— Возьмем из бригадных тылов всех, кто там остался! — предлагаю Вильшанскому. Комбриг согласен.

В штабе и тыловых подразделениях набралось человек сто с лишним. Помощник начальника оперативной части майор Носков ведет их в контратаку, и положение на опасном участке выправляется, хотя, может быть, и ненадолго.

А вечером раздается вдруг звонок из штаба армии:

— Встречайте пополнение! Высылаем к совхозу имени Перовской.

Вот это новость! Сейчас никак не ожидали.

Уже почти ночью на КП появляется молодцеватый моряк.

— Товарищ полковник! — рапортует он Вильшанскому. — Капитан Головин прибыл в ваше распоряжение с двумя ротами в составе пятисот краснофлотцев. Все вооружены только винтовками…

— Вы и не представляете, как вовремя прибыли! — не скрывает комбриг своей радости.

Две роты капитана Головина сразу же объявляем батальоном и выводим на передний край правее сводного. Наша оборона становится плотнее.

С утра возобновляется привычная уже обработка наших позиций артиллерийским и минометным огнем. Снаряды рвутся и на переднем крае, и у КП. Со стороны Качи появляются самолеты. Они идут на небольшой высоте и как‑то неторопливо приступают к бомбежке. Некоторые делают по несколько заходов, выбирая цель. Явно чувствуют себя хозяевами в воздухе. Да и что, в самом деле, может им сделать единственный оставшийся у нас зенитный пулемет!..

Комбрига тревожит наш новый батальон — народ‑то там, кажется, еще не обстрелянный.

— Что у вас делается, слышу и вижу! — кричит Вильшанский в трубку. — Скоро немец пойдет в атаку. Подбодри своих людей, Головин! — комбриг переходит на обычное для такой обстановки «ты».

Однако труднее всего приходится опять батальону Хотина. Его атакуют с двух направлений. После жестокого боя немцы вклиниваются в оборону батальона. Группа автоматчиков врывается на его командный пункт. Но ненадолго! Группа краснофлотцев под командованием начальника штаба батальона капитана В. А. Карпенко отбрасывает врага назад. Ценою больших потерь положение восстанавливается.

Потери противника еще больше. За день на участке бригады убито не менее тысячи гитлеровцев. Но численный перевес остается на их стороне.

В этот день, 22 декабря, немцы прорвали наш фронт севернее долины Бельбека. К вечеру возникла реальная опасность выхода противника на приморскую дорогу, что ведет из Качи к 30–й береговой батарее. А это означало, что батальоны 8–й бригады могут быть отрезаны от своих.

Ночью получаем приказ отвести бригаду в район станции Мекензиевы Горы. Отводится и наш сосед — 90–й полк.

Отход начали в 5 утра. Люди смертельно устали и с трудом передвигаются по размокшим скользким косогорам: недавние морозы сменило дождливое ненастье.

В результате, мы не смогли занять новый рубеж к назначенному часу и потратили на переход почти весь день.

А у Мекензиевых Гор снова оказались на направлении главного вражеского удара. Заняв оборону в полутора километрах от станции, перехватив железную дорогу и шоссе, бригада — от старого ее состава оставалось два неполных батальона — почти трое суток отбивала атаки гитлеровцев, пытавшихся прорваться здесь к Севастополю.

За эти дни было совершено много подвигов, слившихся в общий подвиг бригады, недавно еще необстрелянной, а теперь возмужавшей в жестоких боях. Дав клятву стоять насмерть, краснофлотцы доблестно ее выполняли. Мы вполне оценили и мужество наших новых товарищей из батальона Леонида Павловича Головина, который не раз сам водил своих моряков в контратаки.

Но девять дней почти непрерывных боев вконец измотали людей. Очень холодные ночи мешали бойцам по–настоящему отдохнуть и в немногие часы затишья. Все сильнее давал себя знать выход из строя большей части комсостава и политработников. Остатки бригады уже не могли долго продержаться, и командование Приморской армии это понимало.

В полдень 27 декабря на рубеже, политом кровью многих наших бойцов, бригаду сменил 1165–й стрелковый полк, прибывший с Большой земли в составе 345–й дивизии.

Мы — в казармах береговой обороны на Северной стороне, почти у бухты. Впервые за два месяца над головой не свод землянки, а обыкновенный потолок. И странной кажется ночная тишина: в казарму едва доносятся звуки идущего за несколько километров боя.

Но отдых оказался недолгим — всего двадцать два часа с момента передачи позиций сменившему нас полку.

В 10 часов 28 декабря генерал–майор И. Е. Петров вызвал Вильшанского и Сахарова к высоте 60, где стояла известная всем севастопольцам зенитная батарея Воробьева. Командарм объяснил обстановку: ударная группировка противника рвется к станции Мекензиевы Горы и к кордону Мекензи № 1. Туда брошены все наши силы, без которых можно обойтись на других участках. На левом фланге Севастопольской обороны осталась почти без прикрытия 30–я береговая батарея. Из этого и вытекала новая задача, поставленная бригаде: прикрыть подступы к батарее, не допустить захвата ее противником.

«Тридцатка», вступившая в строй незадолго до войны, имела 305–миллиметровые орудия и являлась одной из двух самых мощных береговых батарей в районе Севастополя. По существу, это целый форт, огневая мощь которого сыграла уже немалую роль в обороне города. Но, предназначенная для поражения дальних целей, такая батарея не может сама защитить себя от врага, если он рядом.

Два наших батальона, из которых теперь состоит бригада (первым командует Хотин, вторым Головин), пройдя через казарменный городок артиллеристов, занимают оборону в километре от батареи. Наступил уже вечер, и пока тут спокойно. О том, какими силами располагает на этом участке противник, ничего неизвестно. Выслав разведку, идем с комбригом на батарею — с нею нужен тесный контакт.

КП батареи похож на корабельную рубку. У приборов — краснофлотцы. Нас встречает смуглый, худощавый капитан Александер, командир Тридцатой. Это известный на флоте артиллерист, славившийся точной стрельбой по учебным морским целям. Но на войне понадобилось стрелять по суше, и Александеру пришлось немало потрудиться, чтобы приспособить к этому свое грозное «хозяйство».

Из подземелий батареи появился ее военком старший политрук Соловьев.

— Товарищ бригадный комиссар! — возбужденно начал он. — У нас только что состоялось открытое партийное собрание. Народ настроен твердо: погибнем, но не сдадимся — взорвемся вместе с батареей!..

— А мы не для того сюда пришли, чтобы вы взрывались, — спокойно заметил Вильшанский. — Погибать, коль уж придется, надо в бою. Если враг прорвется, нужно, чтобы ваши люди были готовы быстро выйти наверх с личным оружием. Сколько у вас автоматов, гранат? Очевидно, следует заранее раздать их краснофлотцам…

Разговор стал конкретным, деловым. Капитан Александер рассказал, чем может нас поддержать личный состав батареи. Горячий Соловьев тоже быстро перешел к обсуждению сугубо практических вопросов.

Бой у батареи начался утром 29–го. Вражеская артиллерия произвела короткий огневой налет по нашим подразделениям, еще не успевшим толком окопаться. И сразу два батальона немцев, поддерживаемые танками, пошли в атаку. Они явно рассчитывали прорваться к Тридцатой с ходу.

Но батальон Хотина, на который пришелся этот удар, атаку отбил. Немцы подтянули еще пехоты и танков и атаковали нас снова. У них был слишком большой перевес в силах, и первый батальон начал отходить к казарменному городку. Метров на пятьсот был оттеснен и второй.

Атаки следовали за атаками, и бой, длившийся уже целые часы, переместился в городок артиллеристов. Враг приближался к батарее.

Вильшанский пришел к капитану Александеру.

— Связь есть? — спросил он. — Вызвать на себя огонь других батарей сможете?

— Да, смогу, — ответил капитан, очевидно подготовившийся к этому давно.

— Тогда задраивайте все входы и выходы, выставляйте к ним усиленную охрану. Огонь вызовем пока по казарменному городку. А мы далеко не уйдем, не беспокойтесь…