Единственное, с чем Ревенко не могла справиться, так это с пылким нравом мужа и с расползающимися сплетнями. Ни уговоры, ни скандалы на Кирилла не действовали, и, только получив от жены приличную сумму денег, он на некоторое время «ложился на дно». Потом все повторялось сначала.

Самым мудрым решением был бы развод, но беда заключалась в том, что Любовь Николаевна беззаветно любила мужа. За всю их многолетнюю совместную жизнь она ни разу ему не изменила и во всех других мужчинах видела только деловых партнеров или подчиненных сотрудников. Актеры, работавшие у нее в агентстве, вообще не шли в расчет. К тому же разрыв с мужем мог сильно подмочить ее деловую репутацию, марку стабильности необходимо было поддерживать во всем. Со слухами, вившимися вокруг ее личной жизни, она ничего поделать не могла, но ведь это всего лишь слухи.

И в это душное июльское утро Любовь Николаевна, запершись в своем кабинете, размышляла, как бы ей положить конец затянувшемуся не в меру роману мужа с Оленькой Николаевой, перспективной молодой артисткой, которую она взяла в агентство год назад. К тому же Кирилл сегодня не ночевал дома, и Любовь Николаевна не сомневалась, где обретается ее благоверный, вместо того чтобы поехать за сыном в аэропорт. Пришлось срочно вызвать водителя Витю Филимонова, хотя накануне она дала ему выходной.

Простейшим делом было бы ее выгнать, но с контрактов, которые устраивала этой свистушке Любовь Николаевна, агентство имело ощутимый доход. Сама Николаева получала раз в десять меньше, но ей об этом знать не полагалось. Убрать ее сейчас из агентства означало бы сорвать съемки всех рекламных роликов «Блэкхэд», ведь именно благодаря стараниям Ревенко Оленьку выбрали лицом фирмы в российском варианте.

Прервав ход ее мыслей, включился переговорник.

— Любовь Николаевна, — зазвенел писклявый голосок секретарши Кати, — извините, что вас беспокою, но тут такое дело…

— Да, Катя, заходи.

«Да что это я, с ума, что ли, сошла, дел невпроворот», — встрепенулась Любовь Николаевна, жадно выпила минералки и открыла ежедневник.

— Любовь Николаевна, ну, в общем, тут, это… — Катя переминалась с ноги на ногу. — Наша-то Чикина чего учудила. Короче, у нее вчера на «Мосфильме» у Одноробовой был первый съемочный день. Мы же ее им не дали, так она в обход нас контракт с ними заключила. Неужели думает, что мы не узнаем?

— Информация проверенная? От кого узнала?

— От Гавриловой, от кого же еще. Она нам и копию договора прислала, вот она…

Катька протянула три тоненьких скрепленных листочка. Быстро пробежав глазами типовой договор, Ревенко сосредоточилась на сумме.

— Вот, значит, как… Мы эту шмаромойку придерживаем для французского проекта, карьеру ей делаем, а она за три копейки… — Ревенко решительно встала из-за стола и принялась диктовать, расхаживая по кабинету. — Вызывай Петрова. На «Мосфильм» — в суд. С Чикиной штрафные санкции плюс неустойка по французам. Договор, соответственно, с этой дурой мы расторгаем. Это все?

— Все. Вот только Гаврилова требует пятьдесят баксов прибавить. За оперативность…

— Совсем обнаглела. Она еще и требует. Я ей достаточно плачу. Ладно, отвези ей завтра деньги. Но объясни этой прорве, что это не прибавка к жалованью, а одноразовая акция. Гуманитарная помощь, так сказать. Кстати, Филимонов не звонил?

— Нет еще.

— Позвони в Шереметьево, узнай, прибыл ли рейс из Афин. А как Филимонов появится, скажи ему, пусть везет Коляна сюда, домой вместе поедем.

— Хорошо.

Катька удалилась.

В общем-то, ничего страшного не произошло, это был не первый случай за семь лет существования агентства, система была отработана до мелочей, и со штрафов и неустоек Ревенко имела приличные суммы. Конечно, таких денег у проштрафившихся артистов не было, но Ревенко работала жестко — судебный исполнитель, опись имущества, и в конечном итоге все они возвращались к ней же, годами отрабатывая долги. Таких дураков она называла рабами.

До сего момента их было четверо — Былицкий, Вихрович, Мокеенко и Богачева. Теперь прибавилась Чикина. К тому же эта сучка посмела несколько раз переспать с Кириллом. Ревенко ничего не теряла — еще было время заменить Чикину во французском проекте, а за мультсериал, который та сейчас заканчивала озвучивать, агентство уже деньги получило.

— Любовь Николаевна, — снова заканючил переговорник Катиным голосом, — вас спрашивают, на второй линии. Какой-то сплошной рев, я только поняла, что это срочно.

— Хорошо, я поговорю. — Ревенко сняла трубку. — Да, это я… Что-что?.. Кто это?.. Ах, Настя… Да не реви ты, ничего ж не разобрать! Говори толком, что случилось.

По мере того как Любовь Николаевна выслушивала по телефону сумбурную речь, лицо ее бледнело.

— Что?! — Она начала задыхаться. — Сколько?!

Прослушав еще несколько минут, Ревенко рухнула в кресло. Трубка выпала у нее из рук, и лишь короткие гудки, доносившиеся откуда-то издалека, продолжали тревожить тишину кабинета.

Из театра Любаньку все же выгнали. Правда, не сразу, а через два года.

Убивалась вся ее родня, особенно мать и тетка, всю жизнь прослужившие статистками в академических театрах. Участь Любаньки им казалась ужасной, а жизнь — загубленной.

Каких трудов им стоило запихнуть ее сначала в институт, а потом и в театр!

Никакими особенными талантами, кроме колоритной внешности, девочка не обладала, правда, неплохо пела. На этом и решили сыграть. К тому же вся семья считала, что ребенок обязан пойти по стопам матери и тетки. При этом никто не вспоминал о безвестно канувшем в небытие отце-юристе, бросившем любимую доченьку в двухмесячном возрасте. Актерская карьера была предопределена свыше.

За полгода до поступления на актерский факультет тетка начала разучивать с Любанькой песню чилийских партизан «Венсеремос!» на испанском языке. Девочка натужно хрипела, выпучивала небесного цвета глаза, грозила воображаемой публике правым кулаком и не понимала, чего от нее хотят. Вырабатывая в племяннице осанку, тетка однажды всадила ей под лопатку английскую булавку. Любаня дико взвыла и вознамерилась убежать, но тетка хлестнула ее по румяной щеке, заявив, что искусство требует жертв. С тех пор Любаня исполняла эту вещь в слезах. Семья решила, что это хорошо и что ребенок вполне готов к поступлению, и начала предпринимать самые активные меры.

По странной случайности, названной в семье фатальной, курс в том году в театральном институте набирал бывший теткин однокурсник, добившийся за сорок лет в отличие от нее огромных профессиональных успехов — он стал профессором и главным режиссером академического столичного театра.

Несмотря на временные пробелы, тетка запросто позвонила ему и рассказала о своей талантливой племяннице. Профессор вежливо выслушал ее и благополучно «завалил» Любаню на втором туре. Утерев Любкины слезы, тетка навела марафет, выкрасив волосы в фиолетовый цвет, и приперлась в институт. Зажав бывшего однокурсника в узком коридоре, ведущем из деканата в сортир, она объяснила ему, что он совершает грандиозную ошибку, не принимая на курс выдающуюся актрису Ревенко.

Не выдержав то ли теткиного напора, то ли испугавшись Любанькиного грозного кулака, он все-таки сдался, и Любанька была зачислена. Но и спустя четыре года, уже после окончания учебы, этот кулак и фиолетовые теткины волосы, мелькавшие в зале на каждом студенческом показе, преследовали бедного профессора, и он вынужден был взять Любаньку в свой театр.

Целый год профессор собирал все свое мужество, чтобы выставить ее вон, искал различные предлоги и не находил их — Любка была самой дисциплинированной артисткой в театре, являлась членом комитета комсомола, вела активную общественную работу и выпускала стенгазету. Доказать ее бездарность было невозможно. Для этого надо было как минимум занять ее хоть в каких-нибудь ролях, на что профессор категорически не соглашался. Соответственно, у нее не было провалов, с которыми можно было бы выходить на худсовет. Профессор приуныл и опустил руки, смирившись с присутствием в театре ненужной ему штатной единицы.