Женька его ждала. Она крутилась у плиты, мастерски снимая с шипящей сковородки румяные оладьи. Вскоре их набралась целая гора, и Женька водрузила блюдо на стол, не забыв подать вишневое варенье. Утерев о передник руки, она достала бутылку «Хванчкары» и уселась напротив Кирилла.
— Оставь это, не надо. Убери, я сказал.
Кирилл поглощал оладьи и злобно поглядывал на Женьку. Уж больно эта раскрасневшаяся хозяюшка ему кое-кого напоминала. Все-то у нее ладилось, глупая улыбка не сползала с лица, а больше всего его тревожило это умильное выражение прозрачных серых глаз.
— Ты чего, а? — почуяв неладное, робко спросила Женька.
— Да ничего, нормально все. Вот, погляди…
Кирилл вытер о скатерть масленые пальцы и достал из нагрудного кармана паспорт. Женька аккуратно раскрыла его и не поверила своим глазам:
— Ух ты… А что, очень даже красиво. Я теперь тебя буду звать Котей. Был Кирюшей, стал Котюней. Мне нравится. Это надо отметить.
Женька схватила штопор и ловко ввинтила его в пробку. Зажав бутылку между коленями, она напыжилась и изо всех сил дернула на себя неподдающуюся пробку. В результате неимоверного напряжения штопор оказался все-таки у нее в руках, но, помимо легкого хлопка, вырвавшегося из бутылки, в кухне раздался еще один неприличный звук.
— Фу-фу-фу! — Женька замахала руками и громко засмеялась, стараясь превратить это досадное приключение в шутку.
Кирилл не смеялся. Он с нескрываемым отвращением смотрел на Богачеву, мечтая о том дне, когда он наконец от нее избавится.
— Да ладно тебе, Кирюша, ну с кем не бывает… — Женька глупо хихикала, рассчитывая сгладить позорное впечатление.
— Котюня! — в бешенстве заорал Кирилл. — Ко-тю-ня!
Он брезгливо взял тарелку с остывшими оладьями и швырнул ее Женьке под ноги:
— Сама жри блины свои!
Женька совершенно растерялась, на глазах у нее выступили слезы, и она тихо пролепетала:
— И не блины это вовсе, это оладушки… Любовь Николаевна говорила, что ты любишь…
— Дура! — взревел Кирилл.
Женька заплакала и ушла в спальню.
Кирилл выкурил сигарету и взял себя в руки. Ссориться с Богачевой ему сейчас было совершенно ни к чему. Он нехотя поплелся за ней.
— Извини, солнышко, — он прилег рядом и обнял Женьку за шею. — Ну, прости, прости, прости, — он нежно целовал ее в висок. — Я не хотел, просто чертовски устал, ну и сорвался на тебя. И потом, когда ты вспомнила о ней…
— Вот ты все злишься, злишься, а между прочим… — рыдала в подушку Женька, — ее ведь тоже жалко. Чудом просто жива осталась после такой аварии…
— Ты что сейчас сказала?.. — Кирилл привстал.
— Ах, боже мой, ты же не знаешь. В больнице она. Разбилась на «Тойоте» своей.
— Когда?! — Кирилл развернул ее лицом к себе.
— Да с неделю уже как, — растирая слезы, всхлипывала Женька.
— Да что же ты раньше-то молчала?! Правильно Былицкий говорит — мозгов у тебя, как у селедки, два грамма на всю стаю.
— Я же не знала, что для тебя это важно. Ты же сказал, что давно разлюбил ее…
— Да при чем тут любовь?! Дура! Вот дура! — возмущался Кирилл.
Он оттолкнул ее от себя, сел на постели и, затаив дыхание, спросил:
— И… как она?..
— Да вроде ничего, — шмыгнула носом Женька. — Бог спас. Говорят, дня через два-три выпишут. А машина-то вдребезги.
— Так… — Кирилл отстранился, пересел в плетеное кресло и в темноте произнес: — Похоже, сбылась твоя мечта — недельку здесь еще поживем, а может, и больше. Отъезд слегка откладывается.
— Ты что задумал? — встрепенулась Женька. — Как откладывается? Почему?
— Завтра же позвони Катьке, узнай, когда ее выпишут. От этого зависит наш отъезд. Поняла?
— Нет. Но я позвоню. Если честно, я сама волнуюсь.
— Не волнуйся, детка.
Кирилл успокоился, поцеловал ее, укрыл стеганым одеялом и вышел в кухню. Он достал из холодильника запотевшую бутылку водки. Налил себе полный стакан, отрубил ножом толстый кусок колбасы и приготовился было выпить, но тут в дверях появилась все еще всхлипывающая Женька:
— Кирюша…
— Чего тебе?
Кирилл вздрогнул, словно его застали за чем-то неприличным, и обернулся, держа в одной руке стакан, а в другой нож с нанизанной колбасой.
— Я все-таки боюсь уезжать…
Женька сделала несколько неуверенных шагов к нему, но, напоровшись на его свирепый взгляд и заметив нож, робко присела в отдалении на табурет.
Кирилл выпил уже без всякого удовольствия, ловко подбросил вверх кусок колбасы и умудрился поймать его ртом. Женька даже не улыбнулась. Скроив скорбную физиономию, она подперла щеку кулаком и по-старушечьи запричитала:
— Я прямо не знаю… Как мы там будем? Что с нами будет?
— Бу-бу-бу… — передразнил ее Кирилл с набитым ртом. Наконец прожевав, он смог ей ответить: — Слушай, мать, хорош канючить. Я тебе уже пятьсот раз объяснял — все будет, как надо. У Борьки Миронова классный театр в Гамбурге, он ждет тебя с удовольствием. Он видел тебя в дипломном спектакле, ты ему жутко понравилась. Тем более я с ним договорился — никакого показа не будет. Возьмет с дорогой душой.
— Ну да… Может быть… Но все как-то внезапно, — продолжала сомневаться Женька. — Ты же сначала про Лондон говорил, теперь вот Гамбург, а поедем почему-то в Прагу…
— Солнышко, не прикидывайся, пожалуйста, еще глупее, чем ты есть. Ты прекрасно понимаешь, что через Прагу легче оторваться. А то, что в Лондоне сорвалось, я не виноват, туда визу хрен получишь.
— Но я же не знаю немецкого, — пригорюнилась Женька.
— Можно подумать, что английский для тебя родной, — заржал Кирилл. — Учи. Кто тебе мешает? К тому же у Борьки пластический театр, ему твоя правильная немецкая речь на фиг не нужна. Между прочим, у него все девки, то есть, извини, актрисы, из Молдовы и Украины. С ними-то, надеюсь, ты быстро общий язык найдешь. А в сентябре сразу мотанешь на гастроли.
— Ты не говорил, — удивилась Женька. — А куда?
— Жопой резать провода!
Кирилл допивал второй стакан водки, и ему уже стало весело. Женька обиделась.
— Да не куксись ты, дурочка. Отличный маршрут. Марсель, Афины, Стамбул. Мир посмотришь! Что еще надо?
— Ой, мамочки! Кирюшка, ты прелесть!
Женька вскочила с табуретки и, бросившись к нему на колени, обхватила Кирилла за шею:
— Как же я тебя люблю! Но это точно? Облома не будет?
— Слушай, сам не хочу. Насчет тебя мы с Борькой все детально обговорили. Он на тебя рассчитывает. Главное, чтобы ты не подкачала.
— Да ты что, Кирюшка?.. Я?.. Когда я тебя подводила? Тем более с пластикой у меня все в порядке, сам знаешь. Я с одной репетиции введусь. Фу, черт, сон как рукой сняло!
Женька соскочила с его колен, схватила свою недопитую бутылку «Хванчкары» и закружилась с ней по кухне, представляя трагедию страсти с эротическими элементами. Распевая «Хабанеру», она выделывала умопомрачительные па. При этом она постукивала пальцами, унизанными дешевыми кольцами, по горлышку бутылки, создавая полную иллюзию звука кастаньет. В феерическом танце она сорвала с крючка красный фартук и стала размахивать им перед Кириллом, как плащом перед быком. Кирилл ей подыгрывал и выпучивал глаза, издавая страшные гортанные звуки. Извиваясь змеей, Женька изображала одновременно и тореадора, и Кармен. На словах: «Меня не любишь ты, так что же, зато тебя люблю я…» — Женька широким жестом отбросила фартук, эффектно поднесла бутылку к губам, сделала большой глоток, откинула волосы со лба и, схватив со стола нож, продекламировала:
— Тебя люблю я и заставлю себя любить!
Отстукивая ритм разбитыми шлепанцами, Женька, сверкая глазищами, пошла прямо на Кирилла. Он не стал дожидаться кровавой развязки и, увернувшись от острия лезвия, направленного прямо ему в грудь, громко зааплодировал:
— Браво, браво! С показом вас, сударыня! Закройте занавес!
Женька расхохоталась, выпустила нож, но с бутылкой не рассталась. Отдышавшись, она села на пол рядом с Кириллом, обняла его за ноги и, запрокинув раскрасневшееся лицо, тихо спросила:
