И все же попытка наступать 11 июня не была напрасной. Целых два дня после этого немцы занимаются перегруппировкой своих сил. Лишь 14 июня они возобновляют атаки в направлении Северной бухты.

Но выйти к бухте враг пока еще не может. За десять дней штурма он так и не сумел прорвать нашу оборону на всю глубину даже на направлении главного удара.

Однако соотношение сил, и без того неблагоприятное для нас, продолжает изменяться в пользу противника. Мы уже не в состоянии остановить его надолго, а можем лишь наносить потери, сдерживать, замедлять его продвижение. И это дается все труднее. У нас мало снарядов, мин. Нет авиации и танков. Тот батальон Т-26, что находился в моем распоряжении, представлял собою половину танковых сил Приморской армии. Для каждого танка мы подготовили по три экипажа — чтобы машины могли воевать, когда выходят из строя люди. Но в июньских боях нашим танкам пришел конец.

Мы держимся героизмом наших бойцов, стойкость которых вновь и вновь срывает вражеские планы и расчеты. 22 июня немцы несут большие потери на отрогах Мартыновского оврага и снова на некоторое время остановлены. 24–го здесь опять идут ожесточенные бои. Штурм длится уже восемнадцатый день. Если подсчитать, на сколько продвигались немцы в среднем за сутки, получается, что на главном направлении — на сто пятьдесят метров. Быть может, эта цифра говорит о стойкости севастопольцев больше, чем многое другое.

25 июня чапаевцы отошли на рубеж у Мартыновского оврага и Цыганский балки. 3–й морской полк (по числу штыков он теперь немногим больше батальона) с утра 26–го занимает оборону в верховье Мартыновского оврага. Здесь накапливается пехота противника. Мы с командиром полка С. Р. Гусаровым следим за ходом событий с его наблюдательного пункта.

Вот немцы поднялись в атаку. Им надо перебежать зеленую низинку, но десятки гитлеровцев сразу же валятся на землю. В бинокль отчетливо видно: те, что упали, остаются неподвижными. Другие мечутся по низине. Спастись удается немногим. В общем грохоте боя совсем не слышны пулеметные очереди из замаскированного на склоне дота. А это оттуда наши пулеметчики скосили за несколько минут столько фашистов.

Появляется группа немецких самолетов. Они бомбят низину и склон оврага чуть не полчаса. Там, где только что зеленели трава и кусты, дымится черная земля. У одной из воронок виднеется часть железобетонного колпака дота…

И снова немцы пытаются пересечь овраг. Дота больше нет, но их встречает автоматный огонь нескольких уцелевших после бомбежки краснофлотцев. Фашисты падают, поднимаются, делают перебежки… Прямо навстречу цм бросаются четверо моряков. Мы с Гусаровым не знаем их имен. Но это герои, понявшие, что настал их час. Вспыхивают дымные облачка от разрывов ручных гранат, и еще сколько‑то гитлеровцев остается на перепаханной бомбами поляне. Там же лежат и наши бойцы — последние из тех, кто был на этом рубеже.

Новая группа немцев приближается к склону, где находятся командные пункты подразделений.

— Надо остановить их! — Гусаров поворачивается к стоящему рядом лейтенанту. — Берите свой взвод…

Речь идет о взводе противохимической защиты, в котором осталось с десяток бойцов. Вместе со своим командиром они скрываются в кустарнике, спеша наперерез врагу.

Четверть часа спустя — новая атака. Немцы устремляются к высотке, обозначенной у нас на карте отметкой 113.7.

— Больше резерва нет, — говорит Гусаров. — Здесь со мной только пятнадцать человек из комендантского взвода.

Я связываюсь с командиром 287–го полка, люди которого обороняются южнее, и требую остановить немцев, не дать им выйти в тыл пугачевцам и разницам, занявшим сейчас оборону на Инкерманских высотах.

Не овладев высотой 26 июня, фашисты возобновляют атаки на нее с рассветом следующего дня. Но за ночь мы выдвинули туда роту автоматчиков, собранную из разных подразделений, и десять расчетов бронебойщиков. К утру они успели хорошо окопаться.

Высоту штурмует теперь целый немецкий батальон. Но и он не может ее взять. К полудню в бой на этом участке введено уже до полка вражеской пехоты и двенадцать танков. Бой длится до 4 часов дня. Сожжены восемь танков, перебиты сотни гитлеровцев. И высотка по–прежнему в наших руках.

Потом вдали, над горизонтом, показалась группа бомбардировщиков. Их больше сорока. Идут сюда, и ясно, что их цель — высота 113.7. А от бомб там укрыться негде. Нельзя допускать, чтобы люди гибли бесполезно, и я приказываю Гусарову дать сигнал на отход с высоты. Успеют ли?.. В основном успели. Выполнив команду исключительно быстро, бойцы почти без потерь отошли на линию обороны 287–го полка.

Я рассказал о двухдневных боях за одну высоту не потому, что они представляют собой что‑то особенное. Наоборот, то, что происходило тут, характерно для всей борьбы на севастопольских рубежах в двадцатых числах июня сорок второго года.

К утру 28 июня чапаевцы заняли оборону между горой Сахарная Головка и бывшим Инкерманским монастырем. Нас атакует немецкая дивизия, ее поддерживают танки и масса самолетов.

29–го и 30–го ведем бои у горы Суздальская и хутора Дергачи, у Английского кладбища, на Лабораторном шоссе. Нас обстреливают сотни орудий и минометов. В воздухе столько самолетов, что они контролируют каждый наш шаг == пикируют туда, где показался хотя бы один человек, отвечают бомбами на вспышку одиночного выстрела.

Мы еще говорим о своих частях и подразделениях-^ «полк», «батальон». Но теперь все это условно. К утру 30 июня в строю осталось 450–500 бойцов, несколько пулеметов, 6–7 орудий. Снаряды кончились, на исходе патроны и гранаты.

На КП дивизии под скалистым обрывом балки Сарандинаки — горсточка офицеров штаба и политотдела. Им не нужно объяснять, какой настает для нас час. Окинув взглядом верных боевых товарищей, я сказал:

— Все, кто способен держать в руках оружие, пойдут сейчас на передний край. Там мы разделим судьбу наших бойцов. Документы штаба и все, что составляет военную тайну, приказываю сжечь. Выходим отсюда через сорок минут.

Это было в 16 часов 30 июня.

Но организованно выйти на передний край мы не успели. На КП пикировала группа «юнкерсов», близкие разрывы бомб разметали людей. Я был контужен, и когда рядом появились немецкие танки, меня вывезли в каменоломни у хутора Отрадный, где развертывался запасной командный пункт. А оттуда, по приказанию командарма И. Е. Петрова, — на КП Приморской армии, перешедший на 35–ю береговую батарею.

Ночью я был отправлен самолетом на Кубань и оказался в госпитале в станице Кущевская.

Последним командиром 25–й Чапаевской дивизии в боях за Севастополь стал наш начарт полковник Фрол Фалькович Гроссман. Он и его люди сражались до конца.

Отправляемся в Севастополь, Евгений Варфоломеевич. На сборы и погрузку в эшелон — три дня…

Такими словами встретил меня ночью 20 декабря 1941 года генерал–майор инженерных войск Иван Павлович Галицкий, за полчаса до того приказавший по телефону немедленно к нему явиться.

И. П. Галицкий был в то время начальником штаба Инженерных войск Красной Армии. Он же возглавлял так называемую ОГИЗ — Оперативную группу инженерных заграждений, созданную по решению Ставки, когда враг подступал к Москве. В разгар работ на оборонительных рубежах под столицей в распоряжении группы находилось до восьми инженерных батальонов. А ее основным, «инструкторским», составом были 50 курсантов выпускного курса Московского военно–инженерного училища и десять слушателей курсов усовершенствования комсостава инженерных войск. Я с момента создания группы являлся начальником ее штаба.

Иван Павлович сообщил, что ему только что звонили из наркомата обороны. Под Севастополем сложилась чрезвычайно тяжелая обстановка, и решено перебросить нас туда для создания инженерных заграждений. «Срочно получайте все необходимое для работы, — сказали ему, — берите своих курсантов — и в путь!»