Об этом я уже докладывал приезжавшему в Севастополь начальнику Главного политуправления Военно-Морского Флота армейскому комиссару 2 ранга И. В. Рогову, и он поручил своим работникам уточнить структуру политического руководства частями СОР. А пока я решил ограничить посылку инструкторов в морские бригады.

Дня через два ко мне зашел заместитель начальника политуправления Черноморского флота бригадный комиссар Маслов.

— Товарищ Бондаренко просил передать, — сказал он, — что вы можете дать своим политотделам указание принять на учет коммунистов и комсомольцев всех флотских частей, приданных армии. — И добавил, улыбаясь: — Теперь все встает на свое место.

Передышка на фронте позволила обстоятельно проверить партийно–политическую работу в дивизиях. Собственно говоря, это была не проверка в обычном смысле слова. Мы стремились прежде всего помочь политаппарату соединений возродить партийные и комсомольские организации в ротах, которые не везде сохранились за время отхода армии к Севастополю и ноябрьских боев на подступах к городу.

Восстановление парторганизаций в одиннадцати ротах 95–й дивизии и пятнадцати ротах 25–й (одновременно это делалось и в других соединениях) сразу сказалось на всей воспитательной работе с личным составом.

Политработникам дивизий пришлось указать на то, что в условиях стабильной обороны, когда бывают и периоды затишья, нельзя уповать на одни беседы и встречи «накоротке». Сейчас появилась возможность регулярно проводить партийные и комсомольские собрания, хотя бы делегатские. Требовалось особое внимание к воспитанию боевого актива, агитаторов. Все это имело прямое отношение к совершенствованию боевой службы, повышению дисциплины, бдительности. Да и к тому, чтобы люди почувствовали себя на севастопольских рубежах прочно, «оседло», — ведь заняли мы их надолго.

Меры по усилению политической работы в подразделениях были обсуждены на делегатских партийных собраниях частей, решения которых затем довели до каждого коммуниста. Общие итоги проверки детально разобрали с политаппаратом соединений. В 95–й дивизии на такое итоговое совещание пришел и ее командир генерал–майор В. Ф. Воробьев.

— Свежая струя почувствовалась у нас во всем, — сказал он, выражая удовлетворение работой группы армейских политотдельцев.

Потом мы долго беседовали с Василием Фроловичем Воробьевым об обстановке на фронте. Он показал исписанные мелким почерком общие тетради. Оказалось, что в них заносятся все важнейшие события боевой жизни дивизии с начала Одесской обороны.

— Удастся ли сохранить? — вздохнул генерал.

Я выразил уверенность, что эти тетради сослужат хорошую службу будущим историкам.

Дня через три меня остановил на КП командарм И. Е. Петров:

— Знаете, Леонид Порфирьевич, Воробьев очень доволен тем, что ваша группа проделала в его дивизии. Столько мне рассказывал!

Я доложил, что такая работа проводится и в других соединениях.

Политотдел армии жил деятельно, по–хорошему шумно. Из частей возвращались наши работники, которым не терпелось выложить впечатления, предложения, мысли, подсказанные увиденным на передовой. Приходил редактор армейской газеты «За Родину» Н. М. Курочкин, которого мы нередко хвалили за пропаганду опыта лучших бойцов и подразделений, но, бывало, поругивали за то, что мало печатается заметок красноармейцев и сержантов. Курочкин в таких случаях предъявлял встречные претензии: редко пишут в газету работники политотдела. И тут уж оправдываться было нечем…

Часто атаковал меня своими нуждами оДин из инструкторов политического отдела Хакимов. Ему требовалась бумага то для листовок, то для фотогазеты — ее мы тоже забрасывали в расположение противника. Политотдел имел громкоговорящую станцию, выдвигавшуюся на передний край на различных участках фронта. Слово у ее микрофона не раз предоставлялось взятым в плен немецким и румынским солдатам, которые желали дать разумный совет своим однополчанам.

Было у нас отделение, ведавшее связью с партизанскими отрядами. Возглавлявший его батальонный комиссар В. Я. Рыбалкин к концу ноября имел контакт с пятью отрядами, действовавшими в районах Судака, Карасубазара, Алушты, Ялты и Ай–Тодора, в которых тогда насчитывалось более пяти тысяч человек. Удалось наладить регулярную связь и с главной базой крымских партизан. В отряды отправляли десятки тысяч листовок, рассказывавших населению Крыма об обороне Севастополя, о событиях на фронте.

Сами собою сложились теснейшие отношения между политотделом и горкомом партии. Первым секретарем его был очень популярный в Севастополе человек Борис Алексеевич Борисов, возглавлявший также городской комитет обороны.

Город делал для фронта, для армии исключительно много. Мы получали и мины, и гранаты севастопольского производства, и печи для землянок, и теплое белье, телогрейки, маскхалаты, шапки–ушанки…

— С таким тылом воевать можно, — говорил при встречах с городскими руководителями командарм И. Е. Петров. И тут же спрашивал: — А нельзя ли ускорить сроки ремонта танков, орудий?

Борисов изыскивал возможности и для этого. Было налажено изготовление минометов, артиллерийских снарядов. Севастопольские женщины стирали и чинили обмундирование бойцам, ухаживали за ранеными. Три тысячи патриоток стали донорами.

Много внимания уделялось укреплению занятых войсками рубежей. Ход работ обсуждался на заседаниях Военного совета, на партийных и комсомольских собраниях. Вокруг Севастополя за короткий срок выросли три пояса обороны с окопами, блиндажами, командными и наблюдательными пунктами, оборудованными огневыми позициями артиллерии и минометов. Конечно, тогда мы успели сделать еще далеко не все, что было нужно, и работы потом продолжались всю зиму. Но передышка, выпавшая нам в конце ноября и первой половине декабря, была использована неплохо.

17 декабря мощная артиллерийская подготовка грозно возвестила о начале нового фашистского штурма.

Враг тщательно его подготовил, подтянул к Севастополю много свежих сил. И хотя мы тоже готовились к отпору, выстоять теперь было труднее, чем в ноябре.

Основной удар противник наносил в долине Бельбека. Здесь и подверглись самым суровым испытаниям мужество и стойкость защитников Севастополя.

Подразделения 241–го стрелкового полка оказались в окружении. На безымянной высоте невдалеке от станции Бельбек заняла круговую оборону рота К. К. Яковлева. Она продержалась на этой позиции шесть дней и к 23 декабря находилась уже за три–четыре километра от общей линии фронта, сдвинувшегося в сторону Северной бухты.

Боеприпасы подходили к концу, и командир принял решение пробиваться к своим войскам. Были выделены группы прорыва и прикрытия, задача доведена до каждого бойца. Политрук роты Иванов повел в атаку группу прорыва и сразу же был смертельно ранен. Не имея уже патронов, красноармейцы дрались штыками, прикладами, саперными лопатами, даже касками.

Вырвавшись из первого кольца врагов, рота оказалась перед вторым. Наш передний край был еще далеко, но выручила ударившая по фашистам артиллерия. Воспользовавшись ошеломившим гитлеровцев огневым налетом, рота ударила по ним с тыла. К. вечеру она, потеряв за день многих храбрых бойцов, соединилась со своими. В последней схватке был ранен командир. Красноармейцы вынесли его на руках.

Опасность выхода противника к Северной бухте заставила командование армии бросить на это направление все резервные силы.

На возвышенности Кара–Тау, что севернее Бельбекской долины, оборонялись в пешем строю бойцы 40–й кавдивизии.

В сущности, это давно уже была не дивизия: в ней числилось три полка, но едва набиралось 500 штыков. За день 21 декабря каждый из полков отбил по нескольку атак пехоты и танков. Под вечер положение стало особенно тяжелым. Прервалась связь с поддерживающей артиллерией.

Когда пять фашистских танков двинулись к командному пункту, командир дивизии полковник Ф. Ф. Кудюров сам встал к противотанковой пушке, наводчик которой был убит. Комдив подбил два танка, приближавшихся к КП. Снаряд третьего ударил в пушку и сразил полковника. Бойцов, отбивавшихся на Кара–Тау, возглавил полковой комиссар И. И. Карпович — военком кавдивизии, и они продолжали отражать вражеские атаки.