— Не отступать ни на шаг! —грозно предупреждает он. — Сейчас вызовем поддержку корабельной артиллерии.
На батальонном КП капитана Гегешидзе уже нет— он в одиннадцатой роте, на «пулеметной горке».
— Там большие потери. Убит комиссар батальона Лешаков, — докладывает встретивший меня начальник штаба старший лейтенант Матвиенко.
Денек выдался горячий. Атаки противника следуют одна за другой. Стоит такой треск и грохот, что на передовой невозможно подавать команды — никто ничего не услышит. Слова все чаще заменяет личный пример командира, коммуниста или просто передового бойца.
«Пулеметная горка» остается нашей, но немцы подступили к ней вплотную. До них так близко, что малейший шорох на нашем переднем крае вызывает огонь.
Гегешидзе сам организует в одиннадцатой роте оборону на предстоящую ночь.
На рассвете враг попытался прорвать нашу оборону на стыке батальона Мальцева с правым флангом Чапаевской дивизии. Но, встретив дружный огонь чапаевцев и наших моряков, немцы откатились.
Проходит еще несколько дней, и бои на Мекензиевых горах стихают. Не добились фашисты успеха ни на нашем, ни на других участках севастопольского фронта.
Нашу бригаду отводят в резерв командующего Приморской армией. Позиции передаем прежнему хозяину — 3–му морскому полку, который за это время отдохнул и доукомплектовался. Батальон майора Мальцева оставляют пока в третьем секторе.
— Это еще зачем? — возмущается Ехлаков. — Да я пойду к командующему флотом!
— Думаю, что это делается с его ведома, — успокаиваю я комиссара. — А потом просто неудобно поднимать сейчас такие вопросы. Считай, что тут наш батальон нужнее.
И Ехлаков, хоть и не согласен с этим, умолкает.
Под пронизывающим норд–остом идем к Инкерману. Впереди — передышка, и это, конечно, приятно, но уходить с обжитых позиций все‑таки немножко грустно. За две недели привыкли к третьему сектору, подружились с соседями, хорошо разместили в инкерманских штольнях свои тылы, наладили связь… На новом месте все надо будет делать заново.
«Глухой, неведомой тайгою…» — запевает Николай Евдокимович Ехлаков свою любимую. — Подтягивай, командир!..
Но мне сегодня что‑то не поется. Наш уход с Мекензиевых гор как бы подводит итог октябрьским и ноябрьским боям бригады в Крыму. И должно быть, поэтому вновь встают перед глазами товарищи, которых уже нет с нами.
А потеряли мы многих. Я уже говорил о политработниках Лешакове и Шеломкове. Погибли и другие замечательные люди, ветераны бригады — начальник штаба Илларионов, заместитель начальника политотдела Сергеев, начмед Мармерштейн, начальник связи Бекетов и командир роты связистов старший лейтенант Белозерцев. Не вышли из окружения наши славные комбаты Владимир Николаевич Черногубов и Михаил Павлович Дьячков, а с ними и многие их бойцы (только небольшие группы моряков из этих батальонов добрались до Севастополя и вернулись в бригаду).
И сколько еще имен надо прибавить к этому списку потерь!
Вся бригада знала никогда не унывавшего заряжающего минометной батареи Федорченко. Закладывая в ствол мину, он любил приговаривать: «Гитлеру в печенку, Антонеске в селезенку!» Эта присказка, должно быть, выражала непоколебимую его уверенность в том, что в конце концов советские мины, снаряды и бомбы обязательно настигнут всех гитлеров и антонесок. Самую трудную боевую работу Федорченко делал весело, вдохновенно. Минометчики любили его шутки–прибаутки и, глядя на него, заражались неиссякаемой бодростью.
Мы поднялись на Инкерманские высоты, и взгляду открылась картина, понемногу развеявшая мое минорное настроение. Перед нами раскинулся во всем своем торжественном величии Севастополь. С заросших лесом Мекензиевых гор мы его не видели, а теперь словно зачарованные смотрели на город, террасами сбегающий от Исторического бульвара и Малахова кургана к широким бухтам. По их глади скользнул пробившийся вдруг сквозь тучи луч солнца, и весь город стал еще прекраснее.
И радостно было сознавать, что он выстоял, отразив первые вражеские удары, и что в этом помогли ему также и мы.
Второй сектор обороны
Итак, мы в резерве командующего армией. Бригада занимает западные скаты Сапун–горы и Хомутову балку с Максимовой дачей. Это тылы второго сектора обороны, ограниченного справа Ялтинским шоссе, а слева — долинами Инкерманской и Кара–Кобя.
Бригаде предстоит пополниться и привести в норму боевую организацию. Нужно разобраться с кадрами, произвести необходимые перестановки, выбрать руководящие партийные органы — они сильно поредели в боях.' Насущно необходимо наладить боевую учебу. Ведь взводами у нас командуют не лейтенанты, а сержанты. Их надо поучить хотя бы с месяц. На месяц и рассчитываем программу бригадных курсов командиров взводов. Но разработан и сокращенный вариант — на три недели.
Возглавляет второй сектор командир 172–й стрелковой дивизии полковник Иван Андреевич Ласкин. К нашему появлению здесь он отнесся весьма благожелательно. С краснофлотцами 7–й бригады Ласкин уже встречался на Ишуньских позициях и знает, на что они способны.
— Присматривайтесь, изучайте наш сектор, готовьтесь к активным действиям, — сказал мне Иван Андреевич, улыбчиво щуря живые светлые глаза. Он в меховой безрукавке, в галифе защитного цвета, хромовые сапоги начищены до блеска.
Военком 172–й дивизии полковой комиссар Петр Ефимович Солонцов расспрашивает Ехлакова о состоянии партийной и комсомольской организаций бригады.
Во втором секторе есть и другие флотские части — 2–й морской полк майора Тарана, 1–й Севастопольский стрелковый полк, которым командует полковник Горпищенко.
— Морячки у нас подбираются неплохие! — говорит Ласкин.
— Только маленько подучиться надо, — вставляет Ехлаков.
— Да в разведку походить, чтоб поближе познакомиться с супостатом, — добавляю я.
— Одобряю, одобряю, — соглашается Ласкин. — Пока в резерве, всем этим и займитесь.
— Как у вас со снабжением? — интересуется начальник тыла 172–й дивизии полковник Александр Иванович Находкин.
— Наш интендант Будяков уже развернулся, — хвалится Ехлаков. — Так что помощи пока не требуется.
— Приятно иметь дело с такими частями, — потирает руки Находкин. Ему уже за пятьдесят, но он подтянут, сухощав. И какой это интереснейший человек! В первую мировую войну был летчиком, хорошо помнит Нестерова, Уточкина. В гражданскую служил в кавалерии, участвовал в освобождении Крыма от Врангеля. Сейчас пошел воевать добровольцем…
— Хороший тут народ! — подытоживает Ехлаков впечатление от первой встречи с новыми начальниками и соседями.
В бригаду назначен начальником штаба майор Кернер, участник обороны Одессы. Он горячо берется за организацию боевого управления и учебы, за сколачивание подразделений разведки, и мы быстро находим с ним общий язык.
Декабрь стоит морозный, снежный. Раньше я и не знал, что в Крыму бывают такие холода. Всем командирам приходится заботиться о том, как обогреть людей. Осторожно топим печурки в землянках. Хозяйственники добывают, не без помощи городских властей, ватники, теплые портянки, сапоги. Начальник тыла Приморской армии Алексей Петрович Ермилов выделил нам некоторое количество теплой одежды из своих запасов.
— Вы у меня на одном счету с приморцами, не подумайте, что зажимаю, — говорил он, выразительно шевеля густыми, сросшимися на переносице бровями.
Противник на всем севастопольском фронте притих. Лишь освещает свой передний край ракетами, постреливает по ночам из дежурных пулеметов и автоматов, да изредка ведет беспокоящий артогонь. Наши войска, не оставаясь в долгу, обстреливают позиции разведанных батарей и вражеские командные пункты.
А мы учимся… Сшили разведчикам белые халаты из простыней, и краснофлотцы целыми ночами ползают — пока у себя в тылу — по чистому белому снегу. К утру вваливаются раскрасневшиеся в курные землянки и спят до обеда.
Отношение к учебе — самое серьезное. Наблюдатели, обозначающие противника, придираются ко всякой мелочи: то винтовки чернеют на белом фоне, то выделяются руки или сапоги. Недостатки берутся на учет и устраняются к следующему учению.