«A-а… плевать…» — устало подумала Любка, но вдруг что-то зашевелилось у нее в мозгу, от какого-то чумового предчувствия заколотилось сердце:

— А знаешь, Тань, я знаю, где ее искать. Мы же с Галкой однокурсницы. Созваниваемся иногда, — тихо сказала Любаня.

— Ну ты даешь! — Танька полезла в сумку, достала блокнот и ручку. — Диктуй!

Но Любаня не торопилась. Она не спеша вытерла салфеткой руки, разлила оставшуюся водку по стаканам, закурила.

— Да она скрытная такая стала, нелюдимая. Прямо не знаю… Как Альберт ее бросил, замкнулась в себе. Она, наверное, и говорить-то с тобой не станет.

— А с чего это не станет? — возмущенно фыркнула Гаврилова. — Корона с ее башки давно свалилась, тоже мне, прима! Между прочим, партнеры — Харатьян и Певцов. Страсть, любовь, десять съемочных дней в Израиле. По двести баксов за смену! Вот прямо так и откажется! Тоже мне, звезда, блин! Наливай!

— И то правда, давай-ка дернем, а то совсем замерзаю.

Пока Танька пила, закусывала сосиской, а потом закуривала, Любка решилась:

— Я ей завтра позвоню. Меня она выслушает. Я ее уговорю. Но есть план. Слушай внимательно…

Через три дня Галка Белякова подписала договор, якобы устроенный Любаней, а еще через неделю из своего аванса она заплатила Любке двадцать процентов от гонорара, десять из которых та честно отдала Гавриловой.

Двести долларов были, конечно, существенной прибавкой, но общей картины это не меняло. Обещанные Леркой Галдиной «золотые горы» оказались всего лишь прожиточным минимумом, которого едва хватало только на то, чтобы прокормить семью из трех человек. Но приступить к осуществлению задуманного ею плана Любка пока никак не решалась. Она терзалась сомнениями и, главное, не чувствовала в себе уверенности, ее одолевали страхи и нехорошие предчувствия. А денег хотелось до зарезу!

Ее не покидала мечта найти как-нибудь на улице черную холщовую сумку, набитую долларами. Она прямо так и видела ее перед собой — именно черную, именно холщовую. Идет Любанька по дороге, и вдруг — бац! — лежит в сугробе заветная сумка. Любка поднимает ее, отряхивает от снега, открывает… А она набита долларами! Но пока под ноги попадались лишь пивные крышки, похожие на медяки.

Как-то в конце января, после очередной ночной смены, немного отогревшись в метро, в предрассветной тьме и промозглом холоде, Любаня брела привычным маршрутом по Первомайской улице домой.

Трамваи в восемь утра ходили с интервалом в полчаса, и, чтобы не окоченеть в ожидании, Любанька всегда шла от метро пешком. Пройти надо было без малого две остановки, и злополучный трамвай настигал ее, как правило, когда она уже сворачивала в свой переулок.

Глаза закрывались, от выпитой водки шумело в голове, ноги, превратившиеся в две отекшие сосульки, отзывались нестерпимой болью при каждом шаге.

В подъезде она не выдержала, сняла опостылевшие промокшие сапоги и в одних носках поднялась к квартире.

Кирилл уже уехал в банк, Колян болел, и его три дня назад забрала к себе Дина Григорьевна.

Любка наслаждалась одиночеством.

Она включила в ванной горячую воду и, пока ванна наполнялась, напихалась холодной картошкой прямо из кастрюли. Увидела на столе записку: «Как появишься, немедленно позвони!»

С трудом раздевшись, она подхватила телефон и поплелась в ванную.

Минут десять она просто блаженно отмокала, не думая ни о чем. Затем глаза как-то сами собой закрылись, она увидела свою любимую черную холщовую сумку. Долгожданное тепло разливалось по телу. Она засыпала. Жужжал телефон, полотенце упало в воду и, намокнув, мягко обволакивало ее ноги, но все это было неважно — хрустящие доллары сыпались прямо на снег, а она все подбирала их, подбирала… Вот только проклятый телефон был таким настойчивым, все трещал и трещал, мешая ей пересчитывать зеленые купюры.

— Алло, — слабым голосом откликнулась Любаня.

— Солнышко! Ты дома? — бодро поинтересовался Кирилл.

— Да… — ответила Люба как с того света.

— А я звоню, звоню. Ты почему трубку не снимаешь?

— Я сплю…

— Я же тебе записку оставил! — возмутился на том конце Кирилл. — Сначала позвонила бы, а потом уж заваливалась.

— Да… Хорошо…

— Что хорошо?! Опять нажралась?

— Кирюша, я сплю… — У Любки не осталось сил, чтобы обидеться.

— Черт с тобой, спи, — угомонился Кирилл. — Позвоню в четыре. К шести будь готова. Я заеду за тобой. Сегодня работаем.

— Что?! — Любка вмиг проснулась.

— Что слышала. Все, мне некогда.

— Кирюш, но мы же договорились, больше никогда…

— А деньги нам не нужны? — жестко спросил Кирилл.

— Нужны… — покорно согласилась Люба.

— Правильный выбор. — Кирилл отключился.

Сияние бриллиантов мадам Петуховой развеялось, Любаня вылезла из ванны, вытерлась Коляшкиным полотенцем и отправилась спать.

Вечером они уже были в ресторане Дома кино.

Весь зал был арендован какой-то коммерческой фирмой, и поэтому там не было ни одной знакомой актерской рожи. Кирилл знал, что делает. У входа в ресторан стояли два верзилы в одинаковых серых костюмах. Сначала они проводили по спинам прибывающих гостей металлоискателем, а затем вдумчиво вчитывались в приглашения. У Кирилла они, естественно, имелись.

Метрдотель взглянул на номер столика, напечатанный в билете, и повел их через зал. Их места оказались у самой эстрады, перед входом в кухню. За столом уже сидели шесть человек, но Кирилл опытным взглядом определил, что это мелкие сошки, и не обратил на них внимания.

Он галантно уступил Любане место во главе стола, так, что она оказалась практически в проходе, а сам уселся сбоку рядом.

Любку без конца пихали и толкали снующие по проходу официанты с подносами, прямо над ней висела огромная колонка, из которой вырывалась оглушительная музыка, голова раскалывалась, Любанька куксилась. Как только она начинала сникать, Кирилл пребольно бил ее ногой под столом, после чего Любка сразу начинала лучезарно улыбаться.

Она была в шоке. Любка пялилась по сторонам и не узнавала родного когда-то ресторана — обстановка в этом «рассаднике культуры» никогда не отличалась скромностью, но такого бардака и разгула здесь прежде не бывало.

Вместо традиционных шашлыков и гурийской капусты подавали жареных поросят, огромных индеек, столы ломились от всевозможных кулебяк и расстегаев. Шампанское и водка лились рекой. Никогда в жизни никому из завсегдатаев не пришло бы в голову устраивать здесь танцы. Теперь же около маленькой эстрады сдвигались столы, публика лезла даже на сцену. Пьяные мужики снимали пиджаки, срывали галстуки и, подхватив своих раскрасневшихся нетрезвых подруг, отплясывали кто во что горазд.

Кирилл склонился к жене:

— Там, у двери, сидят хачики. Иди освежись и поработай с ними.

— Кирюша! — Любка протестующе всплеснула руками. — Я…

— Давай иди, я сказал. Рядом с ними за соседним столом девки, вон там, правее смотри. Я к ним. Сядешь ко мне лицом, я покажу, когда сматываться. Давай живо!

Любанька покорно встала и поплелась к выходу.

Кирилл уже давно заметил в дальнем углу трех одиноко сидящих роскошных девиц. Все были в дорогих туалетах, от блеска их брюликов слепило глаза. У одной из них, той, что сидела в центре лицом к залу, на руке сверкал изумительный браслет с сапфирами и бриллиантами. Как ни странно, к девушкам никто не приставал, иногда подходили какие-то мужчины, почтительно здоровались и сразу же отходили. Некоторых из них девицы удостаивали кивком, на остальных же просто не обращали внимания.

В жертвы Кирилл наметил центровую — яркую брюнетку восточного типа лет тридцати, с браслетом на руке. Он многозначительно уставился на нее и терпеливо ждал, когда она его заметит. Ему повезло. Минут через десять одна из подруг волоокой красавицы увидела томного, сексапильного молодого человека, изучающего ее соседку. Она что-то шепнула ей на ухо, та взглянула на Кирилла, и все три девушки весело рассмеялись. Кирилл засмущался, улыбнулся им в ответ, но глаз не отвел.