– Если ты хочешь быть нашим царем, – кричали лягушки, – почему ты нас глотаешь? И змея отвечала:

– Потому что вы просили меня в цари.

– А я не просила тебя! – воскликнула одна из лягушек, которую змея уже пожирала глазами.

– Вот как? – сказала змея. – Тем хуже! В таком случае придется проглотить тебя за то, что ты не просила меня в цари.

Много лет тому назад нашла лисица маску комедианта, пустую изнутри, с широко раскрытым ртом.

– Вот так голова! – промолвила она, разглядывая ее. – Без мозга и с открытым ртом! Не была ли она головой болтуна?

Эта лисица знала вас, неумолчные ораторы, строгие судьи, готовые осудить нас за самые невинные проявления наших чувств.

Ворона несла в когтях кусок отравленного мяса, которое рассерженный садовник подбросил для кошек своего соседа.

И только она уселась на старый дуб, чтобы съесть свою добычу, как подкралась лисица и воскликнула, обращаясь к ней:

– Слава тебе, о птица Юпитера!

– За кого ты меня принимаешь? – спросила ворона.

– За кого я тебя принимаю? – возразила лисица. – Разве не ты тот благородный орел, что каждый день спускается с руки Зевса на этот дуб и приносит мне, бедной, еду? Почему ты притворствуешь? Иль я не вижу в победоносных когтях твоих вымоленное мной подаяние, которое мне твой повелитель все еще посылает с тобою?

Ворона была удивлена и искренно обрадована тем, что ее сочли за орла. "Незачем выводить лисицу из этого заблуждения", – подумала она.

И, преисполненная глупого великодушия, она бросила лисе свою добычу и гордо полетела прочь.

Лиса смеясь подхватила мясо и с злорадством съела его. Но скоро ее радость обратилась в болезненное ощущение; яд начал действовать, и она издохла.

Пусть бы и вам, проклятые лицемеры, в награду за ваши хвалы не добиться ничего, кроме яда.

– О я, несчастный! – плакался скряга своему соседу. – Этой ночью у меня похитили сокровища, которые я укрыл в моем саду, а на их место положили вот этот проклятый камень.

– Ты все равно бы не воспользовался своими сокровищами, – отвечал ему сосед. – Вообрази, что этот камень и есть твое сокровище, и ты ни насколько не обеднел.

– Если б я даже ни насколько не обеднел, разве не стал другой настолько же богаче! Другой – настолько же богаче! Вот что сводит меня с ума.

Лисица видела, как ворон крал пищу с жертвенников, тем самым существуя за счет жертв, приносимых богам. И она размышляла про себя: "Хотела бы я знать, потому ли ворону достается часть жертвоприношений, что он – вещая птица, или его считают вещей птицей потому, что у него хватает дерзости делить жертвы с богами".

Я знаю одного поэта, которому крикливые похвалы его мелких подражателей повредили больше, чем завистливое презрение строгих ценителей искусства.

– Он ведь кислый! – сказала лисица о винограде после безуспешных попыток допрыгнуть до него. Ее слова услышал воробей и произнес:

– Этот виноград кислый? Мне он не кажется таким!

Он подлетел к нему, попробовал и, найдя его чрезвычайно сладким, подозвал сотню своих собратьев – любителей полакомиться.

– Попробуйте-ка, попробуйте же! – кричал он. – Лисице взбрело в голову назвать этот превосходный виноград кислым!

Они все попробовали, и через несколько мгновений виноград был приведен в такое состояние, что ни одна лисица не пыталась больше его доставать.

– Ну, скажи пожалуйста, почему ты так жадно цепляешься за одежду прохожего? – спросила ива у тернового куста. – Чего ты хочешь? К чему она тебе?

– Ни к чему! – ответил терновый куст. – Она мне вовсе не нужна. Я просто хочу разорвать ее.

Ну что сказать тем поэтам, которые так любят парить где-то в поднебесье, выводя из терпения большинство своих читателей? Только то, что однажды сказал соловей жаворонку: "Друг мой, ты улетаешь так высоко, чтобы тебя не было слышно?"

Когда злодей волк дожил до преклонного возраста, он принял хитрое решение подружиться с пастухами. И вот он отправился в путь и пришел к пастуху, стада которого паслись ближе всего к его логову.

– Пастух, – заговорил он, – ты называешь меня кровожадным разбойником, а ведь я на самом деле не таков. Правда, когда я голоден, мне приходится пользоваться твоими овечками, – ведь голод причиняет страдания. Избавь меня от голода, сделай так, чтобы я всегда был сыт, и тогда ты будешь мною вполне доволен. Ведь я самое кроткое, самое смирное животное, когда сыт.

– Когда ты сыт? Не спорю. Но когда же ты бываешь сыт? Ты и жадность ненасытны. Ступай своей дорогой!

Ничего не добившись, волк пошел ко второму пастуху.

– Пастух, тебе известно, что за год я могу утащить у тебя немало овец, – так начал он свою речь, – если же ты согласишься давать мне каждый год шесть овец, этого с меня будет довольно. И твои собаки тебе будут тогда, конечно, не нужны, и сам ты сможешь спать спокойно.

– Шесть овец, – промолвил пастух, – да это ж целое стадо!

– Ну ладно, ради тебя я готов довольствоваться пятью, – сказал волк.

– Нет, ты шутишь – пять овец! Больше пяти я даже Пану не приношу в жертву за весь год.

– Может быть, четыре? – спросил волк, на что пастух только насмешливо покачал головой.

– Три?.. Две?..

– Ни одной! – был наконец ответ. – Ведь это ж глупо – платить дань врагу, от которого меня может уберечь моя бдительность.

"Два раза не бывать, зато третий раз – не миновать!" – подумал волк, подходя к третьему пастуху

– Как мне неприятно, что я прослыл среди вас пастухов, за самого жестокого, самого бессовестного зверя, – проговорил он. – Но тебе, Монтан, я сейчас докажу, насколько несправедливы ко мне люди. Давай мне только каждый год по овце, и твое стадо может преспокойно пастись в лесу, который считается опасным из-за меня. Одна овца – какой пустяк! Можно ли быть более великодушным, более бескорыстным, чем я сейчас? Ты смеешься пастух? Чему же ты смеешься?

– О, ничему! Скажи-ка лучше, приятель, сколько тебе лет? – спросил пастух.

– Какое тебе дело до моих лет? Как бы я ни был стар, я еще в состоянии задушить твоих самых любимых ягнят!

– Не сердись, старина Изегрим! Жаль только, что немного запоздал ты со своим предложением. Твои изъеденные зубы выдают тебя. Ты представляешься бескорыстным только для того, чтобы с большей легкостью и наименьшей опасностью добывать себе пропитание.

Волк разозлился, но все же овладел собой и пошел к четвертому пастуху. У того как раз перед тем издох его верный пес, и – волк воспользовался этим обстоятельством.

– Пастух, – заговорил он, – я поссорился с моими собратьями в лесу, и уж теперь мне с ними никогда не помириться. А ты знаешь, что добра тебе от них не ждать. Если же ты возьмешь меня вместо твоего умершего пса, ручаюсь, что не видать им твоих овец, как своих ушей.

– Ты, что же, хочешь защищать их от своих собратьев в лесу? – промолвил пастух.

– Ну да, о чем же я веду разговор! Разумеется!