Рыцарь стучал и стучал, звал и просил прощения, и вот перед ним появилась фея. Она не сердилась, а только посмотрела на него строго и печально. В руке она держала пропавший перстень.

— Ты мне изменил, — сказала она. — Ты клялся, что ни на кого, кроме меня, не посмотришь, никогда не снимешь с руки мой перстень и никогда не будешь охотиться на моих зверей. Ты трижды нарушил клятву. Прощай же навек!

Фея исчезла, и рыцарь увидел перед собой гладкую каменную стену. Долгие часы он не отходил от скалы, он звал фею, умолял ее и просил прощения. И лишь когда спустились сумерки, он в смертельном унынии пошел прочь. Едва он дошел до берега реки, как со склона сорвался оползень и засыпал скалу.

Рассказывают, что рыцарь всю жизнь так и не мог забыть своего горя. Впоследствии он уехал из долины. Говорят, что он отправился в Святую Землю. На родину он больше не вернулся.

По обе стороны Ваттензерской долины раскинулись высокогорные альпийские луга. Один из них, с левой стороны, назывался лугом Вотца.

Зимой здесь вместо хозяина-сыровара оставался домовничать трудолюбивый Казермандль — тоже сыровар, но из племени горных духов. Все ночи напролет в хижине пастуха стоял шум и гам, и лишь с приближением Рождества Казермандль утихомиривался. Когда с наступлением весны первый черный дрозд принимался распевать в близлежащих сосняках любовную песнь, Казермандль прощался с хижиной и до наступления осени его никто больше не видел.

В доме крестьянина, которому принадлежал этот луг, служила в работницах молоденькая девушка. Она была очень добра и заботлива и к людям, и к бессловесным животным. Она добросовестно ухаживала за своей старой матерью, которая уже много лет не вставала с кровати. Теперь снова наступило Рождество, и девушка в доме и хлеву натерла все до блеска, вычистила щеткой и прибрала. Когда крестьянин в рождественский сочельник вместе с батраками и несколькими знакомыми сел за праздничный стол, зашла речь об альпийском луге, и один из гостей сказал:

— Интересно, что поделывает сегодня Казермандль? Неужели тоже празднует Рождество?

Крестьянин уже успел выпить две четвертинки красного вина и с хмельной удалью воскликнул:

— Кто из вас отважится прямо сейчас подняться на луг Вотца и посмотреть, что делает Казермандль, а в доказательство того, что он там был, принесет из альпийской хижины подойник, тот получит самую лучшую корову из тех, что стоят в моем хлеву!

Соседи и работники промолчали, никто не хотел выходить из дома в непроглядную темень. И уж тем более никто не согласился бы сунуть нос в альпийскую хижину даже за такую награду. Тамошний Казермандль славился нехорошим норовом, непрошеным гостям от него уже не раз доставалось по лбу. Девушка тоже слышала весь разговор и, видя, что все молчат, набралась храбрости и сказала себе: «Попробую-ка я это сделать с божьей помощью, ведь я пойду туда не из бахвальства и не из любопытства. Корова для матушки очень бы пригодилась». Итак, служанка заявила, что готова пойти на альпийский луг, и тотчас покинула теплую комнату.

Несладко было ей взбираться по обледенелой тропинке да по колено в снегу брести в кромешной тьме. До горной хижины было два часа пути. А вокруг — мертвая тишина, только звезды мерцают над головой и белеет под ногами снежная пелена. Не удивительно, что девушку начал одолевать страх. Но она упорно шла вперед и наконец добралась до альпийской хижины.

В хижине пастуха горел яркий свет, стол и лавки сверкали чистотой, даже пол был вымыт до блеска. Казермандль сидел в праздничной одежде у очага, курил маленькую трубку и размешивал на сковороде какую-то кашу, черную как смоль. На месте девушки, наверно, и мужчина бы струсил и удрал бы опрометью. У девушки тоже сердце ушло в пятки, но она вспомнила, как нужна была матушке корова, и переступила через порог, сделала, как ее учили, вежливый книксен, но прежде чем она успела заговорить, чтобы объяснить цель своего прихода, Казкрмандль ее остановил. Он кивнул девушке и сказал:

— Иди сюда, сядь и поешь со мной!

Служанку испугало странное кушанье, и она не решалась взять протянутую ложку. Казермандль тихо засмеялся и сказал:

— Не бойся, девонька! Быстро перекрести кашу и увидишь, что ее очень даже можно есть.

Девушка послушно перекрестила сковороду. В ту же минуту перед ней оказались прекрасные оладьи, и она с аппетитом принялась есть, потому что проголодалась за длинную дорогу. Человечек и служанка ели наперегонки, и еда показалась им очень вкусной. Когда они как следует вычистили сковороду, Казермандль сказал:

— Я знаю, зачем ты пришла. Ты должна узнать, что я здесь делаю, и принести подойник в знак того, что ты здесь была. Я его сейчас тебе дам, потому что ты славная и честная девушка. Когда спустишься в долину, потребуй у крестьянина самую лучшую стельную корову. Пускай расплачивается за свои шуточки, раз ему вздумалось забавы ради гонять тебя ночью в холод и снег в горы.

Получив подойник, девушка отправилась домой. На обратном пути она уже ничуточки не боялась. Мерцали звезды, белела снежная пелена, все замерло в тишине, но девушка весело напевала. Она вошла в теплую комнату, поставила подойник на стол и попросила обещанную корову. Крестьянин сначала выпучил глаза от изумленья, но потом только посмеялся:

— Ты сама виновата, что сдуру в полночь помчалась на альпийский луг. Не ожидал, что ты такая глупая и примешь мою шутку за чистую монету. Твой поход не стоит и ломаного гроша, не то что коровы.

А наутро крестьянина ждал в рождественский праздник неприятный сюрприз. Зайдя в хлев, он увидел, что у него околела одна из лучших коров. От досады крестьянин чуть волосы на себе не рвал. Корова была его любимицей и заработала ему много призов.

— Отдал бы корову мне, этого бы не было, — сказала служанка. — Может быть, теперь ты все-таки сдержишь свое обещание?

Но крестьянин только отругал ее и не захотел разговаривать. На следующий день в хлеву опять лежала мертвой хорошая корова; она запуталась в привязи и удавилась. А когда на третий день погибла третья корова, хозяин пошел на попятный, испугавшись, что иначе у него околеет все стадо. Итак, он отдал служанке стельную корову, и падеж в его хлеве прекратился. Служанка забрала корову домой, с благодарностью вспоминая Казермандля; с тех пор она каждый вечер молилась о спасении его души.

Трудно жилось одному крестьянину в Ринне, куда ни глянь — сплошь одни прорехи. И вот однажды был ему такой сон, будто он должен пойти на мост через Цирлу, и там он узнает что-то такое, за что потом всю жизнь будет благодарить судьбу. Тот же сон повторился и на следующую ночь. Странное дело, подумал он, и поведал про свой сон жене, а напоследок сказал:

— Кажется мне, что неспроста все это, схожу-ка я завтра на Цирлу и посмотрю, что делается на мосту.

Но жена заартачилась:

— Ишь, что вздумал! — закричала она. — Ты хочешь все бросить, стоптать башмаки и к тому же целый божий день лодырничать на мосту? Или у нас мало работы дома?

Крестьянин не посмел с ней спорить, остался дома и никуда не пошел, но сон не выходил у него из головы. И недаром: на следующей неделе сон повторился. На этот раз он не послушался жены, и сколько она ни бранилась, он собрался и ни свет ни заря отправился в Цирл и к восходу был уже на мосту.

Ждет-пождет крестьянин — а на мосту никого. Наконец увидел пастуха с козами, тот поздоровался и погнал стадо дальше. После того опять долго никого не было. Крестьянин ждал час, другой, третий, солнце палило, и он принялся досадовать на себя. Мало ли что может человеку присниться? А я, как дурак, стою на мосту! Да если бы об этом узнали деревенские, проходу бы не было от насмешек. Но все равно он ни за что не хотел уходить с моста. Ведь кто знает, что еще может случиться! Наконец настал полдень — время обеда, крестьянин оголодал, но у него в кармане был лишь кусок сухого кукурузного хлеба. Он его съел, но сытым от этого не стал. К вечеру наш крестьянин почувствовал, что скоро у него лопнет терпение, но тут он испугался, что жена высмеет его за легковерие и вдоволь поиздевается над ним. И он мужественно продолжал стоять на мосту. На закате пастух с козами снова появился на дороге и очень удивился, увидев, что крестьянин все еще стоит на мосту.