При выполнении полученных задач командирам немецких соединений представлялась немалая самостоятельность. И оба комкора сочли целесообразным возобновить наступление в разное время. Это позволило им согласовать действия своих дивизий в зависимости от положения и состояния своих частей и средств усиления. К тому же 48-й корпус явно отклонился к западу, и его войскам не требовалось добиваться синхронности в действиях с корпусом СС.
Судя по количеству истребителей и типам бомбардировщиков, прикинул на глаз Катуков, наступление корпусов Гота поддерживают авиационные силы не только групп армий «Юг», но и резерва главного командования. Количество артиллерии тоже возросло. Но поскольку фронт ведения прорыва увеличился, в артподготовке возникли заметные разрывы. На стыках корпусов, особенно с пехотными, огонь вообще не велся или велся так себе — беспокоящий, разорванными заборами. Перед эсэсовским корпусом таких заборов виделось два, перед 48-м — три, перед 52-м армейским — один. Это обстоятельство и несостыковка во времени лишили артподготовку корпусов звуковой мощи первого дня операции. Отсюда солдатам армии легче будет ее перенести.
В полосах наступления корпусов атака началась вроде бы сплошным фронтом. Танки и пехота овладели двумя траншеями и стали не особенно ходко продвигаться дальше. Только теперь обозначились клинья. В них основную силу представляли таранные группы. Ими атакующие изогнули линию обороны, кое-где даже прорвали ее. Вероятно, думал Катуков, командиры немецких корпусов задумали разорвать оборону на куски и кусочки и тем лишить ее крепости. Присмотрелся к фронту атаки — ан нет: опорные пункты танковых и мотострелковых рот держались, разрывая линии атакующих. И те танки, что продвигались глубже других, попадали под фланговый огонь и горели от бронебойных, подкалиберных и кумулятивных снарядов.
Недоброе известие пришло из 3-го механизированного: таранная группа корпуса СС подошла к Кочетовке и вот-вот вклинится в третью полосу обороны.
Катуков немедля вызвал на переговоры комкора:
— Как собираешься остановить таранную группу?
— Собираюсь нанести контратаку ей во фланг резервной танковой бригадой. Прошу утвердить такое решение.
— Утвердить, когда клин лишь только обозначился, а подбитые тяжелые машины на пальцах можно сосчитать.
— Но может прерваться с вами связь.
— Может, однако будет восстановлена по рациям. Сколько ь бригаде осталось танков?
— Чуть больше половины. «Тигры» и «слоны» из своих длинных пушек харкают на такую дистанцию, что снаряды наших «тридцатьчетверок» лишь шлепают своими по их толстенной броне.
— И ты просишь утвердить твое решение!
— Принято же…
— Ты что, мозгов лишился?! Принято!.. Как тебе было сказано вести бои… Трудно — отодвинь бригаду на километр-полтора и снова жди, когда танки неприятеля приблизятся к твоим на гибельную дистанцию. Опять сорвал или расстроил их атаку — меняй систему огня. Лишь в трудный час отводи бригаду, всю или частично, на новый рубеж. Слышал же о подвижной обороне — вот и применяй ее по обстановке.
— Слышать-то слышал, но по приказу Верховного ведь ее применять нельзя — «ни шагу назад!».
— В приказе есть и другие слова: не отступать без приказа. Вот в трудную минуту и бери на себя ответственность, какую бригаду куда сместить, отвести, как занять более выгодную позицию. А «стоять насмерть» или отводить бригады на более глубокий рубеж буду определять я. Понял?
— Понял, товарищ командарм.
— Остается только выполнить понятое.
Танковые дивизии и полки противника продолжали нажимать и теснить бригады Катукова. Что-либо предпринимать радикальное не было ни сил, ни смысла — вклинения продолжали возникать одно за другим. Контратаками всех не ликвидируешь, а потери понесешь такие!.. Оставалось применять только пассивную оборону в ее активной форме: поражать танки врага из укрытий, меняя позиции.
К вечеру возникло осложнение на правом фланге. Там 6-й танковый корпус держался крепко, но на левом! Противник оттеснил 3-й корпус к северу, с ним возник разрыв. Введет в него противник резерв, и он может рвануть к тыловому рубежу. Катуков позвонил Чистякову.
— Иван Михайлович, до меня дошли пагубные известия — между моим и твоим участками обороны образовалась опасная дыра. Разглядит ее кто-либо из немецких командиров, и мой шестой танковый может быть захлестнут ударом к Новенькой.
— Отодвигать левый фланг никак нельзя, Михаил Ефимович. На стыке твоих корпусов задержался и мой двадцать третий гвардейский. Расширит неприятель прореху, и мой стрелковый рухнет. В боях за первую и вторую полосы обороны он понес немалые, даже очень, потери. А семьдесят первая его дивизия вообще отбилась от корпуса — отошла к границе с Москаленко. Потери, которые понесли стрелковые дивизии, изрядно подорвали их психологическую устойчивость, и оборона их одрябла.
— Но если ты потеряешь мой шестой, оборона твоей армии на значительном участке рухнет.
— Буду просить у комфронтом, чтобы танковые бригады десятого дал мне. Они уже у меня под боком. К тому же приближаются дивизии Москаленко, передаваемые мне.
— И все-таки насчет шестого, прошу тебя, не рискуй им.
— Над душой висит член Военного совета. С ним будем решать его судьбу.
В боях часы бегут быстро, дни тянутся утомительно долго. За долгий июльский день армии Манштейна провели по три напористых натиска. Каждый начинался артподготовкой и ударами авиации. Именно в эти час-полтора поле походило на батальное сражение, спадали огневые удары и оно притухало, огни велись разрозненно, большей частью короткими огневыми налетами и одиночными выстрелами танков и противотанковых орудий, которые наносили тягчайший урон противоположной стороне. Но именно тягучесть этих натисков более всего морально, да и физически, утомляла бойцов от отделения до батальона. Последний натиск закончился за три часа до наступления сумерек, а вялая стрельба часом позже и уже смахивала на догорающий костер, в котором, потрескивая, теплились последние полешки.
Устал и командарм Катуков, хотя ходил он мало — по блиндажу и от него к открытому Н П, да вот отлучался, чтобы проводить резервную бригаду. И все же он задержался в ячейке для наблюдения — не отпускало поле боя. Оно полого спускалось к югу, куда текли два Донца и Ворскла. На полях между тощими кострами все еще поднимались дымы от догорающих танков, самоходок, бронетранспортеров и тягачей. Михаилу Ефимовичу оно представилось огромным кладбищем. И действительно оно было кладбищем для тысяч людей и машин. Его еще не оживляли похоронщики — они появятся несколько позже, в густых сумерках, чтобы собрать убитых и снести-свезти их к месту захоронения, а разорванных в клочья предать земле на месте. Те, кому продолжать бои завтра и послезавтра, не должны видеть свою возможную участь, свою солдатскую судьбу.
К некоторому удивлению командования Воронежского фронта, на четвертый день операции танковые корпуса немцев ни утром, ни днем не предприняли прежних атак — танки и мотопехота стояли на отдалении от рубежей, где закрепились танковые корпуса и стрелковые дивизии 1-й танковой и 6-й гвардейской армий. Оба командарма предположили, что противник сделал передышку, чтобы провести перегруппировку своих войск, поскольку оба танковых корпуса неприятеля уже понесли существенные потери. По подсчетам разведчиков, 48-й танковый корпус из трехсот пятидесяти танков и самоходок уже потерял около двухсот. Его усилили танковой бригадой, в которой числилось 200 «пантер», а осталось от них только три десятка.
Ватутин, выслушав командармов, более широко представил себе результаты первых дней сражения. Да, противник понес существенные потери, но еще имеет возможность в определенной мере восстановить боеспособность корпусов. Поэтому надо ждать возобновления его натисков. Не исключено, что главный удар будет куда-то смещен. В полосе 13-й армии Пухова, командарм 9-й полевой перенес его из центра к востоку, на Поныри. Такого же маневра следует ждать от Гота и Манштейна.
