Поезд трогается. Анна Михайловна неловко семенит

вслед за вагоном.

— Пирожки я положила тебе сверху. Не ешь всухомятку,

подожди, когда принесут чай.

— Хорошо, мама, — соглашается Коля.

Ему очень хочется съесть пирожок именно сейчас, не дожидаясь никакого чая, но с мамой лучше не спорить, это он знает твердо.

Перрон кончается, но Анна Михайловна не отстает от поезда. Бежать нелегко, мелкий гравий забивается в боты, но она не обращает на это внимания.

— Огурцы обязательно почисти! — кричит Анна Михайловна.

Грохот колес порой заглушает ее голос, поэтому ей приходится напрягаться.

— Ладно! — кричит Коля.

Ему слегка неудобно перед соседями, но что поделаешь,

такая уж у него мама.

Поезд постепенно набирает ход. За окнами проносятся дома, платформы, колхозные поля.

— На остановках не выходи, — кричит Анна Михайловна, уступая колею встречному товарняку, — ты можешь отстать от поезда! Я сказала Валентине Петровне, чтобы она за тобой присмотрела, но ты все равно постарайся не выходить.

— Хорошая у тебя мама, — одобрительно говорит Валентина Петровна, — заботливая.

Она приветливо машет Анне Михайловне рукой, затем показывает в сторону Коли, мол, не волнуйтесь, все будет в порядке.

На подъеме Анна Михайловна слегка обгоняет состав и, пока он преодолевает сложный участок, поправляет выбившуюся из-под платка прядь волос.

За окном темнеет. Проводница разносит по купе горячий чай.

— Не пей сразу, — доносится из ночи голос Анны Михайловны, — пусть немного остынет. Пойди пока вымой руки.

— Иду, иду, — бурчит Коля и выходит в коридор.

— Ну ладно, Валентина Петровна, я вас до Курска провожу и домой, — кричит Анна Михайловна, — мне завтра вставать рано, да и годы уже не те. А вы уж тут присмотрите за ним. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, — отвечает Валентина Петровна и заботливо поправляет висящую на вешалке Колину курточку.

Многие считают, будто перестройка сделала большинство советских людей несчастными. Будто в СССР хоть и не было нынешних свобод и товаров, но простому человеку жилось легче. И вообще, говорят эти многие, в современной России честный человек сделаться богатым не может.

В доказательство обратного я поведаю вам одну любопытную историю. Верить в нее или не верить — дело каждого, но готов поклясться, что события, изложенные в ней, совершенно подлинные, ибо мне о них рассказала Дина Леонидовна Пухова, близкая подруга мамы главного героя этого сюжета, а уж

Дина Леонидовна (я ее знаю!) врать не будет.

* * *

Колонтеев зашел в вагон и, когда состав вырвался из тоннеля, чтобы переехать Москву-реку, начал свой обычный, тысячу раз повторенный монолог:

— Уважаемые пассажиры, всем — счастливого пути! Предлагаю вашему вниманию шариковые ручки на гелиевой основе. Стоимость одной ручки — пять рублей. Если вы покупаете две ручки за десять, третья вам дается бесплатно!

У меня в наличии — все цвета. Можно ознакомиться и приобрести…

Кто бы мог подумать, что его, кандидата биологических наук, без пяти минут доктора, некогда стоявшего на пороге открытия мирового масштаба, жизнь заставит торговать ручками в метро! Десять лет назад он и сам не поверил бы. А теперь торгует — и ничего, привык. В месяц набегает до пятнадцати тысяч рублей. Это больше, чем имеют профессора в тех НИИ, что еще не закрылись.

Десять лет назад Павел Александрович изобрел, как бороться с африканской ху-лихорадкой. Он открыл, что мухи ху-ху, переносчики заразы, под воздействием бета-излучения начинают мутировать, превращаясь в безобидных бабочек. Для дальнейших работ государственный НИИ, где работал Колонтеев, закупил в Африке двести тысяч ху-ху. Но как раз начался развал Союза, и контейнер с мухами две недели простоял на таможне аэропорта, в результате чего насекомые передохли. А валюты на новый контейнер выделить уже не смогли. Да и сам НИИ вскоре отошел в мир иной вслед за мухами. Павел Александрович попытался преподавать, но когда ему задолжали деньги за семестр прочитанных им лекций, он ушел в репетиторы. Тут его, кустаря-надомника, поприжала репетиторская мафия, не терпевшая конкуренции. Не поладив с мафией, он ударился в уличные продавцы…

Ручки шли сегодня неважно. Многие торговцы, нынешние коллеги Колонтеева, брались за продажу синтетических китайских карандашей или чешских перчаток из латекса. Но у Павла Александровича вкусы были консервативные, он всегда с трудом перестраивался — в жизни и в работе…

Сел на лавочку станции метро «Дмитровская», чтобы передохнуть и перекусить парой бутербродов, сделанных его мамой. (Колонтеев жил вдвоем с мамой-пенсионеркой, разведясь с женой около пяти лет назад.) Не успел развернуть фольгу, как услышал голос давнего знакомца — дяди Саши:

— Что, офеня, и тебе сегодня счастье не катит?

Дядя Саша ездил по вагонам в инвалидной коляске и, одетый в камуфляжную форму, демонстрировал культяшку вместо ноги — представляясь воином-интернационалистом. А на самом деле он когда-то по пьянке просто загремел под трамвай.

— Да, не катит, — грустно подтвердил Колонтеев. — Бутерброд хотите?

— Что ж, не откажусь.

Оба зажевали со вкусом.

— Я с тобой общаюсь давно, ты хороший парень, — заявил дядя Саша, — угостить калеку не брезгуешь. И за это я хочу тебе подарить заговоренный револьвер.

Павел Александрович удивился:

— Револьвер? Заговоренный? Как сие понять?

Инвалид объяснил:

— Кореш мой, Витька Чесноков, настоящий афганец — форма, что на мне, от него досталась — перед смертью мне отдал. Говорил, оружие ему преподнес афганский колдун. Ты, говорил, не смотри, что он пластмассовый и как будто игрушечный. И игрушечное оружие может раз пульнуть на самом деле. Револьвер волшебный потому, что, убив кого-то, ты сухим выйдешь из воды. Дескать, ни суда и ни следствия — кум королю.

— Ерунда какая-то, — произнес Колонтеев. — Быть того не может. И потом револьвер мне вообще не нужен. Я не собираюсь никого убивать.

Дядя Саша обиделся:

— Я ж от чистого сердца, дурик. От себя отрываю, можно сказать. Сам хотел шлепнуть своего бывшего мастера с завода, — вот уж сука, доложу я тебе! — да его и без меня в потасовке пришили. Больше ни на кого зуба не имею, — Расстегнул кобуру, находившуюся у него на ремне, и достал пластмассовый револьвер марки «Смит и Вессен». — Во, гляди: словно натуральный.

В самом деле, кольт смотрелся очень убедительно. Именно такими пользуются ковбои в популярных вестернах. Дядя Саша мрачно пригрозил:

— Не возьмешь — я тебя уважать перестану, никогда больше твоего бутерброда не кусну, понял?

Павел Александрович возражать не стал, но, беря оружие, поблагодарил с неохотцей. И подумал при этом: «Ладно, так и быть, сделаю человеку приятное, а потом выброшу». Сунул кольт в сумку между ручек н забыл.

Дома вспомнил и заулыбался: «Выдумает тоже! Из игрушки убивать человека. Если убивает — значит, не игрушка. Если же игрушка — не убивает». Выудил револьвер, рассмотрел как следует. Копия была удивительная, внешне не отличишь. Колонтеев щелкнул держателем барабана и увидел внутри один патрон. Вытряхнул его на ладонь. Тот блестел очень убедительно. А на капсюле было выбито: «Маde in China». «А-а, китайская подделка, — усмехнулся прежний ученый. — Все фальшивое — инвалид-афганец, револьвер, патрон… Но выкидывать жалко — больно уж красивая штучка».

Тут зашла мама Колонтеева — Октябрина Савельевна — и, увидев ствол, сразу испугалась:

— Господи Иисусе! Павлик, детка, это что такое?

Сын ответил серьезно:

— Разве ты не видишь? Пушка. Приобрел по случаю.

— Да зачем тебе эта гадость, дорогой?

— Кое с кем посчитаться. Ольгу завалю.

Мама ахнула. Чувство юмора ей нередко изменяло, хоть она и была интеллигенткой в третьем поколении, а до пенсии работала участковым педиатром.