Недолго продолжалось счастье Велько. Разразилась война, навалилась фашистская оккупация. Гитлеровцы беспощадно расправлялись с советскими активистами, и хотя Велько удалось избежать ареста, но оставаться дома он уже не мог. Покинул семью и ушел в лес с ружьем и двумя собаками — Лялюсом и Цыганом, неизменными спутниками на охоте. На Медвежьем островке, около Заболотья, построил шалашик. Там и поселились втроем. Охотник в лесу не пропадет. Вот только соли и спичек не хватало, а заходить в деревню было рискованно: фашисты искали его, расспрашивали о нем. Первое время он так и жил отшельником, не показывался на глаза людям. Домой приходил только в самые глухие метельные ночи, когда никто из его врагов носа на улицу не высовывал, и всякие следы к утру заносило снегом.

Велько не просто спасался на своем островке, не только прятался. Однажды на шоссейной дороге Брест — Ивацевичи подкараулил он легковую машину, убил сидевших в ней двух фашистов и забрал первые свои трофеи: автомат, два пистолета и две немецкие гранаты. Так началась партизанская борьба Велько. Он охотился на врагов Родины, а они продолжали охотиться за ним, и только его собственная осторожность и чутье четвероногих друзей спасали партизана.

Однажды зимней ночью, побывав дома, повидав семью, запасшись солью и спичками, он возвращался к своему лесному убежищу мимо борковского кладбища. Вдруг собаки насторожились. Заворчали. Значит, кого-то почуяли, и, конечно, не зверя, а человека. А партизану-одиночке всякого человека надо остерегаться. Велько встал за дерево, а Цыган с яростным лаем рванулся вперед. Оттуда затрещали выстрелы. Велько не стал отвечать, а сразу бросился в лес. Он был на лыжах, бегал быстро и знал дорогу. Пули просвистели мимо. Погоня отстала. И хозяин, и собаки добрались до шалаша невредимыми.

Другой раз засаду обнаружил Лялюс. Опять была стрельба. На этот раз врагам удалось ранить собаку в правую заднюю ногу. Хозяин не оставил Лялюса, и он не отстал от хозяина, но с той поры остался хромым.

Надо сказать, что обе собаки Велько не могли спокойно видеть фашистскую форму, а Лялюс особенно. Даже много позднее, в нашем партизанском лагере, он зло рычал и бросался на своих, если они были одеты в немецкие шинели.

Почти год собаки были единственными друзьями и помощниками Велько. Целыми неделями ему и говорить не с кем было, кроме них. А в холодные зимние ночи они ложились спать в своем шалаше рядышком: Лялюс справа от хозяина, Цыган слева. Так и согревались, тесно прижимаясь друг к другу.

Чтобы поймать Велько, фашисты пытались подкупить или обмануть лживыми обещаниями его односельчан, но никто из них не поддался соблазну. Угрозы тоже не подействовали. Тогда (это было в мае 1942 года) гитлеровцы назначили срок: если к указанному времени крестьяне не выдадут партизана, отвечать придется им самим — своим имуществом, своей жизнью. Все знали, что фашисты на расправу скоры и не щадят ни правого, ни виноватого. И все-таки верные друзья оберегли Велько. В то время прошел слух о каком-то капитане, который собрал в Краснослободском районе партизанский отряд (это был отряд Каплуна), бот друзья и посоветовали Велько:

— Нечего тебе ходить одному. Иди туда. Там много народу собирается. Сейчас в Залужье остановилось человек тридцать, тоже идут к этому капитану. Вот с ними…

Велько пошел в Залужье и действительно встретился там с группой партизан, возглавляемой лейтенантами Анищенко и Гусевым. От самого Бреста пробирались они на восток, нападая по пути на мелкие фашистские подразделения, разгоняя полицаев, организуя диверсии. Вместе с ними Велько явился к Каплуну, вместе с ними — в составе взвода лейтенанта Анищенко — отправился на первую свою операцию в родные места, к Ганцевичам, и дорога их лежала через родное село Борки.

А между тем срок, назначенный гитлеровцами для выдачи Велько, истек. В Борки нагрянул крупный карательный отряд. Гестаповцы долго допрашивали жену и соседей Велько, пытались выведать что-нибудь у ребятишек. Крестьяне, конечно, могли навести врагов на след, но опять, несмотря на побои и угрозы, никто не выдал народного мстителя. Жандармский офицер, руководивший экспедицией, в конце концов потерял надежду узнать что-либо, и началась расправа. Гитлеровцы убили не только жену, но и детей, и всех родственников партизана — кто под руку попался — более восьмидесяти человек.

Карательный отряд еще не покинул деревню, когда фашисты через своих агентов узнали о движении группы Анищенко и решили устроить ей в Борках засаду.

Анищенко ничего не подозревал. Немного не доходя до деревни, он остановил отряд и вместе с Гусевым, Велько и еще двумя бойцами отправился вперед.

Ночь была непроглядно темная. В деревне — ни огонька, ни искорки, ни звука. Это показалось странным. Ведь обычно в деревне хоть стук, хоть скрип какой-нибудь услышишь и собаки лают. А тут — словно все вымерло.

Как правило, разведчики в крайних хатах стараются разузнать обстановку, но на этот раз Анищенко не заглянул в первые хаты. Может быть, это было ошибкой, неосторожностью, но в данном случае именно это помогло.

Шли серединой улицы, и никто их не остановил. Должно быть, гитлеровцы, ожидая большого отряда (молва в пять раз преувеличивала численность группы), просто не заметили пятерых разведчиков. А партизаны тоже сначала не заметили врага и даже не подозревали, что деревня занята фашистами. Только необычная тишина тревожила и заставляла настораживаться.

Поравнявшись с третьей хатой, разведчики услышали легкий скрип.

— Слышите? — почти беззвучно шепнул один из бойцов.

— Наверно, воду берут из колодца, — так же тихо ответил Гусев.

Но вслед за скрипом раздался негромкий говор.

Анищенко оставил двоих на месте — как бы в резерве, а сам с Гусевым и Велько осторожно пошел на голоса… Плетень. Калитка. У калитки стоит здоровенный мужчина: вышел подышать свежим воздухом, полюбоваться весенней ночью. Он, вероятно, заметил идущих, но не испугался, посчитал, что это свои, А они, только подойдя вплотную, по белым витым шнурам на мундире догадались, что это немецкий жандармский офицер.

— Батюшки! Немец! — вполголоса произнес Гусев и тут же, не раздумывая, схватил его за грудки.

Анищенко наставил на фашиста наган:

— Хэнде хох!

Разведчики думали, что немцев в деревне немного. Они рассчитывали застрелить офицера, а остальных забросать гранатами. Но офицер не поддавался. Обеими руками он отвел в сторону дуло нагана. Тогда и Гусев поднял револьвер. Медлить было нельзя.

— Вася, бей! — крикнул Анищенко.

Гусев выстрелил.

Гитлеровец вскрикнул и упал.

Только тогда партизаны увидели, что в темноте за плетнем еще фашисты, много фашистов.

— Саша, назад! Будем отходить!

И все пятеро бросились обратно по темной улице. Вырвались из околицы. А за ними тарахтели автоматные очереди, одна за другой взлетали осветительные ракеты, ударил пулемет. Но застигнутые врасплох гитлеровцы били почти наугад. Пули взвизгивали над головами, взрывали землю у самых ног партизан, рикошетили где-то рядом.

— С дороги вправо! За мной! — подал команду Анищенко, стараясь перекричать стрельбу, и, не останавливаясь, свернул прямо в кусты, в болото.

— Ложись!

И они поползли дальше, тяжело переводя дух и удивляясь, что из такой переделки вышли живыми…

…Борковские крестьяне сразу же сделали из этой схватки легенду. На другой день Анищенко с тремя товарищами снова подошел к деревне, чтобы выяснить положение. За разведчиками скрытно следовали на всякий случай вооруженные партизаны.

Первыми Анищенко встретились крестьяне, заготовлявшие в лесу дрова. Чтобы не вызвать подозрений, разведчики прикинулись бежавшими из плена — одинокими, бездомными, голодными. Крестьяне накормили их, но упрекнули: что, мол, вон вы какие здоровые, а в лесу прячетесь, хлеба просите. Надо в партизаны идти.

— А где же тех партизан найти? — наивно спросил Анищенко. — Да, поди, и страшно в партизанах-то?

Крестьяне засмеялись, и один — поразговорчивее — опять упрекнул: