Виктор еще держался, а Колян очень ослаб. От постоянного голода у него кружилась голова, и он почти не вставал. Сначала Виктор пытался его отвлечь, рассказывал о своей жизни, о Насте, читал наизусть стихи, которых знал великое множество. Но со вчерашнего вечера и он замолчал, сберегая силы.

Самым ужасным в их положении была неизвестность. С ними никто не разговаривал, никакой информации не сообщали, молча ставили миску с пустой овсяной кашей и кружку с водой. Один раз Колян заикнулся было с просьбой позвонить матери, но получил сокрушительный удар в лицо. Больше попыток вступить в контакт со своими мучителями они не предпринимали.

Но ничего этого Лиза не знала и посылала сообщения одно за другим. Она нервничала и злилась — прошло уже больше часа, а Колян все не звонил.

«Ну и ладно, в конце концов, на обиженных воду возят!» — она плюнула на все и решила действовать сама.

Выжидать больше было невозможно, ведь неизвестно, как поступит Кирилл после бурного объяснения с Николаевой — а вдруг возьмет да объявится? И тогда прощай заветная свобода, и все, что ей останется, — это распивать «Гжелку» с Богачевой и компанией.

— Эй, Лизок! Спички сбрось, а? Зажигалку забыл, мать ее! — окликнули Лизу со двора.

«Да что за день такой… То им сигареты, то спички».

Она сползла с подоконника и вдруг спохватилась: да ведь это Семеныч вышел со своим Лордом, а это значит, что уже половина второго ночи!

Лиза свесилась с подоконника и кинула вниз коробок:

— Держи, дядь Слав. А который теперь час?

— Дык, как обычно, второй, — надсадно прокашлял Семеныч. — Что, не спится, девка?

— Не-а…

— Ты давай-ка с окна слазь да иди ложись. Утро-то, оно, вишь ты, вечера мудренее.

— Ладно, дядь Слав, так и сделаю.

А ведь и вправду, осуществлять столь дерзкий план лучше на свежую голову. Тем более что за ночь Кирилл вряд ли вернется — уж лучше спать с истеричкой Николаевой, чем со сварливой толстой женой.

Лиза промучилась бессонницей всю ночь, но с самым рассветом провалилась в тяжелую дрему. Когда она с трудом разлепила глаза, уже вовсю сияло солнце, а во дворе заливисто брехал Лорд. Семеныч все так же надрывно харкал, словно бы никуда и не уходил. Часы показывали одиннадцать.

Она наскоро умылась, хватанула холодного чаю и еще раз отправила Коляну сообщение на пейджер. Колян не отзывался.

Выждав контрольные пятнадцать минут, она набрала номер агентства.

— Ой, Лизок, это ты? Привет, — каким-то напуганным голосом поздоровалась секретарша Катя.

— Катюнь, соедини меня с Любовь Николавной. Это очень срочно.

— А Любови Николаевны нет.

— А где она? — Вопрос был явно идиотским.

— Да ты знаешь, она себя плохо чувствует, уже дней пять болеет. — Катька была явно растеряна, если не спросила Лизу, по какому она вопросу.

— Болеет?.. А что с ней? — Лиза изобразила в голосе тревогу.

— Ну, я не знаю… Позвони денька через два, может, она появится. Кстати, здесь Виктор Григорьевич. Тебе ведь лучше с ним…

— Да на черта он мне сдался, старый хрыч! — в сердцах Лиза швырнула трубку.

«Болеет она… Ага! Знаем, как она болеет. Небось пьет с горя без любимого муженька, старая корова! Ну ничего, сейчас она у меня выздоровеет!»

Лиза порылась в своей сумочке, выкопала оттуда записную книжку и раскрыла ее на букве Р.

А Любовь Николаевна действительно попивала, и было ей очень худо. Она то вздрючивала себя «Метаксой» и тогда делала все необходимые звонки, то, не добившись никаких результатов, глотала димедрол.

Из дому она не выходила, в основном лежала на широченной кровати. Непричесанная, опухшая, она бродила по опустевшей квартире, изредка заходила в комнату сына и бесцельно перебирала его вещи.

Тем не менее, несмотря на полуобморочное состояние, решительные шаги были предприняты.

Как ни странно, раздобыть миллион долларов оказалось гораздо проще, чем найти пропавшего мужа.

Петров сделал все возможное, нажал на все кнопки и использовал все связи, разумеется умалчивая о причинах такой поспешности. Ему осталось обналичить всего два счета, и через два дня вся сумма будет уже у него на руках.

Не это беспокоило Любовь Николаевну. Ее тревожило то обстоятельство, что Кирилл как сквозь землю провалился. Не было его ни у друзей, ни у родственников, в банке тоже не знали, куда пропал их сотрудник. Ревенко обзвонила все морги и больницы — все было напрасно, там не имелось никаких сведений. Негласно ребята из охраны даже съездили на квартиру Николаевой, пока та была на съемках, но, кроме больной старухи, никого там не обнаружили.

Первоначальная тревога по поводу исчезновения мужа постепенно перерастала в раздражение. Ну, допустим, загулял, бывало такое нередко. Но он всегда звонил и что-нибудь врал. Теперь это беспардонное хамство переходило все границы, но Ревенко знала, что пропал он не зря, если его ищут.

Сопоставив факт его исчезновения с похищением Коляна и требованиями бандитов, она убедилась, что вся интрига вертится вокруг Кирилла. Судя по всему, этот пижон отсиживался где-то в безопасном месте, а в это время вместо него ее сыночка мучают какие-то ублюдки.

Она вдруг ясно вспомнила, как в пятницу предупреждала его, что он должен завтра утром встретить Коляна в Шереметьеве. Кирилл безропотно согласился и в тот же вечер пропал. Она расценила это как очередной безответственный загул, взбесилась не на шутку и срочно вызвала Филимонова. И именно Виктора с Коляном в субботу утром забрали где-то по дороге из аэропорта.

Страшная догадка терзала Ревенко, и в ней закипала глухая ненависть к мужу. Одного она не могла понять, как ни старалась, — что же такого мог натворить Кирилл, чтобы это повлекло за собой такую жуткую цепь событий? Но в его роковом участии она уже не сомневалась.

«Предатель, предатель, предатель…» — стучало в висках, в бессильной злобе она до крови кусала губы и мечтала о расправе.

Каждый день она разговаривала с Настей Филимоновой. Та все время плакала и умоляла ее не обращаться в милицию. Она сидела дома в полной изоляции и боялась выйти даже к соседям. На ее лестничной клетке постоянно дежурил какой-нибудь мужик с роскошным букетом, видимо, для прикрытия, провожал ее с Лаки во двор и, гнусно ухмыляясь, поджидал на крыльце. К тому же во дворе безвыездно стояла серая «девятка» с двумя мордоворотами в салоне.

Вчера наконец-то они позвонили Насте и велели передать Ревенко, что дают ей еще три дня сроку. Почему-то с самой Любовью Николаевной они не связывались, предпочитая Настю в качестве посредника.

Ревенко решилась — при следующем звонке Настя должна была сказать этим негодяям, чтобы в другой раз они звонили непосредственно к ней. А она, в свою очередь, объяснила бы им, что сумма у нее имеется, но есть одно жесткое условие — она должна поговорить с сыном и убедиться, что мальчик жив. Но что касается Кирилла… Вот тут надо было что-то придумывать. И от этой безысходности у нее шумело в голове и тряслись руки.

В столовой часы мелодично пробили полдень. Ревенко тяжело поднялась с постели, натянула несвежий халат и отправилась в кухню.

Вопреки своим правилам, она прямо из-под крана напилась холодной воды, машинально включила телевизор и затянулась не докуренной с вечера сигаретой. Она вдруг сообразила, что уже несколько дней ничего не ела. Открыла холодильник, достала заветренную ветчину, банку майонеза и скукожившийся огурец. Взглянув на побуревшее мясо, она выронила из рук нож, ее вывернуло прямо на пол.

Она еще возилась с тряпкой, когда раздался телефонный звонок. Любовь Николаевна замерла, с ужасом глядя на телефон. Хороших вестей она не ждала. Ей казалось, что самое худшее уже случилось. Но трубку все-таки подняла.

— Да, слушаю, — глухо произнесла она.

— Любовь Николаевна, здравствуйте. Это вы? — Голос показался Ревенко очень знакомым, и она насторожилась:

— Кто это? Что нужно?