Вильшанский связался с командармом И. Е. Петровым, доложил обстановку и свое решение. Он попросил, чтобы после артналета здесь поработала и наша авиация.

Через десять минут среди домиков казарменного городка поднялись фонтаны разрывов. Это направили сюда свой удар другие батареи береговой обороны. Еще через четверть часа здесь сбросили бомбы наши самолеты. Отошедшие из городка подразделения бригады укрылись в лощине у батареи и дальше за ней.

К вечеру разрушенный городок снова занимали наш первый батальон и рота артиллеристов. Затем подошел батальон местного стрелкового полка под командованием капитана Кагарлицкого — 250 бывалых бойцов, вернувшихся в строй после ранений.

В течение последних двух дней декабря противник еще несколько раз пытался прорваться к 30–й батарее. Но теперь наших сил прибавилось, и фашисты откатывались назад, оставляя на поле боя десятки трупов.

Наступала новогодняя ночь. Положение оставалось трудным, напряженным. 31 декабря над Севастополем весь день гремела канонада, и мы скорее угадывали, чем определенно знали, что в двухнедельном сражении за город уже произошел перелом в нашу пользу.

Позвонил полковник А. Г. Капитохин, только что ставший командиром 95–й дивизии и комендантом четвертого сектора. Поздравив нас с наступающим Новым годом, он поставил бригаде боевую задачу. В ночь на 1 января мы должны были выбить немцев с двух высот и тем самым значительно улучшить свои позиции, надежно оградить 30–ю батарею от вражеских наскоков.

Все были окрылены только что услышанным официальным сообщением о том, что наши войска высадились в Керчи и Феодосии. Казалось знаменательным, символическим, что и мы встречаем Новый год, решая пусть скромную, но наступательную задачу.

Перед атакой все, кто был в штабе и политотделе, разошлись по подразделениям. Даже начальник штаба майор Сахаров отпросился у комбрига во второй батальон.

— Ты, Ефим Маркович, иди к Хотину, — сказал я. секретарю парткомиссии батальонному комиссару Хиславскому. — А я — к Головину, у него никого не осталось из политработников.

Ночь выдалась ясная, не по–крымски морозная. Серебрилась лунная дорожка на темном море, искрился снег на холмах.

Первая атака батальона Хотина не дала результатов — враг сопротивлялся отчаянно. Через час атаковали снова. Краснофлотцы пошли дружно, на «ура». И когда уже стало ясно, что наша берет, фашистская пуля сразила Ефима Марковича Хиславского — старого матроса, партийного работника из Ростова, комиссара морской пехоты…

Двадцать минут спустя первый батальон потерял своего командира, а бригада — старейшего комбата Алексея Андреевича Хотина.

Сопротивление врага было сломлено, высота взята. А я‑то думал, что два чудесных человека, которые легли почти рядом на ее склоне, скоро встретятся на заседании бригадной партийной комиссии. Хиславский — как секретарь, Хотин — как верный сын партии, доказавший свое право не только считать себя коммунистом в душе, но и называться им. Обязательно должны были они так встретиться. Да вот не успели…

После нескольких атак овладел своей высотой и батальон капитана Головина. Враг был отброшен к Бельбекской долине. Бригада закрепилась на новых рубежах. Краснофлотцы собирали и подсчитывали трофеи — минометы, пулеметы, две сотни автоматов…

Бой за высоты окончился уже 1 января. В этот день оставшиеся в живых могли сказать друг другу:

— Фашистский штурм отбит. Севастополь выстоял.

На этом кончается короткая боевая история первого состава 8–й отдельной бригады морской пехоты. 3 января 1942 года она была снята с передовой и выведена в резерв. Мы ждали доукомплектования. Но для этого требовалось слишком много людей—столько в Севастополе неоткуда было тогда взять. И бригаду расформировали, направив то, что от нее осталось, в другие части морской пехоты.

Немного позже Восьмая морская возродилась заново, сформированная на базе 1–го Севастопольского полка, и опять участвовала в боях за город русской славы. Но мне служить в ней больше уже не привелось.

В первых числах октября 1941 года, в Одессе, генерал–майор И. Е. Петров, только что вступивший в командование Приморской армией, вызвал меня, начальника тыла, на КП и показал депешу, содержание которой явилось для меня ошеломляюще неожиданным: речь шла об эвакуации нашей армии на Крымский полуостров.

Командарм тут же стал давать мне вытекавшие из этого решения указания. Они касались подготовки к вывозу из Одессы различного армейского имущества и к уничтожению того, что мы вывезти не сможем. Самому мне было приказано отправиться, взяв с собой небольшую группу работников тыла, в Севастополь с первой же оказией. Нам предстояло организовать прием и размещение частей в Крыму, обеспечить их всем необходимым.

Задачи командарм ставил предельно конкретные, разговор был очень деловой. И все же мне, как, наверное, и каждому, кто вот так, в строго секретном порядке, узнавал тогда о предстоящем оставлении Одессы, трудно было сразу смириться с этим как с неизбежным. Ведь все мы были уверены, что Одессу удержим и что нам здесь зимовать. И уж кто‑кто, а работники тыла знали, какая огромная проведена к этому подготовка. Неужели, думалось мне, она была ненужной, напрасной?

Вспомнилось, как совсем недавно создавали буквально на пустом месте наше обширное и многообразное хозяйство…

В начале июля, когда я был назначен интендантом формировавшейся Приморской армии, из положенных ей по штату тыловых частей и учреждений не существовало еще почти ничего. Мало было и имущества, материальных фондов. А враг уже обходил Одессу с суши, и на снабжение из центральных баз рассчитывать приходилось меньше всего.

Всем коллективом интендантского отдела мы приступили к изысканию ресурсов на месте. Нам всячески помогали партийные и советские органы.

Мы организовали «поисковые группы», которые проверяли, не остались ли в прифронтовой полосе не эвакуированные по разным причинам запасы. Каждая группа имела свой район. Прямо из‑под носа у гитлеровцев вывозилось и продовольствие, и нужное для армии имущество.

Только из Овидиополя было доставлено в Одессу более 50 вагонов пшеницы, круп, сахара, 15 вагонов кожи. На станциях Выгода и Гниляково группа интенданта 1 ранга М. Ф. Попеля обнаружила помимо большого количества зерна десятки тысяч метров льняной ткани. Наши хозяйственники сразу оценили эту находку: если нет под руками другого материала, то и из этого можно шить зимние ватники для бойцов.

Когда все раздобытое перевезли в армейские склады, выяснилось, что продовольствием войска уже обеспечены до конца сентября. Потом нашлись еще немалые запасы в торговом порту. Рассчитывая, что кое‑что будет поступать и с Большой земли, я пришел к выводу: продукты питания, имеющиеся в городе, можно на армию не расходовать, полностью оставив их для населения. Военный совет с этим согласился.

Функции армейских хозяйственников все время расширялись. В августе управлению тыла было приказано взять в свои руки эвакуацию заводского оборудования и населения. Создали для этого специальную группу, и она, действуя в тесном контакте с гражданскими властями, навела во всей эвакуационной работе строгий порядок.

Сперва тыл Приморской армий возглавлял генерал-майор Т. К. Коломиец. Но, будучи по призванию и опыту строевым командиром, он несколько тяготился этой должностью и просил использовать его непосредственно на фронте. Военный совет согласился с этим, и впоследствии Трофима Калиновича назначили командиром Чапаевской дивизии. Еще до этого я стал начальником тыла, а армейским интендантом — М. Ф. Попель.

В августе мы уже начали готовиться к зиме. Прежде всего нужно было обеспечить бойцов теплым обмундированием. Его требовалось 75–90 тысяч комплектов. Основную часть решили шить на Большой земле. Прихватив с собой одесские запасы материала, наши вещевики отправились в Новороссийск. В начале сентября там заработала на полный ход организованная М. Ф. Попелем мастерская.