Принц (входя). Что это? Эмилии дурно?

Одоардо. Ей очень хорошо! Очень хорошо!

Принц (подходя ближе). Что я вижу? О ужас!

Маринелли. Горе мне!

Принц. Бесчеловечный отец, что вы сделали?

Одоардо. "Сорвал розу, прежде чем буря унесла ее лепестки". Не так ли, дочь моя?

Эмилия. Не вы, отец… Я сама, я сама…

Одоардо. Не ты, дочь моя… Не ты! Не уходи из этого мира со словами лжи. Не ты, дочь моя! Это – твой отец, твой несчастный отец!

Эмилия. Ах, отец мой… (Умирает.)

Одоардо (бережно опускает ее на пол). Переселись в мир иной! Ну что же, принц? Нравится она вам еще? Возбуждает она еще вашу страсть и теперь, вся в этой крови, вопиющей об отмщении? (После паузы.) Но вы ожидаете, чем все это кончится? Вы, может быть, ждете, что я обращу эту сталь против самого себя, чтобы завершить мое деяние финалом из пошлой трагедии? Вы ошибаетесь. Вот! (Бросает кинжал к ногам принца.) Вот он лежит, кровавый свидетель моего преступления! Я пойду и сам отдамся в руки тюремщиков. Я иду и ожидаю вас как моего судью… А потом там… буду ждать вас пред лицом судии, который будет судить всех нас!

Принц (после молчания, во время которого он с ужасом и отчаянием смотрит на труп, обращаясь к Маринелли). Ну, подними ее. Что же? Ты не решаешься? Несчастный! (Вырывает у него кинжал.) Нет, твоя кровь не должна смешаться с этой кровью!.. Ступай, скройся навеки!.. Ступай, говорю я!.. Боже, боже!.. Неужели мало и того, что государи, к всеобщему несчастью, такие же люди, как все? Неужели еще и дьяволы должны прикидываться их друзьями?

Трагедия "Эмилия Галотти" опубликована в 1772 г. в собрании трагедий Лессинга; поставлена на сцене впервые в Брауншвейге 13 марта того же года.

Лессинг работал над трагедией пятнадцать лет: первый замысел ее относится к 1757 г. Первоначально Лессинг собирался написать трагедию "Виргиния" – на сюжет о римской Виргинии (см. вступительную статью). Сохранился набросок первой сцены этой трагедии. Однако вскоре Лессинг отказался от обработки далекого от его-времени античного сюжета, решив перенести действие из древнего Рима в современную ему эпоху.

На русский язык трагедия была переведена впервые Н. М. Карамзиным в 1788 г.

"Был некогда отец, который, для того чтобы спасти дочь от позора, вонзил сталь в ее сердце…" – Речь идет о Виргинии и об ее отце.

Я лежал у тихого ручья в глубочайшем одиночестве леса, где мне не раз удавалось подслушать речь животных, и старался надеть на одну из моих сказок то легкое поэтическое украшение, которое с такой охотой носит избалованная Лафонтеном басня. Я размышлял, выбирал, отбрасывал, мой лоб пылал – и все напрасно! На бумаге не появилось ни строчки. Разгневанный, я вскочил, и вдруг… сама муза басни предстала передо мной.

И она произнесла с улыбкой:

– Ученик, к чему эти напрасные усилия? Правде нужно очарование басни, но к чему басне очарование гармонии? Ты хочешь самую пряность сделать более пряной? Оставим вымысел поэту, а это повествование пусть исходит от безыскусного историка, как смысл его исходит от философа.

Я хотел ответить, но муза исчезла. "Исчезла? – слышу я вопрос читателя, – ужель ты не мог придумать нечто более похожее на правду! Вложить эти поверхностные выводы – плод своего бессилия – в уста музы! – Да это ж самый низкопробный обман!.."

Превосходно, мой читатель! Муза мне не являлась. Я просто рассказал басню, а мораль к ней придумал ты сам. Я же не первый и не последний из тех, кто выдает свои фантазии за откровения божественного существа.

– Назови-ка мне такого умника среди зверей, которому я не могла бы подражать! – хвалилась обезьяна лисице.

Лисица же возражала:

– А ты попробуй назвать того недостойного зверя, которому придет в голову подражать тебе!

Писатели моей страны!.. Надо ли говорить еще яснее?

От повальной болезни у пастуха погибли все его овцы. Узнав об этом, волк явился выразить свое соболезнование.

– Пастух, – молвил он, – правда ли, что тебя постигло такое ужасное несчастье? Ты лишился всех своих овец? Милых, кротких, жирных овец! Мне так жаль тебя, что я готов плакать горькими слезами.

– Благодарю, господин Изегрим, – ответил пастух, – я вижу, что у тебя очень добрая душа.

– Его душа, – сказал пастуху пес Гилакс, – всегда такова, когда он сам страдает от несчастья ближнего.

– Мой отец, да прославится навеки его имя, был настоящим героем! сказал волчонок лисице. – Какой ужас наводил он на всю округу! Он одержал одну за другой более двухсот побед над своими врагами, отправив их черные души в царство тления. Ничего нет удивительного, если его в конце концов одолел единственный враг.

– Именно так выразился бы оратор на его похоронах, – сказала лисица, а сухой историк добавил бы:

"Те двести врагов, над которыми он одержал одну за другой победы, были овцы да ослы; а единственный враг, одолевший его, был первый бык, на которого он отважился напасть".

– Сейчас я полечу! – воскликнул гигантский страус, и весь птичий народ собрался вокруг него, в самом деле надеясь посмотреть на такое диковинное зрелище. – Сейчас я полечу! – воскликнул он еще раз, распростер огромные крылья и понесся вперед, подобно кораблю с поднятыми парусами, не покидая земли ни на секунду.

Вот вам поэтическое изображение тех непоэтических умов, которые в первых строках своих длиннейших од щеголяют гордыми крылами, грозятся залететь выше облаков и звезд и все же остаются верны бренному праху земли!

Осел сказал Эзопу:

– Когда ты опять произведешь на свет какую-нибудь побасенку про меня, дай мне там сказать что-либо благоразумное и глубокомысленное.

– Ты – и глубокомыслие! – ответил Эзоп. – Как можно это сочетать? Разве тогда не скажут люди, что ты учитель морали, а я осел?

Волк лежал при последнем издыхании и обозревал испытующим взглядом прожитую им жизнь:

– Конечно, я грешник, однако, надеюсь, не самый великий. Я делал много зла, но много и добра. Помню, как-то раз ко мне подошел отбившийся от стада ягненок, и так близко, что я легко мог задушить его, но я ему не сделал ничего дурного. В ту же пору я выслушал с удивительнейшим равнодушием насмешки и издевательства овцы, хотя поблизости и не было сторожевых собак.

– И все это я могу подтвердить, – перебила его приятельница лиса, помогавшая ему приготовиться к смерти, – ибо я очень хорошо помню все обстоятельства того дела. Это было как раз тогда, когда ты так мучился, подавившись костью, которую тебе потом добросердечный журавль вытащил из глотки.

Протискиваясь в низенькую дверцу конюшни, бык разнес рогами в мелкие щепы верхний косяк.

– Смотри-ка, пастух! – воскликнул теленок. – Уж я-то не нанесу тебе такого ущерба.

– Как мне было бы приятно, – возразил тот, – если бы ты смог нанести мне его!

Речь теленка есть речь мелких философов. "Злой Бейль! Не одну праведную душу лишили покоя его дерзкие сомнения!" – Ах, господа! С какой охотой отказались бы мы от нашего покоя, если бы каждый из вас мог стать Бейлем.

Зевс дал лягушкам нового царя: вместо безобидного чурбана – прожорливую водяную змею.