Историю своего романа (рука не поднимается назвать это любовью) она легко продала телепрограмме Малахова то ли за три, то ли за пять тысяч долларов. И за такие же деньги дала интервью богатому журналу «Караван историй», снабдив все это еще и совместными фотографиями — вот они с Жариковым на отдыхе в Испании, вот они же с детьми где-то в Диснейленде… Абсолютно откровенно она рассказала при этом, что мотивом, побудившим ее вывалить все это на страницы масс-медиа, послужил тот факт, что Жариков перестал давать деньги на детей. Вот семь лет давал, а тут перестал.

Я сама — прожженный журналист циничной желтой прессы. Но, прочитав и прослушав все это, буквально впала в ступор. Мне стало физически больно и душевно очень плохо — как будто это мне, а не Гвоздиковой с Жариковым журналистка Секридова так прилично насрала (СИНОНИМ) в карман.

Зная о дружбе с Гвоздями, добрые коллеги подзуживали меня позвонить Наташе и взять у нее интервью, что называется, по горячим следам. Я позвонила ей недели через две только для того, чтобы промямлить что-то невразумительное в смысле: держись, я с тобой. Наташа отвечала настороженно и сухо или как-то подобострастно бормотала «Спасибо. Спасибо…»

Я хорошо представляла, какие громы и молнии летают в их доме и не хотела лезть. Несчастного Женю показали в передаче Малахова на экране в записи — он еле говорил, нес что-то нечленораздельное — наверное, у него уже начинался инсульт, который вскоре уложил его надолго в больницу.

Он хоть и хорохорился всю жизнь, а сам-то давно и тяжело болел. В молодости на съемках неудачно упал с лошади. Сначала вроде встал и пошел, а потом оказалось — смещение позвонков. Лечить не лечил, потому что если и болело, то терпимо. А с годами стало болеть все сильнее, однажды он просто не смог встать… И начались больницы, операции, реабилитационные центры — и вечная палочка у него в руках, без которой он уже не мог ходить. Я так и запомнила его — он поднимается на сцену очередного фестиваля — в смокинге, седой, с лучезарной улыбкой на лице — и с тростью, которая, впрочем, не скрывала его хромоты.

Выскажу крамольную мысль: не обаяние и талант Жарикова привлекли журналистку Секридову, а именно эта лучезарная улыбка, в которой было все: и успех, и победа, и благосостоятельность, которой, казалось, хватит еще на одну семью.

Я до сих пор не знаю тонкостей, при которых его переизбрали с поста президента Гильдии актеров кино. Он говорит: сам попросился из-за ухудшающегося здоровья. Но с такой хорошей сытой должности по собственному желанию так просто не уходят — это я тоже, к сожалению, знаю. Его бывшие коллеги по Гильдии намекали, что зарвался, что перестал отчитываться за финансы, то да се — этому можно и верить, и не верить. Власть, даже маленькая, меняет человека часто до неузнаваемости. А уж власть в совокупности с деньгами…

В общем, совершенно больной Жариков банально ушел на пенсию. В кино его перестали снимать — не так уж часто встречаются в сценариях хромые герои. Допускаю, что он и вправду стал мало платить Секридовой по элементарной причине: денег не было. Но та прознала, что Наташа с Женей строят дом — и закусила удила. Но дом тот — далеко от Москвы, в Калужской области. Старый дом в маленькой деревеньке, который Жареные гвозди немного перестроили и утеплили.

Наташа больного Жарикова не выгнала. Наоборот, они вместе как-то удачно поменяли старую квартиру на новую — поближе к центру. Но покой и уют, который всегда можно было встретить в их доме, теперь отсюда ушел. Я совсем недавно побывала у них и поразилась запустению, которое царило в новой и недавно отремонтированной квартире, какое-то РАВНОДУШИЕ в семье, где прежде всегда было весело, тепло и счастливо.

Наташи и сына Феди не было дома. А меня встретил глубокий старик, в котором не сразу можно признать былого красавца и любимца женщин. Он еле ходил: сумки, которые поднял из гаража, так и бросил у лифта, зная, что я приду в гости и помогу их донести. Но главное даже не физическая немощь, а именно абсолютная душевная пустота. Я от изумления и жалости к этому больному человеку даже забыла, зачем пришла. Разобрала сумки, которые он принес из магазина, — сосиски, хлеб, бутылка водки…

— Ты хоть на машине ездил в магазин? — спросила я. Хотя и так было понятно, что пешком он да него бы и не дошел.

— На машине, — равнодушно кивнул Жариков. — Но она записана на Федьку. Она вообще все переписала на сына — и у меня теперь ничего нет. Ничего…

Так это горько прозвучало…

Мне стало жалко их обоих. Но все же Наташу, пожалуй, больше…

Летом накануне кризиса Костылин снова пригорюнился у меня в кабинете. Его мучили личные проблемы, и он жаждал ими поделиться. Он тяжело вздохнул и сообщил, что с Лялькой разъехался по разным квартирам.

— Шо, опять? — ахнула я, как герой мультика про волка и собаку.

— Ну, задолбала, просто задолбала меня упреками! — выкрикнул Костылин.

— А ты что хотел — чтобы они с Женькой стали подружками?

— Это было бы хорошо…

— …Но нереально.

— Ты еще главного не знаешь, — обрадовал меня он.

— Чего еще? — насторожилась я.

— У Женьки будет ребенок, — и добавил для пущей убедительности, — она беременна.

В том, что двадцатисемилетняя очень симпатичная женщина — да еще благодаря костылинским усилиям хорошо обеспеченная — собралась рожать, не было ничего удивительного. Странно только: этот нахальный тип абсолютно уверен, что от него. Дело в том, что после семейного скандала у Костылиных глава семьи поклялся жене, что порвет с любовницей, Лялька на время успокоилась. А Женька обиделась и улетела куда-то в далекие жаркие страны. Говорят, что не одна, а с давним своим поклонником, молодым и горячим, не то что изрядно потрепанный Костылин.

Костылин перешел почти на шепот:

— Я ведь даже в храм ходил. Исповедовался.

Ну почему всех подонков и негодяев всегда тянет в святое место? Чуть что — сразу за свечку хватаются. Как будто от этого они станут лучше!

— И что?.

— Батюшка сказал, что нельзя нести два креста.

— В смысле, нельзя жить с двумя женщинами? — уточнила я.

— Нет, он сказал именно про кресты.

— А это не одно и то же?

Костылин задумался. И мне вдруг стало так жалко Ляльку, пополнившую армию стареющих брошенных жен, что даже глаза зачесались в предчувствии слез. Но что поделать — мужики хотят всегда молодого тела, это закон природы.

Но вслух сказала совсем другое:

— И что же ты — женишься на Женьке?

Костылин пожал плечами:

— До тебя может дойти слух, что это не мой ребенок.

«Ха-ха-ха», — сказала я сама себе.

— Так вот, даже если и так, я от Женьки не откажусь.

Какое благородство! А сам, значит, сомневается в своем отцовстве. Иначе не плел бы тут кружева.

— Давай-давай, — подбодрила я его, — в сорок лет жизнь только начинается.

И добавила:

— Если про личную жизнь у тебя все, расскажи что-нибудь про Хозяина.

Костылин вздохнул:

— А что рассказывать? Скорее всего, закроет «Вим», наверное, даже в ближайшие дни.

— Что случилось? — деланно изумилась я, — наигралась уже Юлечка в дочки-матери?

— Да ладно, не юродствуй. Давно пора было это сделать. Мы на пороге финансовой катастрофы! Один «Вич-инфо» уже не в состоянии прокормить издательский дом. Наверное, к новому году придется сокращаться.

— Ну, у нас есть, что сокращать — все эти логистики, маркетинги, подписки.

— Если начнутся сокращения, то они всех коснутся.

— Что — и редакцию? Эту курицу, несущую золотые яйца?

— Ну, если ты внимательно присмотришься, обязательно найдешь резервы. Обязательно.

— Что-то я не пойму, — у меня внутри слегка похолодело, — ты уже сокращал малые издания — в результате они все закрылись.

Костылин меня как будто не слышал:

— Вот, например, зачем (он сказал грубее) тебе три заместителя? Две недели они занимаются выпуском номера, а потом две недели отдыхают. Это сейчас слишком расточительно. Не те времена.