По вечерам, когда солнце садилось за далекими высокими горами, а холмы над озером окутывались сумрачными тенями, черт забирался на скалу и вопил хриплым голосом, громко щелкая бичом, — так он звал домой с пастбища свою скотину. Бичом же ему служила живая змея, такая длинная, что длинней ее на свете нет.

Хоть и выгнали нашего черта из ада, он по-прежнему каждый вечер устраивал такой адский шум, что у бедных жителей Санкт-Йоргена волосы поднимались дыбом. Коровы, овцы и козы, которых вечером гнали домой с пастбищ, пугались до смерти, бесились, скакали, точно ошалелые. У коров пропадало молоко, и несчастные хозяйки не знали, как горю помочь. А крестьяне поносили на чем свет стоит козлоногого безобразника и желали ему поскорей провалиться в ад.

Когда крестьяне сидели в деревенском кабачке, они могли говорить о чем угодно — о погоде, об урожае, о своем повседневном тяжелом труде, но всякий раз речь непременно заходила и о соседушке — придурковатом черте из дубовой рощи. Однажды вечером в кабачок заглянул какой-то незнакомый старик и скромно сел в уголке.

— Откуда идете, старина? — спросил его бургомистр.

— Из Турции, — отвечал старик, — долгое время я провел там в плену. В молодости я с войском императора ушел воевать с турками, попал в плен и всю свою жизнь просидел закованный в кандалы на галере, был гребцом на турецком корабле. Теперь я уже старик и ни на что не гожусь, вот они и отпустили меня на волю.

— И чем же вы хотите теперь заняться? — полюбопытствовал кто-то из крестьян. Старик устало пожал плечами:

— Не знаю. Родина моя — Швабия, но дорога туда слишком далека, да уже и не помнит меня никто в родных краях. — Старик вздохнул и подпер седую голову кулаками. Через некоторое время он снова заговорил: — Хочу вот пожертвовать церкви Божьей Матери в Лоретто мои кандалы, я их вывез с собой из неволи. А потом хочу доживать свой век где-нибудь отшельником.

Крестьяне сдвинулись поближе и начали о чем-то шептаться. Потом бургомистр сказал:

— Послушайте, добрый человек! Оставайтесь-ка в Санкт-Йорге-не. Мы вам дадим камня и леса, построите себе приют и будете жить отшельником. А если захотите нас отблагодарить за помощь, то можете оказать нам большую услугу. Здесь неподалеку, в дубовой роще, живет один черт-дуралей, и он давно нам всем надоел своими глупостями. Мы ничего не пожалели бы, лишь бы от нею избавиться. А кто же сумеет лучше избавить от черта, как не благочестивый старец-отшельник?

Старик некоторое время молчал, размышляя, потом сердечно поблагодарил крестьян за их предложение и обегцал прогнать черта, если то будет в его силах. На другой день он отправился на гору Шайбенберг, выбрал там укромное место, которое показалось ему как нельзя более подходящим для хижины отшельника. Крестьяне доставили туда камни и бревна, и старик начал строить свой приют.

Черт не заставил себя ждать — вскоре он объявился. Черти ведь очень любопытны, и наш черт не был исключением. Очень ему захотелось узнать, что тут затеял пришлый старичок. Выслушав его, старик хитровато прищурился и ответил:

— Сельская община поручила мне построить вот на этом самом месте стойло для вашей скотины и жилище для вас.

Черту это понравилось. Он ничуть не удивился, узнав, что жители Санкт-Йоргена решили позаботиться о нем и построить ему жилье. На радостях он пустился скакать по всей роще, прыгал козлом, вопил, поднял адский шум и не унимался до самого рассвета, так что бедные жители Санкт-Йоргена, как ни зажимали уши, даже на минуту не смогли заснуть.

И вот день за днем стал черт каждое утро являться на стройку. Дурень, он и есть дурень! Он таскал тяжеленные камни и огромные бревна, помогал старику в работе как только мог. Скоро домик был построен. А в деревне тем временем был тайно освящен маленький колокол, и его теперь неприметно доставили в приют отшельника.

Когда настал вечер, старик ударил в освященный колокол. Звон далеко разнесся по тихой роще. Черт в эту минуту как раз взобрался на свой камень и собрался было звать свою скотину с пастбища, как обычно, щелкая бичом и вопя во все горло. Однако при первом же ударе колокола он в ужасе затрясся от кончиков рогов до копыт. Ведь нет ничего более нестерпимого для черта, чем звон освященного колокола: для него это сущая адская пытка. Санкт-йоргенский черт с испугу перекувырнулся, кубарем скатился со скалы, вскочил на ноги и быстрее молнии пустился наутек. Только его и видели!

Крестьяне Санкт-Йоргена с этой минуты обрели покой. Адский шум больше не донимал их по вечерам. А из приюта отшельника разносился над полями и лесами мирный колокольный звон.

На скале остались следы от копыт черта, и в них вырос папоротник — больше ничто о черте не напоминало. Келья отшельника давным-давно развалилась. На том месте, где она когда-то стояла, теперь лишь несколько замшелых камней.

У жителей земли Бургенланд счастливчики, родившиеся в воскресенье, пользуются большим уважением, так как считается, что они обладают даром предвиденья и пророчества, и всю жизнь им сопутствует удача. А тот, кто при этом родился еще и в новолунье, будто бы и вовсе наделен нечеловеческой, сверхъестественной силой. Ведьмы ненавидят таких людей, потому что те могут ночью распознать их среди обыкновенных порядочных женщин. Поэтому рожденным в новолунье следует остерегаться ночной темноты, ведь именно в это время ведьмы строят против них всяческие козни.

Как-то жил в Вёртерберге один старый мельник, которому как раз и посчастливилось родиться в новолунье. Всю жизнь преследовали его ведьмы, и чего только он от них не натерпелся. Всякий раз, когда он после вечерни возвращался домой, по дороге к нему со всех сторон слетались ведьмы, они так и норовили стащить его с телеги и, суля золотые горы, пытались заманить в погребок к себе на пирушку. Старый мельник старался помалкивать и не вылезать из телеги. Уж он-то прекрасно знал, что стоит ему только поддаться, и ведьмы его до смерти замучают, а вот этого-то ему хотелось меньше всего. Он изо всех сил держался за козлы, и на какие бы хитрости ни пускались ведьмы, не смотрел по сторонам и стойко продолжал свой путь. Позже, наученный горьким опытом, он перед каждой поездкой чертил освященным ножом перед лошадьми крест.

Порой, правда, случалось и так, что мельник, хватив лишку, больше не мог держать язык за зубами. Тогда, возвращаясь вечером домой, он начинал проклинать своих мучительниц, но стоило ему раскрыть рот, как он уже был у них в руках. Уж ведьмы не упускали возможности расквитаться с ним за все те обиды, которые в иные дни он причинял им своим упрямством. Они заводили с ним жестокую игру, гоняли его бедных лошадей по горам и долам, да так, что мельник боялся дорогой все кости себе растрясти. Когда же мельник бывал уже ни жив ни мертв от усталости, они вскакивали ему на спину, погоняли его как лошадь, и он должен был везти их к ближайшему винному погребку. Там, проскользнув через замочную скважину внутрь, они высасывали из бочек все вино и наполняли их навозной жижей. А бедный мельник, не в силах пошевелить ни рукой ни ногой, лежал все это время в мокрой траве рядом с погребком и терпеливо дожидался, пока ведьмы вернутся и продолжат его мучить. На следующее утро после такой ужасной ночи он, совершенно измученный и разбитый, просыпался в какой-нибудь канаве далеко-далеко от Вёртерберга, и на нем не было ни одного живого места. И такое случалось, к сожалению, частенько, так как мельник обычно был не прочь пропустить стаканчик-другой.

В конце концов, бедолага уж совсем отчаялся и рассказал о своих несчастьях одной старой, мудрой женщине. Она посоветовала ему пойти на кладбище, выкопать гроб и вырезать из него кусок доски с отверстием от сучка, затем на троицу встать у церковных ворот и смотреть через это отверстие на прихожан. Так он даже днем сможет распознать всех деревенских ведьм. Мельник поблагодарил старую женщину и, последовав ее совету, так и сделал. От того, что он увидел, у него волосы встали дыбом. Некоторые почтенные крестьянки — незаметно для всех остальных — держали на голове, как это принято у ведьм, кувшин молока или бочонок масла.