Он часто являлся ко мне в кабинет — я почему-то наивно считала, что он скучает по мне, что ему не хватает общения со мной, — ведь мы с ним так много вместе пережили! А он приходил только для одного — узнать новости, чтобы всегда быть в курсе происходящего в редакции. Да еще пообщаться с Гоблином. Связывала их какая-то странная дружба. Хотя почему странная? Они оба любили девок и вместе таскались по проституткам. И дружба их началась, кстати, с того, что Гоблину понравилась новая костылинская секретарша осьмнадцати лет — хлипкая девочка на ножках-прутиках. Гоблин сам ростом не вышел, потому и девчонок любил тощих и маленьких, на которых без слез не взглянешь. Костылин сначала подтрунивал над ним, похихикивал, а потом они начали вместе выпивать — оба любили пиво, а алкоголь всегда дает волшебную иллюзию того, что рядом с тобой не собутыльник, а единомышленник.

Я помню одну странную встречу в аэропорту, когда воистину убеждаешься, что мир тесен. Я летела в Германию, со мной на этот же рейс регистрировал билеты Костылин — он направлялся в Дюссельдорф, где лечилась его жена Лялька, — я думаю, от депрессии. И в одно и то же время с нами в аэропорту оказался Гоблин с женой — они летели в Париж. (Это я устроила ему поездку. У нас проводился фотоконкурс, Костылин, конечно, не мог или не хотел найти нам спонсора этого конкурса. Пришлось мне просить своего состоятельного соседа, который согласился по бартеру проспонсировать нас, а заодно отправить кого-то из редакции в Париж. Я решила отдать путевку Гоблину — он, в отличие от остальных сотрудников, меньше всех выезжал за рубеж, да к тому же его жена, способная молодая журналистка, иногда писала для нас неплохие статейки.) И вот мы встретились так странно в аэропорту и сидели в кафешке на втором этаже. В восемь утра я могла пить только кофе, зато Костылин и Гоблин с удовольствием вливали в себя виски. Оба быстро налились яркой бордовой краской, и стали похожи на тяжелобольных сердечников. Уж не ведаю, как долетел до Парижа Гоблин, а Костылин в самолете уснул.

Что случилось с его женой Лялькой и почему она лечилась в Дюссельдорфе, я могла только догадываться. Мы встретились с ней в тот же день в ресторане, где Костылин заказал типично бюргерский обед — с рулькой и острой красной капустой. Лялька похудела и совсем не походила на себя — была какой-то прибитой, молчаливой и уже не командовала мужем, как раньше.

Ляльке кто-то сообщил про бесконечные измены Юрки, и, самое главное, про его зазнобу Женечку. Дочка Костылиных к этому времени уже поступила в институт — тут опять я влезла со своей помощью, устроила девочку на бесплатное отделение в Университет дружбы народов. Лялька особенно остро почувствовала свое одиночество и ненужность. А я всегда ей говорила, что женщина должна работать, иметь свою хоть маленькую, но отдельную жизнь!

Лялька закатила мужу грандиозный скандал, в результате которого он запил на долгую неделю, а Лялька сделала вид, что ушла к маме. Юрка протрезвел, пометался между двумя женщинами и приземлился в квартире своей любовницы, которую сам же для нее и покупал. Но Женечка к тому времени уже и сама была вполне самостоятельной, богатой, независимой. Она ему так и сказала: «Наши прежние отношения меня вполне устраивают». Потрясенный Костылин пожил два дня в одиночестве, а потом пошел мириться к Ляльке. Видно, тогда у нее случился нервный срыв, и сердобольный Костылин отправил ее в Германию. А сам мотался туда наездами, играя роль заботливого и любящего супруга. Я-то хотела в самолете поговорить с ним про газету — куда там, он уже спал богатырским сном.

Честно говоря, я иногда не знала, что делать с газетой. Сидела в кресле главного редактора, тупо пялилась в компьютер и ничего нового придумать не могла. Особенно тяжело было под новый год — Хозяин всегда требовал новых рубрик именно с нового года. В конце концов, мы их всегда придумывали, меняли какие-то полосы, но с каждым годом работать становилось все скучнее. Прежде всего, конечно, из-за слишком узких тематических рамок — ну, сколько можно читать и писать про секс? Но каждый раз, когда я намыливала лыжи куда-нибудь уйти — и были неплохие предложения! — высокая зарплата Хозяина, как на поводке, держала меня в «Вич-инфо».

Весной я, наконец, исполнила заветную мечту своего мужа — мы собрались в Рим. Он у меня помешан на римской истории, закупил толстенные фолианты на эту тему, и что самое удивительное — все их прочитал. Я-то уже не раз путешествовала по Италии, безмерно люблю эту страну, к тому же у меня там живет подружка Лариска — мы с ней вместе работали еще в «Собеседнике».

Так удачно сложилось, что у нас с мужем стояла в паспортах шенгенская виза, поэтому мы сами бронировали отель в Риме, заказали билеты на самолет и выбрали не самое жаркое время — конец февраля.

Каждый свой отпуск я разбивала на четыре части — по неделе — и старалась проводить эти недели в путешествиях. В глубине души я хорошо понимала, что эта высокая зарплата когда-нибудь кончится, что наступят другие — экономичные времена, и ездить в путешествия станет весьма затруднительно. Об этом мне все время напоминала моя подруга Жози, которая вообще воспринимает жизнь куда более прагматично и трезво, чем я. «Оля, — жалобно говорила она мне каждый раз, собираясь в очередное путешествие, — ты понимаешь, что все это скоро кончится и нас ждет нищая старость?» Я беспечно махала рукой — мне казалось, что это будет так нескоро!

Перед поездкой я позвонила подружке Лариске. Смешно, но мы с ней много лет проработали в одной редакции, а подружками стали после ее отъезда в Италию. История эта сколь драматичная, столь и счастливая, поэтому я отвлекусь ненадолго от газеты «Вич-инфо».

Лариса очень красива. Таких красивых женщин мне нечасто приходилось встречать в жизни. Причем эта красота не была холодной и отстраненной, как это повсеместно встречается. Она была живой, трепетной, одухотворенной и от этого еще более прелестной. В редакции «Собеседника» мы с ней жили параллельными жизнями, но однажды на какой-то редакционной пьянке оказались рядом за столом. Я в тот момент переживала дикий душевный разлад от неразделенной любви — и у Ларисы была похожая ситуация. За столом и встретились два одиночества. Оказалось, что она давно и безнадежно влюблена в художника (ну разве можно влюбляться в художников!!!) А тот, как водится, был влюблен только в себя и в свое гениальное творчество. Моя красивая Лариса бегала за ним, как собачонка, по любому его свистку срывалась и летела через мглу и ночь, а потом заставала крепко запертую дверь… Одно время она хотела просто родить от него ребенка — без всяких притязаний на замужество, но забеременеть не получалось, причем художник обвинял в этом Ларису, а она еще больше тосковала и уходила в депресняк. В один из таких особенно мрачных приступов ее послали писать репортаж с соревнований на кубок Кремля по теннису. И там она познакомилась с итальянцем — представителем спортивной фирмы. Тот не на шутку влюбился в русскую журналистку. Развелся с женой, окружил Ларису любовью и заботой, и ей ничего не оставалось, как выйти замуж — и забыться в объятиях жгучего итальянца. В начале 90-х, в это самое смутное время, уехать в Италию было не просто выходом из положения — это было счастьем. И его Лариса, слава Богу, не упустила. Там, на своей новой родине, она родила двух очаровательных дочек, окончательно успокоившись и по поводу своего женского здоровья.

Через пару лет после ее отъезда мы с подружкой решили совершить вояж на автомобиле по Италии. И я вспомнила про Лариску, нашла ее телефон и позвонила ей уже из Милана. Я опасалась, что она не вспомнит меня — а она не только вспомнила, но так обрадовалась, будто эти два года только и мечтала о нашей встрече. Мы с подружкой держали путь на Флоренцию, все отели по пути следования у нас были забронированы и оплачены заранее, и Перуджио — городок, где поселилась моя синьора, в наш маршрут не входил. Но Лариса примчалась на поезде во Флоренцию, и мы покорно последовали к ней в гости, и даже остались ночевать, пропустив одну ночь в Риме, — в пятизвездочном, между прочим, отеле.