А в это время верная исследовательница чужой приватной жизни Сайкина поехала в Питер в командировку к сводному — по отцу — брату Миронова балетмейстеру Кириллу Ласкари. Который, между прочим, в свое время был мужем известной артистки Нины Ургант. Ничего не зная о готовящейся у нас публикации, Ласкари рассказал много интересных подробностей про личную жизнь своего брата и его многочисленных женщин… В общем, бомба была заложена и скоро взорвалась на страницах газеты.

Кстати, сам Щербинский рассмешил меня одной фразой:

— Хорошая вы женщина, — сказал он мне, — жаль, что не медицинский работник.

— Почему? — изумилась я.

— Я тогда бы на вас женился. Видите ли, к старости надо поближе к врачам прибиваться.

Он, правда, был очень больной — ходил с палочкой, тяжело поднимался и трудно дышал.

Из Питера Сайкина привезла еще одну тему для «Семейных хроник» — ей удалось встретиться с сестрой Георгия Товстоногова, вдовой знаменитого артиста Евгения Лебедева. Такие имена, как Миронов и Товстоногов, конечно, поднимала газету на более высокий уровень — так считала я и даже гордилась этим. Но вот, например, Костылину это не очень нравилось:

— Зачем ты тащишь в газету это старье? — ворчал он на меня. Но я ничего другого от него и не ждала — недалекий человек! Для его порнографической рекламы нужна была совсем другая газета — с неприкрытым сексом и «порнушкой». А чтиво — то есть то, что читатель может с удовольствием почитать в метро или в поезде — это моя прихоть, считал он. Атавизм. Отживший и никому не нужный элемент.

Таких людей, как Стас Садальский, в киношном мире нет совсем — или их очень мало. Впервые мы встретились в Ярославле на кинофестивале «Созвездие» — тогда Гильдией актеров кино руководил Женя Жариков, и потому фестивали проходили шумно, ярко — являли собой действительно настоящий праздник отечественного кино. Именно Жариков придумал проводить актерские фестивали в провинциальных российских городах. В этом была сермяжная правда: провинция редко видела артистов «вживую», а какая публика не любит пообщаться со звездами накоротке — на улицах своего города, в кинотеатрах после показа фильма, на специальных встречах в клубах и летних парковых площадках. Я побывала на многих фестивалях в Твери и Ярославле — самых любимых городах Жарикова, где актеров принимали с особенной любовью и комфортом благодаря заинтересованному участию в них местных руководителей-губернаторов. Жариков своим обаянием, своей популярностью мог совершенно непринужденно завоевать симпатии вечно занятых начальников — и те бросали свои государственной важности дела и кидались помогать артистам. После ухода Жарикова из гильдии — история была некрасивая и для него очень обидная, как всякий насильственный захват пусть и маленькой власти, — пришедший на смену Жигунов не смог даже мало-мальски следовать прежнему курсу — и кинофестивали сошли на нет. Не смог гардемарин организовать дело, и сейчас я даже не знаю, жива ли Гильдия актеров российского кино вообще, что-то о ней давно ничего не слышно…

Но именно актерским фестивалям я обязана знакомством с Садальским. Я приехала в Ярославль с опозданием дня на два — мы с актрисой Любовью Соколовой тряслись в автобусе, специально предназначенном для опоздавших. Тетя Люба успела рассказать мне свою жизнь — безумно интересную и сложную, я потом напишу об этом в «Собеседнике», и эта газета окажется первой, кто напечатал непростую историю взаимоотношений актрисы Соколовой и режиссера Данелия. Приехали уставшие, тетя Люба стразу пошла отдыхать. Администратор гостиницы, в которой мы поселились, протянул мне ключи от комнаты и предупредил:

— Вас просил зайти Стас Садальский — он остановился в таком-то номере. Увидел вас в журналистских списках и попросил вам передать приглашение.

Я удивилась и, не заходя к себе в номер, постучала к Стасу. Он открыл мне дверь — лучезарный большой человек в белоснежных шортах и с полотенцем на шее. Я на всякий случай представилась и назвала свою фамилию. Стас благодушно улыбнулся:

— Да я тебя знаю!

— Откуда, интересно? — поинтересовалась я, — в кино я вроде не снимаюсь и в киношных тусовках не участвую.

— А мне про тебя Джуна рассказывала, — не церемонясь, ответил Стас, — и фотографии твои я видел, когда ты была у нее в гостях.

А дальше мы уже сидели на балконе у него в номере — напротив играл золотом куполов ярославский Кремль, — и пили коньяк. Причем еще до первого глотка я поняла, что Стас — совсем не тот человек, к образу которого мы привыкли на экране, этакий придурок и балагур. Он оказался человеком очень глубоким, философски хорошо образованным, тонко чувствующим и переживающим и, главное, готовым в любимую минуту прийти на помощь тому, кто в ней нуждается — иногда даже совсем малознакомому человеку. Мы проговорили с ним очень долго, потом практически не расставались еще три дня — он отрывался от моей компании только на какие-то фестивальные мероприятия. Его суждения об увиденных фильмах были точны и остроумны, его пародии на друзей-артистов похожи и дружелюбны, и вообще, с ним всегда весело и комфортно. Конечно, он мог бы сыграть в кино не только упырей, по его собственному выражению, но оказался заложником образа Кости Сапрыкина — знаменитого Кирпича из фильма «Место встречи изменить нельзя». Он мог бы сыграть Рогожина в «Идиоте», Стиву Облонского в «Анне Карениной», из него получился бы шикарный Обломов или граф Нулин, не говоря уже о целой веренице современных героев типа Афони. Но история, как известно, не имеет сослагательного наклонения, а артисты не любят говорить о несыгранных ролях, и Стас ужасно рассердился бы на все эти мои перечисления…

В 90-е годы кино почти совсем не снималось, и у Стаса, как и у большинства других актеров, ролей не было вообще. Но он, склонный к писательству, не растерялся и пошел покорять вторую древнейшую профессию. Где-то пересеклись пути Садальского и Куприянова — редактора «Экспресс-газеты», и Стас начал вести свою собственную рубрику в скандальном тогда первом российском таблоиде.

А там настал момент, когда мне стало безумно скучно в еженедельнике «Собеседник». Я написала заявление об уходе, его безмолвно подписал редактор — нет, чтобы начал уговаривать остаться, как же мы любим чувствовать себя незаменимыми! Но редактор подписал заявление, я грустно вышла на Новослободскую, совершенно не понимая, куда идти дальше — и в прямом, и в переносном смысле. На дворе стоял промозглый январь, в городе было серо, грустно и отвратительно — равно как и на душе. Чудо явилось передо мной в образе Стаса Садальского — в расстегнутой дубленке и без шапки на голове. Стас обрадовался встрече, начал теребить меня, спрашивать, как дела — я мямлила что-то невразумительное. Тогда он предложил:

— Слушай, мы же недавно всей редакцией переехали на Вадковский — это здесь рядом. Пойдем, мне выделили отдельный кабинет — хочу похвастаться.

Кто не знает, отдельных кабинетов в редакции удостаивались только большие начальники и особо выдающие сотрудники, коим, я нисколько не сомневаюсь, являлся Стас Садальский. Настроение было жуткое, любоваться кабинетом совершенно не хотелось, но отказать Стасу я никак не могла. И побрела за ним, понурив голову, а он что-то рассказывал, размахивая руками, и со стороны мы были похожи на веселого и грустного клоунов, сошедшихся на одной арене в безумном скетче.

В кабинете — и вправду роскошном — я отогрелась. Стас налил коньяк, сообщив при этом, что ему знакомые грузины рассказали о совершенно потрясающем рецепте, от которого назавтра не болит голова: надо коньяк разводить пополам с лимонным соком — и получится настоящий напиток богов. Мы сидели и болтали, и вдруг Стас без предупреждения схватил телефонную трубку и набрал короткий номер:

— Александр Иванович, — весело заорал он, а я похолодела, — у меня вот тут гостья сидит, очень хочет с вами поздороваться. Да-да, мы сейчас зайдем.