И он все это бросил под ноги другой! Как тут не заявить про спирт и взятки!

Гаршин дарил предметы и целые коллекции, передавал в государственные музеи коллекции и собрания книг. Когда все должны были подписаться на государственный заем, он подписывался за весь средний и низший персонал своей кафедры, так как для многих эта сумма составляла чуть ли не две зарплаты.

Да, Гаршин занимался коллекционированием с патологической страстью, как, наверное, все коллекционеры. Он, например, часть своего пайка мог отдать, а потом сидел впроголодь.

До войны семья Гаршиных занимала в коммунальной квартире три небольших комнаты. Жили очень бедно: большую часть своего заработка Владимир Георгиевич тратил на коллекцию. (При Капитолине Григорьевне его заработок тоже уходил на коллекцию, но хорошо зарабатывала сама Капитолина Григорьевна, вторая жена, ради которой он расстался с Ахматовой).

Большое видится на расстоянье. Пожив вдали от Анны Андреевны, Гаршин понял, что она не та женщина, с которой он хотел бы жить.

Ахматова вышла из поезда на платформу Московского вокзала, и тут произошла встреча, уже много раз писанная в воспоминаниях. Встреча, которую Э. Г. Герштейн сравнила с оскорбительным розыгрышем. (Т. С. Позднякова. Виновных нет… Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 153.) Розыгрыши бывают только там, где к ним готовы — где играют. Ну кто-то может попасть в ситуацию розыгрыша, будучи совершенно уверен, что все взаправду, но это — самые молодые, самые неопытные существа, которые играют со всей серьезностью детей и плачут над оторванной у мишки лапой. Здесь игра была сознательной и расчетливой. Жаль, что Ахматова не предложила Гаршину застрелиться. Она ведь поставила на этого человека. По крайней мере, она бы предпочла видеть его мертвым. Про смерть Гаршина говорится в Ташкенте подозрительно много.

Он настоящий мужественный человек. Я не сомневаюсь, что он уже озаботился устроить так, чтобы мне немедленно сообщили о его смерти, если он будет убит. <…> Я теперь уверена, что В.Г. погиб. Убит или от голода умер… Не уговаривайте меня: ведь Тарасенкова получает от мужа регулярные письма… <…> Лева умер, Вова умер, Вл. Г. умер, — голосом полным слез, но слез нет. На самом деле все трое были живы. (Вовиной смерти даже посвящено стихотворение — прекрасное, Левиной — могло бы быть прекрасным тоже, если б было так легко отделаться от дополнительного чувства, которое возникает, когда понимаешь, что мать, мужественно переносящая гибель сына, — это и есть Анна Ахматова, как она себя описывает в такой выдающейся ситуации.) Получила телеграмму от В.Г., что посылка дошла!!! Вот. А она спорила, не хотела посылать «мертвому».

Для меня это было бы освобождением (если б Гаршин погиб). Ахматова действительно иногда театрально заявляла Чуковской об этом. Какой женский роман обойдется без такой коллизии: героине попадается завидный, но не любимый жених; надо радоваться, но счастья нет, героиню что-то подтачивает. И когда нежеланный брак расстраивается — она испытывает облегчение. Ахматову, конечно, принято толковать более многопланово, хотя многие понимают и так, как есть: От чего? От обязательств перед ним? Или — для чего? Для ташкентского образа жизни, несколько напоминавшего свободные нравы начала XX века? Этот образ жизни с недоумением и неприятием описала в своем дневнике Чуковская. (Т. С. Позднякова. Виновных нет… Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 151.) А не придумала Тамара Катаева, кстати.

Ахматова убедила себя в том, что Гаршин сошел с ума. Доказательство — телеграмма Ольшевской: «Гаршин тяжело болен психически расстался со мной сообщаю это только вам Анна». (Т. С. Позднякова. Виновных нет… Стр. 154.) Это доказательство только того, что она хотела убедить ДРУГИХ. Стихотворение об одурманенной безумьем — это тоже не шепот про себя, это бюллетень для почитательниц: на фронте любовных сражений у Ахматовой еще один трофей, подобезумевший, правда, но зато уж она-то как перед ним согрешила! Как тяжко, Боже, оставь хоть жалость ей…

Для Ахматовой главным аргументом в пользу душевного расстройства Гаршина были, видимо, его «самооправдательные галлюцинации»: он рассказывал, что ему во сне являлась покойная жена (Разве не случается? Жена, с которой прожита жизнь, рождены сыновья, которая осталась с ним в городе, ухаживала, несла ему обед и умерла на улице, тело объели крысы, он много писал об этом сыновьям на фронт, сам ей выбивал надпись на могильной плите,) и просила его не жениться на Ахматовой. (Довоенный роман мужа доставил ей много страданий — вдовцу, даже самому непоколебимому в плане душевного здоровья, может прийти в голову и казниться.) Тот симптом, по которому Ахматова ставила Гаршину клинический диагноз, применительно к себе <…> она расценивала как проявление мистического откровения: <…> «Три раза в одни сутки я видела Н<иколая> С<тепановича> во сне, и он просил меня об этом…» (Т. С. Позднякова. Виновных нет… Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 154.) Это ей было совершенно все равно, так, к слову рассказывала и эти тайны, доверенные ей Гаршиным. Безумство было только в отказе жениться на ней.

Наконец Анна Андреевна указала ему, в какое глупое положение он ее поставил, не посчитавшись даже с ее именем. «А я об этом не думал», — ответил он. Вот это и взорвало Ахматову. И никогда она ему этого не простила.

Я еще не таких забывала — Гаршина, очевидно, забыть все же не могла; чтобы ТАК забыть, нужно помнить о нем всегда. В интеллигентной среде так глухо, как правило, не разводятся — если не делили квартиру или не переписывали дачу. Собственно, Ахматова со всеми «бывшими» была в цивилизованных отношениях. Гумилев и изменил, и оставил — а она сохранению и преувеличению его посмертного значения посвятила годы, хоть небескорыстно, но все-таки — без злобы. С Шилейко практически дружила, ходила за больным псом, свободно и дружески делилась невзгодами, после Пунина захотела, через голову законной вдовы, считаться тоже вдовой. Ну, все как у людей. Гаршин как раз в разряд «людей» и не попал, он — бумажка, чин, звание, печать. Спорить нечего, он не был столь масштабен, как предыдущие ее партнеры, чтобы полюбить его. Что его монетки и иконки и коллекционерская практика перед эрмитажным опытом Пунина, что его любовь к поэзии Гумилева и Ахматовой — Ахматова ценила именно тех, кто насчет Ахматовой не заблуждался (Пунин, например, Бродский не были поклонниками)! Что его стихи по сравнению с томами эссе и оксфордской кафедрой Берлина!

«Дама» не может быть без «господина». «Дам» не бывает там, где нет «господинов». На «господина» Гаршин определенно тянул. Берлин был шикарнее, на него она набросилась уже с истинной страстью.

Ходили злые слухи, что Гаршин пренебрег Анной Андреевной ради какой-то молоденькой медсестры. (Т. Е. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 61.) Распускательницей «злых» — для Ахматовой щадящих — слухов мы знаем, кто был, она сама и была. На самом деле «молоденькая медсестра», профессор Волкова, патологоанатом — давняя любовь Гаршина. Еще в годы сразу после первой мировой войны он посвятил ей, коллеге-патологоанатому, отвергшей его ухаживания, язвительное стихотворение: