Гордая, я принесла свою статью главному редактору «Собеседника». Через день он мне сказал, что статья плохая, «не прописанная», бездоказательная, и ставить ее нельзя. Была, конечно, в моем опусе одна закавыка: секретарь парторганизации, который устроил тогда суд Линча над Аграновским, теперь являлся главным редактором «Комсомолки», считал себя демократом и создавал новую свободную журналистику. Но ссылку на него я готова была убрать.

Мой главный поморщился:

— Не в этом дело. Слабенькая статейка. Плохо написанная.

Сказал бы правду: не хочу ее печатать, потому что не хочу ссориться с коллегой из «Комсомолки». Я бы, наверное, поняла. Но назвать мою статью «слабенькой»!?

В «Собеседнике» было введено «демократическое» правило — если кто-то не согласен с мнением главного редактора — вопрос выносится на обсуждение редколлегии. Я и воспользовалась этим правилом.

Все прочитали статью. Началась редколлегия. И все по очереди начали объяснять мне, какую плохую и даже вредную статью я написала. Моя голова опускалась все ниже и ниже. Я проиграла, и как после этого я буду смотреть в глаза Аграновскому — ведь он оказался прав!

Доходит очередь до Андрея Максимова. И он держит такую речь:

— Господа, слушаю вас и поражаюсь. Зачем мы обманываем друг друга? Она, — жест в мою сторону, — написала классный материал. Жесткий, доказательный, эмоциональный. То, что в нем все до последней точки правда, я могу подтвердить — я в то время был в «Комсомолке» стажером. И хотя меня на собрание не пустили, все об этом говорили, и я точно знаю, как это было на самом деле, — вот так, как она написала. Зачем мы врем друг другу? Давайте скажем честно, что не будем печатать эту статью не потому, что она слабая, а потому что боимся поссориться с «Комсомолкой» и осложнить себе жизнь. Тогда это хотя бы будет правдой…

Вот такую речь двинул замечательный Андрей Маркович, от которого я это ожидала меньше всего. Андрей никогда не был борцом, не толкал пламенных речей и любил поговорить исключительно об искусстве.

Статью мою, конечно, в «Собеседнике» не напечатали. Но тот же Максимов после заседания редколлегии посоветовал отправить ее в «Независимую газету». Что я и сделала. Виталий Третьяков напечатал ее прямо в завтрашнем номере.

Во время рождения «Декамерона» Андрей Маркович вел на радио «Эхо Москвы» передачу о любви. Целый час он разговаривал с приглашенным в редакцию гостем о прекрасном чувстве, причем, не влезая ни в какие интимные подробности, корректно и очень эмоционально. Вот примерно такой разговор хотелось вести мне и в «Декамероне».

Павленкова, которая стала часто бывать в главном офисе фирмы, — фотки забрать, верстку показать и т. д., — иногда приходила и ошарашивала меня новостями: «Ты знаешь, Вичи говорят о том, что за стремительный рост тиража „Декамерону“ выписали большую премию. Приказ висит на доске». Я отмахивалась: если нам и переводили деньги, то они уходили на пока неприбыльный «Успех». Павленкова смотрела на меня с жалостью. Иногда она приступала с расспросами к Костылину. Тот немедленно делал круглые глаза: «Какие деньги, Лена, ты что? Разве ты не знаешь, сколько мы должны Хозяину за „Успех“? Мы же брали в долг, а сейчас отдаем». Въедливая Павленкова не верила, но не за горло же брать генерального директора нашей маленькой фирмы! Мы по-прежнему бедствовали, хотя и появились, наконец, мизерные гонорары, и я могла хоть иногда заказывать интервью авторам.

Самое забавное и обидное, что мои дорогие «узбеки» повели себя совсем как дети, — они обиделись на меня и на Павленкову за то, что мы фактически бросили «Успех». Но если я все-таки давила авторитетом, то с бедной Ленкой они просто перестали разговаривать. И даже ее близкая подружка Нелька, с которой они работали еще в Ташкенте в дремучие годы, в упор ее не видела. Это был такой странный бойкот, с которым никто ничего не мог поделать. И я, и красноречивый Жилин не один раз пытались объяснить и на планерке, и в личной беседе, что «Декамерон» — это не предательство, а единственно возможный путь для выживания «Успеха» — все было бесполезно. С Павленковой никто не разговаривал целый год.

Это, увы, был не первый наш конфликт. Когда мы только складывали бумаги в коробки и готовились к переезду на Поликарпова, выяснилось, что два человека из нашей команды перевербованы «Вич-инфо» и остаются там работать. Сломались двое, и как водится — представители сильного пола: наш Длинноволосый и очень талантливый художник, ну и, конечно, Певец со своей тонкой и ранимой душой. Это был удар, но гораздо легче того, что нанесла нам под самый дых моя любимица Сайкина. Она ушла с нами в новый «Успех», но с первого дня не переставала ныть на тему «нечем кормить детей». Я разрешила ей подрабатывать — писать в другие издания. Но она издалека начала подготовку к тому, что ей «очень не хочется, но придется увольняться, и идти в профильные издания, потому что там хорошо платят и т. д. и т. п.» В конце концов она написала заявление об уходе, я чуть ли не со слезами его подписала. Сайкина ушла, а через день всезнающая Павленкова сообщила, что наша Сайкина благополучно работает в газете «Вич-инфо».

— Кто следующий? — зло спросила я на планерке свой осиротевший коллектив. Ответом было глухое молчание. Только Антон огрызнулся, он всегда не понимал, почему это Сайкина ходит у руководства в любимчиках.

Ну как я могла ее осудить? Начать вспоминать, что я практически спасла ее от голодной смерти, взяв в «Успех» на хорошую зарплату? Так она эту зарплату вполне отбарабанила, поставляя «гвозди» — сенсационные статьи — в каждый номер. Упрекнуть ее в том, что человек всегда ищет, где лучше? Так слаб он, человек, слаб и беден.

Ну а потом началась эта беспрецедентная травля Павленковой. Что-то, наверное, я делаю не так, грустила я по ночам у себя дома. Плохой, видно, из меня редактор, если ни предателей вычислить не могу, ни конфликт в коллективе разрулить. А могу только день и ночь сочинять свои заметки да писать дурацкие статейки про любовь и дружбу. А слабо написать про предательство? Слабо! Слабо, потому что любить трудно, а предать — легко, здесь нет страсти, нет драмы, для предательства не нужны ни душа, ни сердце — один голый расчет.

Кстати, о предательстве. Худо ли бедно, но все мои сотрудники после окончательного, уже второго закрытия газеты «Успех» устроились с работой. Кроме Жилина. Верткий Костылин как-то не подумал о своем закадычном дружке, когда торговался с Хозяином, продавая «Декамерон», а заодно и нас всех скопом. На Вовку было страшно смотреть. Он даже говорить не мог — от обиды ему сводило скулы, и он только мычал. И вот тогда-то я первый раз подумала: ну, Вовка это Вовка, со мной ничего подобного произойти не может. А уже ВСЕ ПРОИЗОШЛО. Только я этого тогда не понимала. И под традиционное, но такое приятное уху подпевание Хозяина «гений вы наш!», я с улыбкой юродивого на лице снова переместилась в стены «Вич-инфо».

Но сначала, прежде чем покинуть наш уютный, хоть и тесный дом на Поликарпова, я вспомнила всех тех, кто сделал славу и тираж новой газете «Декамерон». Многие из них приезжали сюда и сидели на этих стульях, другие даже выпивали с сотрудниками немного леминого коньяка, а некоторые оставались нашими друзьями на долгое время и с удовольствием приезжали на редакционные тусовки и вечеринки. Почему эти артисты, звезды, между прочим, первой величины соглашались на интервью никому не известной со скользким содержанием газеты «Декамерон»? Трудно сказать. Помню, что Марка Григорьевича Розовского порекомендовала мне директор поп-группы «Доктор Ватсон». Она когда-то работала в театре «У Никитских ворот» и каким-то дивным образом легко уговорила маститого режиссера на интервью. Чтобы не приводить светил нашей культуры в обшарпанные кабинеты офиса, мы нашли небольшое кафе на Соколе. Его владельцы с удовольствием принимали наших гостей — их угощали совершенно бесплатно, а они фотографировались на память. Их изображения потом появлялись на стене обеденного зала под заголовком «Наши постоянные посетители». И все были довольны — артисты за угощение, журналист — за интервью, владельцы кафе — за рекламу, а фотокор Серега — за дармовое пиво в любых количествах. Естественно, под каждым интервью мы публиковали рекламу нашего любимого кафе.