Алевтина, не сходя с места, слегка отклонилась назад и повернула голову, обратив внимание на сына, штурмующего с палкой наперевес песочную кучу.

— Иди сюда, Васька, я тебе голову откручу! Ты какие штаны надел, а я тебе сказала — какие? Куртку застегни, застегни, я тебе что грю, куртку! О! О! Полез, полез! Ты, скажи пожалуйста, как по песку-то лезешь? Надо же вот как нога ставить, как Чарли Чаплин надо! Тогда сразу залезешь, а ты ковыряешься на месте, будто таракан, Васька! Ну, набери мне в кроссовки песку, набери! Придешь ты у меня! Палку ровнее держи — это у тебя ружье или сосиска? Вот так перехвати, ровнее! Вот как ружье держать-то надо! Ну погоди, сейчас мать не слушаешь — вырастешь, в армию пойдешь, там тебя научат… Хотя чему они могут научить — сами не умеют ничего.

Сделав безрадостный вывод об обороноспособности страны и сокрушенно махнув рукой на Ваську, она взяла, уперев ребром в бок, оцинкованный таз с яблоками и понесла во двор под навес — резать урожай на компот. По пути поправила ногой на дорожке вывалившийся из бордюра кирпич, по-балетному вытянув мысок, и обернулась к свекрови:

— А я ведь сколько раз Сергей Михалычу: вы, папа, я ему грю, один к другому кирпичи ставьте, будто в домино, когда дорожку кладете. Тогда бы крепко было. А они с Юркой два оба, как упрутся — трактором не сдвинешь. И Васька вон, поди-разбери — в отца или в деда бестолковый. Вы бы, мама, задки у тапок не сминали, нашмыгивали бы вместе с пятками. А то жалуетесь на поясницу, а это у вас от пяток через ноги все и идет. И вообще, я с огорода поглядела — вы там над полами раму не мойте, выносите вот сюда и мойте над травой. На терраске-то, я вам обратно грю, затечет под пол и сгниет весь дом. Вон на гвозде, где шкаф, возьмите поясок, халат себе подпояшьте. А то на пуговицах плохо, он у вас отвисает, подшейте потом вот здесь и вот здесь на груди и под мышками.

Алевтина отвлеклась. У калитки мучился с узкой щелью почтового ящика поселковый письмоносец, не решаясь войти на участок из-за беснующегося на привязи кобеля. Алевтина, скукожив губы, сдула от лица назойливую мошку («Летаешь тут как не надо!») и остановилась, скептически глядя на почтальона. Наконец не выдержала:

— Вы газеты-то не вдоль как трубку, а поперек по ширине сверните — они и пролезут. А то прошлый раз письмо из пенсионного пришло, я вынимала — весь конверт в лохмотья ободрала. Это потому, что вы газет толстых неправильно напихали, ящик и расперло сикось-накось, а еще сбоку письмо затолкали… Вот, аккуратно суйте, пошевелите сверток-то весь, газеты и влезут. Что — мне подойти взять? Вы что, совсем? Не машите мне тут! Не могу я взять, руки заняты, яблоки у меня. А вот вам я что грю — вы не так ходите. В другой раз не тут вот мимо Крушовых по тропинке идите, а вон по той стороне, где липы, и сразу через канавку к нам на тропинку. А то идете мимо Крушовых, а у них глина, вы нам на асфальт глину наносите. Чего ж нет-то? Вон, на том ботинке. Об траву оботрите, да не об нашу, а вон у проезжей дороги, боком больше, боком надо больше, ногу согните и скребите там рантом об траву, скребите…

Когда почтальон убежал, Алевтина проследовала мимо клубничных грядок, бухнула емкость на мокрую табуретку с вдавленными в мягкий чернозем ножками и, выдохнув обиженный всхлип, обратилась к переставшему брехать и замершему в надежде на внеплановую подпитку Нельсону:

— Ты что же, дурак, делаешь?! Это не собака, это прям дурак какой-то и есть — ты как на цепи сидишь? Не видишь, у тебя перекрутилось все? Вот как надо сидеть, вот как умные собаки на цепи-то сидят: лапой надо переступить, и хвост вбок. А ты как сидишь, пенек с глазами, а, хвост у тебя как, я спрашиваю?!

387

Собака вскочила на все четыре лапы и преданно замахала хвостом.

— Все собаки дураки, убегут — дом найти не могут, — заключила Алевтина. — А кошки с умом живут…

Из сарая донесся визг наждака по железу. Алевтина вытянулась на звук, дождалась паузы и крикнула:

— Спалишь! Халупу свою спалишь, это не жалко, так ей и надо. Но ты ж дом весь спалишь!

Металлический визг возобновился, и Алевтина поспешила к мужу.

— Слышишь ты или не слышишь, чего грю-то? — Она подбоченилась в дверях. — И петли до сих пор не смазал. Вон бы сверху плеснул из своей бутылки, которая для мотора твоего — и вся недолга. А точило это свое давно бы вон к уборной поставил. Люди как делают — провод с электричеством специально выведут на улицу, а хренотень эту так ставят, чтобы искры не летели, куда не надо. Как поработают, от дождя целлофаном закроют, оно и хорошо. Слышишь, чего грю? Опять, что ли, выпил? Я вот найду, где ты тут прячешь. А тебе разве можно ее пить-то? Ты как натрескаешься — себя не помнишь, что хошь можешь выделать, если лишку-то хватанешь, еще убьешь кого! А то приучили его: баню рубил Зотовым — трескал, они каждый день перед им только что не плясали. У Лаврентьевых три венца в избе менял — придет, всю ночь самогоном как из бочки. А жалуешься, сердце прихватывает. Как же ему не прихватывать — жрешь и жрешь гадость эту… Слышишь, чего грю-то?..

Муж не отзывался. Он отложил топор, который точил, вынул из-под мятой газеты и надел на макушку темно-синюю клетчатую кепку, нашел среди рассыпанных на верстаке сигарет одну не сломанную и закурил. Потом, полоснув в сторону жены сердитым карим взглядом, снял с ржавой скобы моток веревки, проверил на прочность, зажав концы в кулаках и подергав.

— О, о! Курит он, как не слышит вовсе! А сахару мешок ему привезти некогда. Сахару совсем в доме нет, я сколько просила. За табачищем этим своим он не забудет сходить, а взять тележку и мешок сахару привезти — это он пополам переломится!.. Ой, Юрка! Ты что, гад?! Ты что, я тебе грю?! Поставь меня на место, иродище!..

Наждачный диск на электромоторе продолжал крутиться и немного заглушил звуки возни. Опомнившись, Алевтина обнаружила, что сидит на табуретке с привязанными к полке с инструментами руками. Муж аккуратно двумя пальцами взял положенный на край стола чинарик, затянулся и с наслаждением выпустил дым. Жена подергала плечами:

— Ты, недоразумение облое, как мне руки-то связал, а? Надо же было вокруг запястьев накрутить, и потом промежду, а ты что? Мы вон занавеску вешали, я тебе показывала, как узлы завязывать…

Юрка сплюнул на пол, подумал, отодвинул подальше в сторону наточенный топор, пошевелил толстым пальцем кучу ветоши, выбирая тряпку почище.

— …а ты стоял ворон ловил. Так вот ты затянул мне все и теперь веревку всю испортил, небось, ирод! То бы ее развязать можно, а то вот через тебя резать приде-о-о… У! У-у-у! У!

Муж запихнул кляп поглубже, постоял, любуясь работой. Алевтина надувала щеки, мычала и страшно вращала глазами. Юрка выключил станок, достал из-за тумбочки початую бутылку, стакан, налил всклянь и, подняв, подержал на весу, наслаждаясь тишиной. Потом вознес емкость выше головы, приветствуя, и с умиротворением выпил.

— Ты, это… Тут тепло и хорошо. Сиди. А я пойду хоть сосну час, от силы полтора. Радио тебе включить? Нет? Не пойму, чего мычишь. Нет, так нет.

Он вышел и нетвердой походочкой направился к дому напрямик через огород. Переступая через дорожку, споткнулся о бордюр, да так сильно, что сразил ногу и выбил на грядку кирпич.

— Да, блин! Понаклали тут! Достали!

Остановившись, осмотрелся кругом. Никто не выглянул на крик, даже Нельсон не отреагировал, высматривая что-то вдалеке. Юрка изменил маршрут, спихнул пустую железную бочку и достал из-под настила еще одну пол-литру. Обхватив стекло ладонищей, взболтал содержимое и пробурчал в сторону сарая:

— Подумаешь, лишку хвачу! А ты мерила, скока мне надо?

Затем набрал побольше воздуха и одухотворенно прогорланил строчки из любимой песни:

— И-и за борт ее швыряет, эх!.. В надлежащую волну!..

За время многолетней литературной работы у каждого — даже самого серьезного! — писателя мало-помалу накапливаются в блокнотах всевозможные отрывочные записи, для которых не находится применения в его статьях или романах, но которые сами по себе представляют собой вполне законченные мини-сюжетики, отчасти юмористического, отчасти иронического характера. Вот и среди набросков к моим критическим и литературоведческим статьям неожиданно обнаружилось немало подобных миниатюр, которые мне показалось возможным предложить моим потенциальным читателям. Если они вызовут у кого-нибудь хотя бы скупую улыбку, значит, они не зря дожидались своего часа в моих старых записных книжках,