Среди густой зелени кустарника спускаемся в ход сообщения, и я веду своих начальников к траншее первой линии обороны. Извилистый ход почти не заметен сверху. Он проложен под раскидистыми кустами. Лишь кое–где понадобилось перекрыть ход бревнами, замаскировать камнями. Неподалеку от траншеи — развилка. В нише стоит телефонный аппарат. Табличка указывает путь к ближайшему медпункту.

Мы идем молча. Но, оглядываясь, я вижу, как адмирал Октябрьский удовлетворенно улыбается. Он, как и мы сами, радуется плодам упорного труда чапаевцев.

Вот и траншея. Нагибаться не нужно — она отрыта в рост человека. Боец из дежурной смены докладывает, что на участке его наблюдения противник ведет себя спокойно. Из траншеи тянется ход в направлении ничейной полосы, тщательно замаскированный привязанными к колышкам ветвями кустов.

— Там парный окоп, — объясняю я. — Они вынесены у нас вперед на пять–шесть метров. Такие окопы сократили потери при артобстрелах: противник бьет по линии траншей, а наши люди впереди. И наблюдать оттуда удобнее.

— Пойдем посмотрим, — предлагает Ф. С. Октябрьский.

В окопе два бойца. Над ними — козырек. На подкладках из дерева разложены гранаты и запасные пулеметные диски. На колышке, вбитом в стенку, баклажка с водой.

— Чудесный у вас окоп, — похвалил адмирал. — В ноябре, да и в декабре о таком можно было только мечтать.

— Для себя делали, товарищ командующий! — ответил один из бойцов.

— А это что такое? — командующего заинтересовал уходящий за окоп провод.

— Это наша связь с истребителями танков. Штука простая, но надежная. Дернешь раз — внимание, вижу врага. Дернешь два — огонь! А три раза — это запрос: живы ли?

Филипп Сергеевич Октябрьский стал искать глазами окоп истребителей танков.

— Бесполезно, товарищ командующий, — заметил Иван Ефимович Петров. — В него скорее свалишься, чем увидишь.

Когда осмотрели всю оборону 287–го полка, Ф. С. Октябрьский вдруг вспомнил:

— А где же ваши «невидимые батареи», те, что камнями‑то стреляют? И как вообще они?

— Пригодится и это, — ответил я. — А они в основном дальше, за передним краем.

Речь шла о потайных фугасах–камнеметах, созданных инженером дивизии Михаийлом Петровичем Бочаровым вместе с начартом Ф. Ф. Гроссманом. Делались они так: в котлован глубиной метра полтора закладывалась на дно взрывчатка, потом слой бревен, а на них — крупные камни. Сверху все маскировалось под общий грунт местности. Под землей и провода, ведущие к фугасу. Взрыв можно произвести с командного пункта. В Мартыновском овраге было испытание этих устройств в присутствии командиров полков. Камни взлетали вверх метров на семьдесят и со страшной силой шлепались вокруг. После этого заложили несколько десятков таких фугасов на подступах к нашему переднему краю, а также и в глу» бине обороны. Они пригодились в июне, когда дорого было все, что могло увеличить потери врага и хоть ненадолго ошеломить, задержать идущих на штурм гитлеровцев.

Руководители Севастопольской обороны побывали в тот день также на переднем крае Пугачевского и Разинского полков. После осмотра наших рубежей командующий СОР объявил благодарность всему личному составу третьего сектора.

У нас твердо соблюдалось правило: всегда говорить бойцам правду о положении дел под Севастополем, какой бы суровой она ни была.

Со второй половины апреля стало ясно, что близятся дни самых тяжелых боевых испытаний. Противник вел себя все активнее. Его разведка упорно старалась проникнуть в наше расположение. Особенно настойчиво прощупывали немецкие разведчики участок 287–го полка на левом фланге дивизии.

В отличие от того, что было накануне декабрьских боев, мы теперь располагали довольно точными данными о силах противника, его действиях и намерениях. Вся информация, которую передавали нам Военный совет и штаб армии, подтверждала: новый штурм не за горами.

В начале мая немцы развернули наступление на Керченском полуострове и в двадцатых числах вытеснили оттуда наши войска, развязав себе руки для наступления на Севастополь. На подступы к нему немедленно стали перебрасываться войска, освободившиеся под Керчью. Шли эшелоны с боеприпасами, подтягивались артиллерия и танки, происходило перебазирование авиации.

Настало время, когда штурма можно было ждать со дня на день. Мы привели все в боевую готовность. Командиры и политработники откровенно рассказывали бойцам о сложившейся обстановке, о том, что предстоит драться с врагом, у которого большой перевес в численности войск, в боевой технике.

Об этом же говорилось на делегатских красноармейских конференциях, проведенных в мае во всех частях. Запомнилась мне конференция в Разинском полку. Она проходила при развернутом знамени, под которым полк сражался еще в гражданскую войну. Представители всех подразделений горячо, взволнованно заверяли, что чапаевцы не посрамят своей боевой славы и готовы стоять под Севастополем до последнего человека. После конференции группа артистов московской эстрады, уже давно находившаяся в Севастополе, дала— в 400 метрах от передовой — концерт. Кажется, еще никогда я не видел, чтобы так восторженно встречали артистов. Бойцы преподнесли им букеты цветов, собранных… на минном поле.

С подъемом прошла и делегатская конференция всей дивизии, собравшаяся в по–весеннему свежем горном лесу. На ней выступил командарм Иван Ефимович Петров. Помню его слова: «Севастополь — не Одесса. Нет таких средств, которыми можно вывезти отсюда всю армию, если бы и был такой приказ. Значит, выход один — стоять насмерть».

У нас в секторе было довольно много моряков, и я воспользовался приездом командующего, чтобы в неофициальном порядке попросить об отмене одного волновавшего их распоряжения: в пехотных частях у краснофлотцев, уже переодетых раньше в защитную армейскую форму, отбирали теперь, единообразия ради, то, что еще оставалось у них от морской — заветные бескозырки и тельняшки. Я сказал Ивану Ефимовичу, что, по–моему, делать это не время. Нам предстоят тяжелые бои, а матросы недаром надевают перед атакой бескозырки— фашисты одного их вида боятся. Генерал Петров тут же приказал оставить морякам и бескозырки, и тельняшки.

20 мая начались массированные налеты на город и порт. Бомбардировщики группами по 30–50 самолетов появлялись в небе в течение всего дня. От разрывов бомб дрожали земля и воздух.

Налеты продолжались и в следующие дни. Интенсивность бомбежек все нарастала. А 5 июня в 5 утра на рубежи дивизии обрушился шквал артиллерийского и минометного огня. Затем мы увидели десятки фашистских самолетов уже не над городом, а над своими окопами. Они бомбили передний край, огневые позиции батарей, дивизионные тылы. Дым и гарь поднялись высоко над лесом и холмами.

Но атаки за этим не последовало. И еще целый день враг обрабатывал нашу оборону огнем, прежде чем двинуть на штурм свои войска.

Однако за эти два дня дивизия потеряла убитыми всего восемь человек. Даже прямые попадания бомб в траншеи обходились без жертв. Люди были хорошо рассредоточены, надежно укрыты. Артиллеристы и минометчики перешли на запасные позиции, оставив на старых ложные батареи.

Уцелел и КП дивизии в Мартыновском овраге, защищенный выступом скалы и прикрытый маскировочной сетью. Досталось, правда, другой скале, которую немецкие летчики спутали с нашей. Только одна случайная бомба упала слишком близко от КП, и осколками были ранены комиссар Расников и начальник штаба Неустроев. Обоих эвакуировали на Большую землю.

В целом оборонительные сооружения, строительство которых стоило нам столько труда, с честью выдержали суровое испытание. Не раз бойцы были оглушены страшным грохотом, обсыпаны землей. Но дым рассеивался, и оказывалось, что все невредимы. «Наша оборона неприступна!» — так была озаглавлена листовка, выпущенная политотделом 6 июня, и эти слова, мне кажется, хорошо выражали чувство, с которым чапаевцы встретили фашистский штурм.