Я оставляла часть гонорарного фонда в сейфе — оплатить какие-то срочные дела. Сайкинских информаторов, например. Междугородние переговоры Юрика, который часто летал на всякие фестивали. Ему же я из этих денег оплачивала так называемые представительские — ведь актеров, чтобы хоть как-то уговорить на интервью, приходилось поить и кормить в ресторанах — они, кстати, все без исключения очень уважают халяву. Мы приплачивали и некоторым пресс-секретарям, чтобы они нам первым сливали всякую любопытную информацию. Из этих денег я платила тем, кто по роду деятельности не мог зарабатывать гонорар — нашим архивариусам, которые пахали день и ночь за мизерную зарплату и приносили массу идей и информации в газету, сортировщице писем, которая тоже получала три копейки и одна воспитывала ребенка. Да много чего было — я бухгалтерии никогда не вела. Считала, что главный редактор вправе распоряжаться этим гонорарным фондом по собственному разумению, раз уж его назначили и доверили.

Но знала и другое — я ведь много лет работала, что называется, по ту сторону баррикад, и потому знала, что коллектив всегда недоволен зарплатой и гонорарами, и всегда будет это обсуждать. На чужой роток не накинешь платок. Иногда о недовольстве коллектива мне говорила Жози — она каждый день ходила в столовку с молодежью, да и вообще постоянно крутилась в коллективе. Тогда на ближайшей планерке я начинала показательные выступления: каждому, кому выдавала деньги из гонорарного фонда, задавала вопросы: когда, сколько и за что он их получил. Процедура была долгой, народ в конце концов начинал роптать: «Хватит об этом, давайте уже планерку проводить!»

Была еще одна забавная фишка, которую я пресекла, став главным редактором. Придумала эту практику Ясная. Когда журналист получал гонорар, он потом ходил по редакции и раздавал деньги тем, кто помогал ему этот материал придумать или написать. Я сначала не могла понять, что за рынок устраивается в стенах редакции в день выплат? Оказывается, Юля отдавала столько, сколько считала нужным переводчику — он помог ей перевести статью, архивариусам — они придумали какую-то тему, коллеге за то что помог повернуть тему оригинальным образом — ну и так далее. Когда я со всем этим разобралась, сразу же вызвала Ясную и тихо и мирно предложила узаконить эти поборы. Выплачивать всем, кому полагается, через гонорарную систему. Понятно, что в этом случае Ясной доставалось бы меньше денег, но она почему-то не возроптала и в Америку звонить не побежала.

Она напоминала мне голенастую героиню фильма Климова «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен» — была там такая героиня без имени, которая бегала докладывать начальнику лагеря Дынину о всяких провинностях пионеров. Наш Дынин жил далеко, и за всех пионеров получала нагоняй я, их пионервожатая.

Хозяин особо и не скрывал своего отношения к Юле. В день ее рождения чинно приходила секретарша со второго этажа и при всем честном народе вручала Ясной подарок от шефа — что-то, видимо, очень дорогое в фирменном мешочке от Гуччи или Ив Сен-Лорана. Ясная ничуть не смущалась — на следующей же день надевала сережки с бриллиантами и гордо шествовала по коридору в своих немыслимых одеждах с вечно всклоченной головой. Однажды, когда она уже давно работала в журнале «Вим», я столкнулась с ней в лифте. Юлечка была одета в ослепительно алое очень короткое платье, несла себя на высоченных каблуках таких же красных туфель, на голове — «взрыв на макаронной фабрике», а в руках держала огромную лакированную сумку все того же коммунистического цвета. Она вылетела из лифта и на той же скорости впорхнула в стоящий у подъезда хозяйский «Мерседес».

Летом журнал, наконец, закрыли. Но Ясная нисколько не унывала, Буквально через неделю Уткин собрал у себя в кабинете совещание и объявил: «Теперь наш издательский дом будет не только выпускать газеты, но и шить, а также продавать мужские костюмы». Уже создано предприятие, руководить которым вызвали еще одного друга Хозяина из песочницы (ну прорва, прорва эта песочница!), который где-то чем-то уже торговал и знает в этом толк. А замом у него — тут Уткин с любовью посмотрел на Ясную — будет Юлия Михайловна Ясная. Она, собственно, эту идею придумала, нашла где-то за границей страшно модного дизайнера, с которым издательский дом теперь и будет сотрудничать.

Рот открылся не только у меня. Я могла бы запросто пересчитать все зубы у Костылина, который к тому же резко побагровел, и я испугалась за сердце будущего папаши.

Конечно, против пошива и даже костюмов я ничего не имела — только происходило это в то время, когда мировой финансовый кризис уже победоносно шел по стране, когда от коллег я слышала о сокращениях зарплат, сотрудников, полос и цветности всех изданий. Да и Костылин намекал на грядущие у нас сокращения — какие костюмы? И почему костюмы, а не, например, женские прокладки, которые по тематике нам были бы неизмеримо ближе?

Народ расходился с совещания в глубокой задумчивости. Конечно, о нормальной работе в этот день не могло быть и речи. Во всех кабинетах обсуждалась только эта новость. Кто-то хихикал и выдвигал свою кандидатуру на почетную должность пришивальщика пуговиц. Кто-то серьезно полагал, что скоро и газету закроют к чертовой матери и превратят издательский дом в подобие фабрики «Большевичка». Кто-то уже поженил Ясную и Хозяину и намекал на семейный бизнес. Это была уже полная чушь: Хозяин слыл почтенным семьянином, растил двух сыновей, о которых много и с любовью рассказывал. Причем младшенький был еще совсем в отроческом возрасте, тогда как старший жил уже вполне самостоятельно и, кажется, в другой стране. Я не очень хорошо знала об этой стороне жизни Хозяина. Ходили слухи, что жена его — маленькая пухленькая женщина, очень домашняя и спокойная, верная жена своего мужа и хорошая мать.

Ясная уже не ходила — летала по коридорам издательского дома. Говорили, что она в совершенстве владела испанским языком, перевезла в Испанию сына и родителей и сама большую часть времени проводила в этой благословенной стране — у себя в доме.

Лично меня все это касалось лишь в том смысле, что финансирование газеты «Вич-инфо» с каждым годом сокращалось. Уже ни копейки не тратилось на рекламу издания — кто не помнит, какие замечательные теле-ролики когда-то крутились по ТВ: «Ну, очень интересная газета!» Это осталось в глубоком прошлом. Не было речи об увеличении полосности или формата — хотя все понимали, что давно пора переходить на глянец. Никак не развивался сайт. Сокращались деньги на командировки, на покупку фотоматериалов. В общем, ощущалось приближение конца, хотя я на планерках и в частных беседах с сотрудниками всячески отрицала это, наоборот, изображая бурное веселье и бодрость. Нельзя было допускать паники в коллективе! Никаких панических настроений — иначе делу и вправду быстро придет конец.

В стародавние советские времена — золотые времена «Московского комсомольца» — судьба свела меня с Александром Евгеньевичем Бовиным. Ну, как свела — обычная журналистская встреча. Я пошла к нему за интервью. А времена были хоть и советские, и отделы литования (попросту говоря, цензура) существовали еще во всех редакциях, Горбачев уже объявил перестройку, и кое-что у цензоров можно было отвоевать.

Бовин тогда увлекался исследованием темных эпизодов Великой Отечественной войны. Хотя он был одним из самых известных и уважаемых журналистов-международников, круг его интересов всегда менялся и часто лежал в плоскости отечественной истории. В частности, в интервью он говорил о существовании заградотрядов — тогда мало кто о них знал. В первые годы войны, когда на линии фронта не хватало оружия и техники, по приказу Главнокомандующего товарища Сталина выстраивали цепочку из живых безоружных людей. Кто пытался бежать — в тех стреляли свои же… Именно в этот факт и уткнулась наша цензура. Хотя я очень уважала и понимала нелегкий труд главного цензора Марка Львовича, я пошла на него в наступление, размахивая, как флагом, книгой Жореса Медведева, где такие отряды уже упоминались. Но Марк Львович, который всех нас называл исключительно детками, был неумолим. Из интервью требовалось удалить один из самых жареных и вкусных кусочков, и я, как маленькая девочка, побежала жаловаться Бовину.