За стрельбой, лишенной строгой регламентированности, какая устанавливается на время артиллерийской подготовки, наступила тугая тишина, изредка пробиваемая далекими разрывами снарядов, накрывавших батареи обороны. Те долго не отвечали, но, вконец разозленные назойливой драчливостью немецких батарей, в отместку грохнули залпы. Разрывы от них донеслись приглушенными далью, но результат сказался тотчас же — артиллерия немцев примолкла. Опять возникла напряженная пауза, схожая с той, которая дается при команде «рав-няйсь!», чтобы строй выровнялся и подтянулся. Она длилась недолго. Вся масса артиллерии открыла губительный огонь, перенося его с переднего края в глубину и снова на первую позицию. Артиллерия фронта ответила не менее разительным огнем. Эффект его оказался большим потому, что немецким солдатам предстояло покинуть исходные позиции и вместе с танками идти в атаку, то есть на прямой огонь. И все же цепи покинули траншеи и вслед за танками пошли к изуродованным проволочным заграждениям, на уцелевшие участки минных полей, на русских, пока еще молчавших.

Ход второй атаки оказался схожим с первой, только она прервалась раньше, чем первая. Прибавилось лишь количество опорных пунктов, где немецкие солдаты, танки и противотанковые орудия смогли удержаться и отразить контратаки.

В германской армии придерживались правила: старший отдает приказы — младшие ищут способы их выполнения. Таким военным демократизмом гордились генералы, а офицеры-исполнители не роптали на него. Но к исходу дня 5 августа он был решительно отброшен. Неуспех первого дня кампании заставил генералов взять управление в свои жесткие руки и безапелляционно потребовать точного исполнения боевых задач и способов их выполнения. Командующий группой армий «Центр» Клюге сделал жестко-корректные указания командующему 9-й полевой армии Моделю. Модель в том же беспощадно-жестком стиле отдал приказы командирам танковых корпусов и даже некоторым командирам дивизий. Требовательность на грани снятия с должности и предания суду в январе сорок второго позволила ему остановить девятую армию в полуокружении под Ржевом, за что он получил дубовые листья к Железному кресту. Сейчас Модель стремился заставить всех, от командиров корпусов до солдат, осуществить германский натиск и сломить русских. Неизменным для всех были: начало и конец артиллерийской подготовки, время нанесения авиационных ударов, когда начать сближение с обороной русских и как вести непременно безостановочную атаку. В ней — залог успеха. Гарантия его — использование таранных групп, состоящих из тяжелых танков «тигр» и штурмовых орудий «фердинанд».

Шестого июля наступление началось не столь рано, как накануне. Утром войскам дали отдых, как следует, со шнапсом, накормили. И только тогда авиация и артиллерия принялись крошить русскую оборону. Поле сражения из края в край вспучилось от разрывов и стало походить на море, жутко взволнованное свирепым штормом. Последний огневой налет еще продолжался — танки выползли из лощин и подались к передовой. С НП Рокоссовский видел, как в полосе каждого армейского корпуса медленно, но уверенно шли группы тяжелых танков, сопровождаемые «фердинандами». Они прошли полосу минных полей, оставив на ней всего по два-три «тигра», сделали по нескольку выстрелов и взобрались на скат, который прорезала первая траншея. На их броне означились разрывы бронебойных снарядов или только высеченные ими искры. Осмелели средние и легкие танки. За траншеей они развернулись в линии и, прикрывая пехоту, двинулись ко второй, затем к третьей траншеям. Подмяв их, пошли дальше.

И в это время бомбардировщики принялись обрабатывать вторую позицию. Быстро захваченная первая позиция прибавила танкам и пехоте немцев боевитость, и они настроились легко преодолеть и вторую позицию.

Оборона ощетинилась всеми видами огня.

После конференции танкистов, проведенной генералом Родиным, в каждой дивизии образовали узлы противотанковой обороны, в которые кроме танков были включены новые самоходки со стволами в сто миллиметров. Пехота быстро отрыла для них укрытия с аппорелями[1], для некоторых по две. Эти узлы командиры постарались как следует вписать в оборону батальона или полка, что сделало их хребтом тех и других.

Позиции для танков Соболева были оборудованы на пологом скате и плоской вершине, заросших березовой порослью, которую не запахивали с осени сорок первого. Только сейчас кое-где ее проредили, чтобы кусты не мешали стрельбе.

Для своего танка Соболев выбрал позицию на восточном скате. Отсюда он видел подступы к противотанковому узлу батальона, вместе с которым ему предстояло удерживать оборону, стык с левым соседом и подступы к правому. Высота была изрезана двумя траншеями, отрытыми на скате, обращенном к противнику, а третья — на противоположном, южном скате. В узле сопротивления для каждого танка успели отрыть по два-три укрытия, что позволяло смещать его вправо или влево в зависимости от направления удара танков врага, прорвавших первую позицию.

Перед рассветом Соболев переместил часть танков в сторону левого соседа, побывал на высоте, где по башни были зарыты три танка. Они предназначались для того, чтобы дальними выстрелами привлечь к себе внимание немецких танков. И те, приблизившись на подступы к вершине высоты, непременно попадали под косоприцельный огонь справа и слева. Комбат рассчитывал, что слеповатые «тигры» не так быстро определят местонахождение его танков, да и первые снаряды их, попав в овальную башню, рикошетируют, и экипаж сможет еще какое-то время разить и «тройки», и «четверки». На некотором отдалении от засадных танков комбат стрелкового расположил новые 57-миллиметровые орудия и две, еще более новые, опытные самоходки со стомиллиметровыми стволами. По дальности прямого выстрела они не уступали орудиям «тигров», а снаряды их, даже не пробив броню, способны были оглушить экипаж. Сколь ни мощным казался противотанковый узел обороны, крепость брони и дальнобойность пушек новых немецких танков вызывала озабоченность. «Тигры» и «Фердинанды» («слоны») показали свою крепость вчера, в боях за первую позицию. Разрывы их снарядов на танках и в танках вывели из строя почти все танки и противотанковые орудия, располагавшиеся в ней. Меткость у всех дай бог — один-два снаряда, и цель загоралась или взлетала на воздух. Некоторые из подбитых наших танков горят до сей поры. А еще артиллерия и авиация немчуры. Ей, конечно, доставалось от нашей, но гвоздила она метко и густо. Попадешь под огневой налет — закопает навек. Бомбардировщики тоже изрядные стервятники, но к ним уже попривыкли — их бомбы рвутся громко, но попадают в цели редко. В общем, как пугачи в детстве — звука много, а страха на минуту. Не разорвало на части — вскакивай и стреляй в немцев на подходе или в самой близи от траншеи или окопа.

В ожидании приближающейся атаки противника каждый солдат-молокосос и командир взвода, только что присланный на фронт из скороспелого училища, подумал уже о всяком, что может случиться с ним в предстоящем бою, но никто из них не искал даже тропку, по которой можно было бы отползти, уйти, убежать от опасности. И не потому, что строгий приказ наркома Сталина еще не был отменен, а потому, что уход и бегство от опасности уже воспринимались как самое постыдное — трусость, потом осуждение товарищей — отводили глаза с нежеланием говорить, рядом выкурить самокрутку. К тому же, если убежишь далеко, осудят и в штрафбат, сообщат домой. Потом немец… Ты его не угробишь — он тебя скосит, раздавит, разотрет в блин гусеницами. Трудно сказать, возникало ли у кого намерение совершить героическое. На третьем году войны, пожалуй, все уже поняли: героическое не творится по своему желанию или по заказу. Оно вершится в тех обстоятельствах, когда ты, выдержав огонь и натиск врага, сам, изловчившись, разишь его, проклятого, отбрасываешь его от себя, а потом добиваешь огнем или штыком. Главное — не сдрейфить в жуткий момент. А то, за что дают ордена и медали, свершится как бы само собой.