Всю дорогу он приставал ко мне с расспросами, нравится ли ему то, что он пишет.

Я, стараясь не обидеть, как бы задумывалась и выдавала, что лично мне — понимаешь, Юра, это чисто мой личный вкус! — не хватает — как бы это помягче выразиться — опыта любви. Совсем, нет любовных линий, сюжетов — одно производство, будь это комсомол или армия. Поляков, послушав, грустил:

— Да, ты, скорее всего, права. Я ведь женился сразу после школы, с одной женой живу всю жизнь… И даже не влюблялся ни разу так, чтобы башку сносило. Ну, были у меня увлечения… Только это совсем не то. Я понимаю, о чем ты говоришь.

— Я говорю об опыте нравственной боли, — уже свободнее объясняла я. — Без него немыслимо создать что-либо путное — ни в литературе в частности, ни в искусстве вообще.

Вот такие задушевные разговоры вели мы с ним, колеся по Америке. И накаркали.

Примерно через год Поляков приехал ко мне — и я его не узнала. Куда делся гладкий, сытый и немного ленивый Юрий Михайлович? Он был худ — плащ висел на нем тряпкой, давно не брит — рыжая щетина клочками торчала в разные стороны, глаза горели какой-то лихорадкой — я даже испугалась — не заболел ли?

Оказывается — влюбился. Да так, что жизнь стала не мила. Ушел из дома на съемную квартиру под плач своей вечной жены. Живет один, ничего не пишет и не знает, как быть дальше.

— Ну, ты тоже нашел советчика, — засмеялась я. — Я столько раз жизнь свою ломала и перекраивала, столько раз летела в пропасть, из которой, казалось, никогда не выберешься… Уж нет, уволь, я тут тебе точно не советчик.

— Что же делать? — жалобно спросил писатель Поляков.

— Ничего — это будет тебе опыт боли. Ты же хотел, чтобы в твоих произведениях, наконец, разными гранями заиграла любовная тема — вот и заиграет.

— Это потом, — скрипел зубами Юра, — сейчас-то мне что делать?

— Любишь — люби, все брось и держи любовь, пока сил хватит. А не любишь — оставь все, не ломай зря жизнь никому.

Что я могла ему сказать еще, кроме этих банальных слов?

Потом писатель Поляков благополучно вернулся под крыло верной и преданной жены — и правильно сделал. Роль героя-любовника совсем была ему не к лицу. Он все-таки личность государственного масштаба, у которого отношения с женщиной не могут быть на первом месте. В общем, эту мелодраму Поляков закончил обыденно и совсем не по-литературному — остался дома. Он снова заматерел, стал гладким и круглым, купил дом в Переделкино и начал выпускать книжку за книжкой — опыт боли все-таки ему пригодился.

А в тот момент, когда он приехал в «Успех», нам действительно нужны были курьеры! Я ж говорила, денег на новое издание отпущено немеряно, в штатном расписании числились не только курьеры, но и обработчики газет, и работники архива, и даже специальный человек, который стоит у ксерокса и отвечает за его работу!

Алиса — русская красавица с пепельными волосами и косой до пояса — вовсе не походила на погружающуюся в порок девушку. В нее немедленно влюбились сразу несколько сотрудников «Успеха», и Алисе пришлось выбирать между бритым любителем качалок и интеллигентным ботаником в очках. Она покрутила и с тем, и с другим, полностью излечилась от депрессии и восстановилась в университете, откуда ее выгнали за прогулы. Писатель Поляков приезжал благодарить. Цветов и даже коробки конфет, конечно, не привез, щедрость — не его добродетель, но на премьеры спектаклей по своим пьесам до поры до времени звать не забывал. Но потом, став главным редактором «Литературной газеты», забронзовел Правда, под власть не прогнулся, твердо гнет свою линию славянофила и патриота. Однако про премьеры спектаклей по его пьесам и про новые поступления в книжные магазины я узнаю теперь не от него, а как все — по информационным каналам.

Ах, какое замечательное лето случилось в 1998 году! Тираж нашего маленького (в смысле формата — по идее учредителей он легко должен помещаться в сумочке, а в свернутом виде — и в кармане) издания рос. «Успех» набирал обороты, коллектив худо-бедно сформировался, и даже исполнилась моя заветная мечта — иметь в редакции собственный архив-библиотеку. Сюда я немедленно вызвала Шурика — брата моей подруги. Что в Шурике удивительно — энциклопедическая образованность, хотя, по-моему, толком он нигде и никогда не учился. Откуда он столько всего знает и, главное, как все это помнит, — уму непостижимо. Но до сих пор стоит позвонить в архив: «Шурик, кто забил решающий гол в мачте СССР-Канада в дремучем году?» или «Кто сыграл главную роль в фильме „Приключения Бобика“»? — и ответ получите через три, максимум через пять секунд.

В обед ко мне в кабинет заходил Певец. Все исчезали в столовой, а мы с Певцом пели романсы. Было слышно и на пятом этаже, где сидела редакция «Вич-инфо». Говорят, когда слышались наши песни, те пожимали плечами «Сумасшедший „Успех“ опять на распевках». Мы так и называли друг друга — они нас Успехи, а мы их Вичи.

Пели потому, что нам было хорошо! Певец делал это вообще профессионально, он даже несколько дисков записал в свободное от работы время. А я — просто любитель. И вот представьте картину маслом — главный редактор и его первый зам задушевно выводят на два голоса «Мы странно встретились, и странно разошли-и-ся!» Дорогой мой Певец, как часто я вспоминаю тебя, наши распевки, твои анекдоты и вечное подтрунивание над Фурдуевым — к нему ты испытывал особое чувство ревности, потому что в умении веселить ты имел в его лице здорового и крепкого конкурента. Вообще-то Фурдуев был тщедушный и маленький, но вот чувство юмора совсем не соответствовало этой хлипкой комплекции.

Летом 98-го мне удалось вывезти в Финляндию Нельку. И раньше, в общем-то, ей никто не запрещал ездить по заграницам, но она сама сопротивлялась изо всех сил: «И чего я там не видела?» Объяснить это ее нежелание выезжать за пределы родины я могла только одним: ее паническим страхом перед полетами на самолете. Но Финляндия тем и хороша, что дороги туда — ночь езды на комфортабельном поезде. В удивительной стране Суоми наша газета — как и большой брат «Вич-инфо» — проходила последний этап перед выпуском в свет — печаталась в типографии. В свое время было решено печатать там «Вич-инфо» по банальной причине: из наших типографий часть тиража попросту разворовывалась и попадала на прилавки раньше официально заявленного срока продажи. Когда потери от воровства стали ощутимые, Хозяин решил — и это подтверждалось расчетами — что дешевле обойдется печатать газету в Финляндии, там ее пакетировать и отправлять в Россию. Тем более, часть газеты выходила тогда на финской глянцевой бумаге, и был прямой смысл использовать и финские типографии. Когда возник «Успех», и мыслей не возникало печатать его еще где-то. Долгие годы издательский дом оставался в Финляндии любимым и главным заказчиком — миллионные тиражи для маленькой страны — подарок судьбы!

«Вич» выходил в Тарту, а для «Успеха» нашли маленькую типографию в курортном благостном местечке под названием Пори. Первый раз я побывала там зимой, когда подписывался наш пилотный номер. Увидеть газету в печати — ни с чем не сравнимое удовольствие для тех, кто ее делает. Я и раньше-то всегда любила бывать в цехе — как правило, в советское время он находился буквально под боком — в соседнем корпусе или на соседнем этаже. Когда по ленте начинала медленно, а потом все быстрее двигаться простыня твоей будущей газеты — в этом чуде был и твой труд, и твоя законная гордость. В Пори в то время все было уже так автоматизировано, что никакой ленты и простыни — сидишь в стеклянном стакане вместе с дежурным инженером и только на экране компьютера видишь, как идет запуск твоей газеты. И это зрелище тоже завораживающее.

Итак, я уговорила Нельку поехать подписать номер в Пори. Кто-то из редакции обязательно ездил на подписание каждого выпуска каждую неделю — таков порядок. Она, правда, немного поломалась — и вот мы с ней сидим в просторном купе поезда «Лев Толстой» (почему Толстой — не спрашивайте, никто не знает, какое отношение имел великий писатель к бывшей русской провинции Чухони), пьем коньяк и чувствуем себя абсолютно счастливыми! При переезде границы Нелька взялась заполнять таможенную декларацию и вдруг задумалась, загрустила: