Не могу не привести один пример того, как вели себя люди, принадлежавшие к самым что ни на есть тыловым подразделениям. Это было на медпункте третьего батальона 90–го полка, где скопилось много раненых, тревожно ждавших ночи, когда их могли эвакуировать. На кухне медпункта раздался вдруг истошный крик, а затем несколько выстрелов. Прибежавшие медработники увидели на полу убитого немца, а рядом стоял повар Балабуха с немецким автоматом в руках: нахальный гитлеровец как‑то пробрался на кухню, а не растерявшийся повар успел плеснуть ему в лицо горячим борщом, после чего завладел оружием незваного гостя…

В районе Учкуевки погиб командир 2–й батареи полка Филипповича старший лейтенант Коппелист, на подступах к Братскому кладбищу — командир 8–й батареи Гореленко… Но батареи продолжали действовать. С 17 июня управление артиллерией осуществлялось по радио. Отражать вражеские атаки в районе Братского кладбища помогала артиллерия второго и третьего секторов.

18 июня перестал существовать как артиллерийское подразделение дивизион капитана И. Д. Крыжко— окончательно иссякли боеприпасы. Это был замечательный артиллерист, талантливый организатор огневого боя. Выпустив по врагу последний снаряд, он встал со своими бойцами в строй сражающейся пехоты.

А в ночь на 19–е, когда штаб дивизии уже перебрался из района Братского кладбища в Инженерную бухту, артснабженцы неожиданно доставили нам для еще действовавших батарей несколько больше снарядов, чем в предыдущие дни. И очень кстати, потому что бои на Северной стороне стали еще ожесточеннее. Наш первый артдивизион вместе с зенитчиками уничтожил до двух батальонов пехоты, подбил четыре немецких танка и пять орудий. Вновь нанесла большой урон противнику батарея капитана Матушенко. Опять хорошо помогли нам и артиллеристы других секторов.

Мы не имели уже связи с отрезанной врагом 30–й батареей капитана Александера. И вот пришел оттуда связной. Как пробрался через расположение противника этот матрос, трудно было даже представить. Тяжело раненного, его доставили на медпункт батальона. Моряк вскоре лишился сознания, но перед этим повторил несколько раз:

— Передайте генералу Петрову — батарейцы умрут, но батарею не сдадут… Поняли? Не сдадут!.. Связи нет — меня послали, чтоб было известно…

В ночь на 21 июня части 95–й дивизии переправились по приказу командования на южный берег Северной бухты. Небольшие группы бойцов оставались еще двое суток в Инженерной бухте, в Михайловском, Нахимовском и Константиновском равелинах. Затем эвакуировались на южный берег и они.

Последнюю из этих групп, державшуюся до утра 24 июня в Константиновском равелине, возглавлял командир 161–го полка майор Иван Петрович Дацко. Под его командованием гарнизон равелина, состоявший из нескольких десятков армейцев и моряков, стойко отражая вражеские атаки, не давал противнику и теперь свободно хозяйничать на Северной стороне.

Тем временем остатки стрелковых подразделений дивизии были сведены на Корабельной стороне в один батальон. Он стал именоваться 1–м батальоном 90–го стрелкового полка, а комиссар полка И. Л. Кадашевич принял командование. Бойцы 57–го артполка встали в общий строй с личным оружием. Батальону были приданы пять уцелевших противотанковых орудий. Их расчетами по–прежнему командовал майор Ромодин.

И бои продолжались. Батальон сражался у Инкермана, на плато между верховьями Килен–балки и Докового оврага, у Зеленой горы… Бойцы и командиры из 95–й стрелковой дивизии были и в числе тех, кто вплоть до 12 июля 1942 года держался у бухты Ново-Казачья, что зовется в народе Голубым заливом. Здесь горел последний очаг сопротивления на севастопольском плацдарме…

Моя служба в 95–й Молдавской стрелковой дивизии закончилась вместе с обороной Севастополя. Но дивизия, возрожденная в июле — августе того же 1942 года, еще сказала свое слово в новых битвах Великой Отечественной войны.

Она сражалась в составе 62–й армии под Сталинградом, а потом на Курской дуге, форсировала Днепр, участвовала в освобождении Украины, Белоруссии, Прибалтики, Польши, штурмовала Берлин… Она стала гвардейской, и три ордена украсили ее Знамя.

Наперерез нашей колонне мчится по степной дороге зеленая «эмка». Она словно убегает от поднятого ею облака густой серой пыли. А облако не отстает и, кажется, вот–вот скроет, поглотит машину.

Опередив нас у перекрестка дорог, «эмка» вдруг остановилась, резко взвизгнув тормозами. И как только ветер отнес в сторону пыль, я увидел впереди высокого генерала в пенсне.

Выскочив из своей машины, спешу ему навстречу. Хочу представиться, но генерал упреждает меня вопросом:

— Вы полковник Жидилов?

— Так точно, командир седьмой бригады морской пехоты полковник Жидилов.

Генерала я вижу впервые и недоумеваю, откуда он меня знает. А он как будто и не сомневался, что часть, остановленная им, могла быть только 7–й морской бригадой, а полковник во флотской форме — только Жидиловым.

— Я командующий Приморской армией Петров, — продолжает генерал. — Вы переходите в мое распоряжение.

С усталого, небритого лица смотрят на меня из‑за толстых стекол пенсне строгие, какие‑то пронизывающие серые глаза. Говорит генерал немного в нос, а после каждой фразы, как бы подтверждая сказанное, кивает головой и почему‑то подмигивает (потом я узнал, что это у Ивана Ефимовича Петрова давнишний нервный тик).

— Что с вами стряслось, полковник? — спрашивает он, заметив на моем реглане следы крови.

— Неожиданно встретился с немцами и еле выбрался из неприятного положения.

— Как же это было?

Коротко рассказываю, как мы с шофером Сафроновым по пути на новый командный пункт врезались у разъезда Княжевичи (Яркое) в колонну немецкой мотопехоты. Спасла только лихость не растерявшегося водителя. Фашисты гнались за нами, открыли огонь из автоматов, пулеметов и даже из пушек. Пули изрешетили кузов машины, а одна попала мне в руку…

— Хорошо, что легко отделались, — усмехнулся командующий, и его строгие глаза потеплели. — Давайте‑ка вашу карту и докладывайте обстановку.

Вынимаю из планшетки одноверстку Крыма. Петров снимает и передает адъютанту фуражку. Светлые волосы потными прядями спадают на его высокий лоб. Командарм протирает пенсне и ориентирует карту. Вслушиваясь в мой доклад, он прямо на карте пишет синим карандашом:

— Артполки, которые я указал, будут поддерживать вашу бригаду, — поясняет он. — Желаю успеха, полковник Жидилов!

И зеленая «эмка» скрывается в клубах пыли.

Я начинаю прикидывать в уме план выполнения приказа. А перед глазами все еще стоит так внезапно появившийся генерал. Вот, значит, какой он, командующий Приморской армией. Мы виделись лишь несколько минут, но я как‑то сразу почувствовал не только величайшее доверие к нему, но и глубокую симпатию. Бывает так, что первая встреча с человеком, до того совсем незнакомым, приводит к установлению большого взаимопонимания, внутреннего контакта. Мне кажется, именно так получилось тогда у меня с Иваном Ефимовичем Петровым.

Под натиском превосходящих сил 11–й немецкой армии наши войска 26 октября 1941 года оставили позиции в районе Воронцовки. 51–я армия отходила на Керчь, а Приморская — на Севастополь.

Встреча с командармом Петровым, происшедшая в крымской степи 30 октября, внесла ясность в положение нашей бригады. Только что переброшенная из Севастополя на поддержку войскам, действовавшим на севере Крыма, она двигалась обратно рядом с частями Приморской армии, но все же самостоятельно. Задача, возложенная теперь на бригаду, состояла в том, чтобы, прикрывая дороги на Симферополь, задержать продвижение немцев на юг и тем самым помочь приморцам оторваться от противника, скорее выйти к. Севастополю.