Взяв пакет с лишней одеждой под мышку, Венчальников прогулялся по городу, но ни одного из установленных далекой уже весной творений на месте не обнаружил. Дома ждала жена, незамедлительно надувшаяся за то, что супруг не заметил сделанную накануне его выписки дорогую прическу с мелированием. А муж даже не выпил выставленный стопарик — он сидел, задумчиво играл желваками и профессионально разминал хлебный мякиш. Понятливая Верка оценила эту паузу не меньше, как в цену глыбы разорительно-черного гранита два на метр на полтора. Но в этот раз внезапно ошиблась.

Муж встал, ушел в Вовкину комнату, долго гремел там ящиками и игрушками, и вернулся за стол с пыльным, подаренным на восьмилетие сына, микроскопом. Пытаясь что-то объяснить напрягшейся жене, Матвей Иванович беззвучно поводил острым кадыком вверх-вниз, помотал в воздухе растопыренной пятерней.

Что, Мотя? — попыталась угадать она, сразу отмякнув и простив за проявленное невнимание к прическе.

Ты не думай! — гортанно изрек супруг и потряс микроскопом. — Они там возомнили все! А мы им покажем! — О, господи твоя воля! — заранее испугалась Вера и села

— Их мало, а нас много! Мы добром и искусством растлим их проклятую идеологию! Я предупреждаю, грозно предупреждаю: растлим всю эту политическую мафию! Они сейчас радываются, а мы не дремлем — мы тлим и грозим!

Выговорившись, он победоносно взглянул на спутницу жизни сверху вниз, а она только и смогла пролепетать:

— Мотечка, может, щичек поешь?..

— Потом, это потом… — Он осмотрелся в кухне. — Ты, Верка, это… Крупа есть?

— Какая крупа?

— Всякая. Рис, пшено, перловка… Давай сюда.

6

Впервые за много лет на Матвея Ивановича стали оглядываться девушки. Да и как не оглянуться, если перемещался он по городу радостно и одухотворенно, смотрел окрест приветливо и многообещающе. Особенно ярко вспыхивали его глаза, когда навстречу попадался кто-то, жующий бублик или пирожок с маком. Тогда он останавливался, провожал приятного встречного взглядом. А случись тому по пути Обронить на тротуар крошку с прилипшим маковым зернышком, Венчальников возбуждался, лихорадочно слюнил перст и ловко подбирал мокрой подушкой пальца бесценную находку с асфальта. Еще он очень любил наблюдать с соседней лавочки, как чопорные бабушки с внуками присаживаются отдохнуть и едят апельсины, выплевывая косточки в травку.

Именно из такой косточки он изваял бюстик Фиделя Кастро и исхитрился подсунуть его в карман помощника секретаря республиканской партии США, приехавшего поучаствовать в массовых гуляньях по случаю годовщины ельцинской Конституции, а заодно прикупить гектаров сто-полтораста российского леса.

Вообще, теперь в перерывах между лечениями скульптор жил полнокровной жизнью. Бюстки Карла Маркса на маковых зернах (он так и говорил: «бюстки ваяю») Матвей Иванович подбрасывал в кабинеты руководителей СПС и «Единой России»; бюстки Чубайса на зернах оранжево-рыжего перца — в штаб КПРФ…

Особенно удачно выходил у него товарищ Мао на рисе и копии скульптур Зураба Церетели из пшенных зернышек. В скорлупе грецкого ореха вместилось все Политбюро и весь ЦК конца 1980-х… Из конопли он ваял олигархов в полный рост и даже подбивал им подошвочки на ботиночках золотенькими гвоздиками.

В минуты отдохновения Венчальников раскрывал хромированный портсигар, где толпились все его шедевры от Рюрика и Малюты до Березовского и Ельцина, и приникал к окулярам.

— Эхэ, блин, сколько вас! — бормотал Матвей Иванович. — Как микробов повысыпало!..

7

Все было бы прекрасно, если бы не птицы.

Сначала вырвались из клетки два волнистых попугая — Ромка и Гулька, именовавшиеся в доме для краткости Рогулькой.

Эта коварная Рогулька, проявив дуалистическое единодушие, пробралась через узкую щель в сервант и склевала всех 26 Бакинских комиссаров, изваянных на половинках ячменных зерен.

Уже к вечеру того же дня террористы были обменены в зоомагазине на мешочек сырья — ценнейшего в художественном смысле канареечного семени.

Теплым летним днем с садового стола порывом ветра сдуло Джорджа Буша. И пока Венчальников с супругой искали в песке президента, шустрый воробей стрямал пятерых пшенных правозащитников и Солженицына из четвертушки горошины.

Особенно досаждали наглые соседские куры, из-за чего Матвей Иванович возненавидел всех домашних пернатых.

И вот тогда он приобрел упомянутую ранее винтовку.

8

Теперь по большим праздникам, например, на 1 мая, Пятидесятницу и 7 ноября, Венчальников выходит на площадь и, если эти дни не совпадают со временем очередного курса излечения, устраивает на площади парад.

Он торжественно ползет по бетонным плитам вдоль ряда скульптурных портретов и, стараясь не потерять их в траве, рапортует примерно так:

— Владимир Владимирычу Путину, гаранту и реформатору — ура-а!..

Да и в психушке Матвею Ивановичу хорошо. Ему, как постоянному клиенту, доверили ухаживать за подсобным хозяйством — тепличками и грядками.

И вот там-то он уже воплотил, добился, уже вернул всю потерянную в начале 90-х годов страну, необъятную — от сточной канавки до второго столбушка в заборе. Сейчас в самом центре, в самом сердце ее — возле кустов клубники — у Венчальникова располагается аллея славы, укрытая лоскутом

целлофана от ворон и воробьев.

А вдоль границ и на окраинах — на Кольском (где лейка раньше валялась) и на Камчатке (у лопушка возле кирпичного штабеля) — наставлены грозные ракеты из спичечных головок.

Да, Венчальников вернул обороноспособность этого государства. И теперь подумывает о мировом господстве.

Мама мыла раму.

Закатав по локоть рукава байкового халата, старушка полоскала в ведре зеленую, похожую на водоросль мочалку и с придыханием возюкала ею по свежелакированному дереву Мутные капли стекали на пол веранды.

В дверях, прислоняясь к косяку и скрестив руки на груди стояла и наблюдала сноха, Алевтина. Минут десять тому она вызвалась помочь, но свекровь, как всегда, заупрямилась в надежде, что Алевтина уйдет и не будет торчать „ад душой с разговорами. Второй раз предлагать помощь Алевтина не стала но не ушла, и теперь с некоторым участливым злорадством смотрела, как старушка ползает вокруг рамы на коленях и часто хватается за поясницу. Попутно она произнесла мужниной матери наставление по эксплуатации газовой плиты, на которой та грела воду для мытья, а также по экономии электроэнергии.

— Вы, мама, сколько разлили-то, — завершила эту долгую тираду Алевтина. — Протечет в щели, будет плесень под полом.

— Не будет, откуда ей быть, — безнадежно отозвалась свекровь, распрямившись и дважды подряд продохнув. Алевтина ее ответ как не услышала.

— Я грю, надо было вон клеенку взять и постелить. А потом всю воду с клеенки в огород вылить. Мыльную туда можно. Вот вы иногда с порошком выливаете — эту нельзя, я вам объясняла. А с мылом полезно, тем более, все равно на пол льете. А если б клеенка — так вот поднять ее за четыре угла, чтоб по дороге не разлилось, и вынести. А под ноги себе б старый Юркин плащ бросили, а то вам плохо голыми коленками по жестким доскам.

— Плащ намокнет, — старушка отвернулась и опять взялась за мочалку.

— Не намокнет, если на него сверху клеенку завернуть. Так бы вот сюда кверху и вон туда на плинтус. Оно бы и хорошо.

Алевтина смахнула ладонью выбившуюся прядь волос со лба на затылок, подалась чуть влево, чтобы было лучше видно. И перевела разговор на мужа:

— Оно бы, мама, и вовсе не мыть, если б он делал по-человечески. Я ему сколько показывала: сделал раму — неси на плече. Вот так руку просунь и неси наперевес повыше на плече. Вот как надо, глядите… А ему, видишь ли, плечо затекает, барин Жерновкин нашелся. В руке тащит, волочит по низу по лужам, вот и грязь. Не отмоешь. По дороге-то у нас какую-то химию разбрасывают зимой от снега. Она все лето и осень никуда не девается, во, какая химия! Обувку новую надел, раз в лужу наступил, и готово, на выброс. Не говоря уж о дереве. Этот бы меня про рамы послушал, морилкой прошелся — на темном и грязь не заметно. А ему светлое подавай, лаком, чтоб дерево золотилось. Раззолотилось вот ему, ага, налили вот ему и поднесли на золоте с изумрудами… Васька, куда тебя понесло, бандюга ты этакий!