Надо выручать друга! И Новиков лесом побежал наперерез. Запыхался и на бегу вдогонку крикнул:

— Стой! Стрелять буду!

И щелкнул затвором винтовки.

Макар знал, что товарищ не оставит его в беде. Но успеет ли он?.. У солтуса в руках винтовка, и он в любую минуту может пристрелить. А у партизана руки связаны, и при каждом движении веревка больно врезается в тело. Макар старался шагать медленнее, волоча ноги и нарочно спотыкаясь о корни деревьев. Зорко посматривал по сторонам — не зашевелятся ли кусты, не блеснет ли среди них ствол новиковской винтовки.

Услыхав оклик, все трое остановились. Макар еще раз попытался освободить руки. Напрасно! Умеют вязать, мерзавцы!..

Помощник солтуса испугался, попятился назад, но сам солтус оказался не из робкого десятка. Макар слышал, как он выругался и дослал патрон. Холодок пробежал по спине. Бесконечно долгую секунду Макар ждал выстрела. Казалось, он видит в руках солтуса поднимающийся ствол своей винтовки. Частые капельки пота выступили на лбу. Вот и все! Вот тебе и золотые прииски! Вот тебе и Институт цветных металлов!.. Но курок сухо щелкнул и… ничего. Осечка! Солтус снова взвел его — и снова осечка!.. А Новиков уже выстрелил, и помощник солтуса не то упал, не то просто пополз в кусты. Этого Макар уже не видел. Он быстро обернулся назад, Перед ним мелькнули злые глаза под мохнатыми бровями и черная дырка ствола. Он услышал клацанье перезаряжаемой винтовки и снова сухой щелчок. Новая осечка. Нагнув голову, как ныряют в воду, бросился Макар на солтуса. Оба упали.

Все это продолжалось какую-нибудь минуту. Когда подбежавший Новиков развязал Макару руки, солтуса и след простыл, а другой предатель лежал в кустах, и ноги его еще дергались в предсмертной агонии.

Потом партизаны дивились Макарову счастью: три осечки подряд. А ведь патроны были хорошие и, когда понадобились, выстрелили. А самого Макара, посмеиваясь, Новиков называл после этого своим «крестником».

За время нашего пребывания на Белом озере (около месяца) мы пустили под откос тринадцать эшелонов, вывели из строя несколько мостов. Отряд наш снова собрался и вырос. Возвратились группы, выходившие на диверсии еще во время перехода, немало появилось и новых людей. К концу июля у нас насчитывалось не менее ста человек.

Темной июльской ночью Садовский, возвращаясь с группой после задания, задержался в Боровухе. Надо уже было двигаться дальше, но мальчишка, прибежавший с другого конца деревни, сказал, что там появились неизвестные люди. Идут сюда.

Садовский развернул группу и, когда в темноте замаячили какие-то тени, окликнул:

— Стой! Кто идет?

Тени остановились.

— А вы кто?

— Мы — партизаны.

— И мы — партизаны.

— Кто командир отряда?

— Эспека.

Странное слово! Садовский не поверил, что может быть такая фамилия.

— Никаких Эспека! Одного — на переговоры, остальные — на месте.

Неизвестные пошептались, и один из них вышел.

— Ты кто?

— Командир взвода лейтенант Криворучко.

— А я заместитель командира отряда, — отрекомендовался в свою очередь Садовский.

— А кто командир?

— Бринский. Из отрядов Бати.

Разговаривали громко, до партизан Эспека доносилось каждое слово. И вот, услыхав мою фамилию, один из них крикнул:

— Что это за Бринский? Комиссар?

— Комиссар, — ответил Садовский.

— А какой он из себя?

Садовский, как мог, описал.

— Значит, он! — крикнул тот же голос. — Это же наш, подольский. Я — Старо-Константиновского района, а он, кажется, Чемеровицкого. Мы с ним в одной дивизии служили.

— Он и мне земляк, — подал голос другой. — Я — из Полонного.

Правда, от Чемеровиц до Старо-Константинова больше сотни километров, а до Полонного — почти двести, но в немецком тылу все подоляне казались земляками. И, главное, мы действительно знали друг друга по армии, были братьями по оружию. Перекликавшиеся с Садовским старший лейтенант Гончарук и капитан Каплун служили со мной в одном соединении.

Эта перекличка в темноте решила дело. Забыв о недавней настороженности, партизаны обоих отрядов смешались. Еще не зная друг друга и не различая лиц своих новых знакомых, жали протянутые руки, хлопали по плечу, сбивчиво объясняли что-то, смеялись неизвестно над чем.

Той же ночью Садовский вернулся в лагерь с представителями Эспека. Странное название объяснялось просто — оно состояло из инициалов командира Степана Павловича Каплуна. На другой день я встретился с ним самим и договорился о присоединении его отряда к нашему. Вечером, перед самым закатом, сделали для бойцов Каплуна доклад о задачах и методах борьбы в тылу врага. Люди заинтересовались: многое было для них совершенно ново, а кое-что показалось даже невероятным. Они не представляли себе, как много вреда можно нанести противнику хорошо организованными диверсиями. Сильное впечатление произвели и живые примеры Латышева и Тамурова, которые пришли со мной и поделились со слушателями своим опытом подрывников. Партизаны отряда Каплуна единодушно решили присоединиться к нам.

Всю ночь и половину следующего дня (до обеда) я беседовал по отдельности с каждым бойцом и командиром. Некоторых пришлось отсеять, а остальные направились со мной на Белое озеро.

Там меня ожидал еще сюрприз. Перевышко в эту ночь встретил в Мелевичах вторую часть того же отряда, возглавляемую Лагуном, и привел ее в наш лагерь.

Теперь придется сделать отступление, чтобы рассказать о наших новых товарищах и организованном ими отряде.

Начну с истории командира отряда — Степана Павловича Каплуна, которую он рассказал мне несколько позднее, когда мы шли с ним к Бате — от Белого озера на Центральную базу.

Капитан Каплун, кадровый офицер, был работником штаба одного из соединений Красной Армии и участвовал в боях с самого начала войны. Так же, как и я, он испытывал всю горечь и все трудности отступления.

…Кровопролитный бой за местечко Зельва. Ночь в лесу западнее Слонима. Короткая летняя ночь. Не успели отдохнуть — уже светает. И подкрепиться не могли, потому что никаких запасов не было. Даже воды не нашлось, чтобы напиться вволю. А на утро оказалось, что гитлеровцы окружили лес превосходящими силами: танки, пушки, минометы против изнемогающих от усталости и жажды советских солдат.

Уверенные в своем численном и техническом перевесе, фашисты предлагают сдаваться. Радиорупоры ревут на опушках: «Вы окружены. Выходите из лесу в сторону города группами в организованном порядке с белыми флагами. Кто не выйдет…» — и угрозы ослушникам, и обещание милостей тем, кто сдастся.

Каплун и капитан Кабанов — офицер того же соединения — сформировали ударный отряд, равный примерно роте, и двинули его на прорыв. Но сильный огонь заставил бойцов откатиться обратно. Весь день прошел в таких же безуспешных попытках. А фашисты грозили, что завтра танки будут прочесывать лес, и разведка подтвердила: немецкие машины уже подходят со стороны Слонима.

Вечерело. Надо было во что бы то ни стало воспользоваться ночными часами, чтобы вырваться из мешка. Каплун еще засветло подобрал группу в сорок человек и, как только стало темно, повел ее по опушке, внимательно наблюдая за осветительными ракетами, взвивавшимися над немецкими постами. Впереди двигался парный дозор, остальные — по одному за командиром. Ночь была лунная, но, пробираясь межой среди густой ржи, группа некоторое время оставалась незамеченной. И вдруг — ракета прямо перед дозорными. В упор ударил тяжелый немецкий пулемет, заработали автоматы. Вероятно, враги стреляли наугад, но дозорные ответными выстрелами обнаружили себя. Огонь усилился — и теперь уже с двух сторон. Вступать в бой нельзя: надо было уходить, отходить, скрыться от полевых караулов, на которые наткнулась группа. Громко выкрикнул Каплун короткие слова команды:

— Прекратите огонь! Дозоры назад! Ползком за мной!

И, приняв левее немецких караулов, все по той же густой ржи спустился через несколько минут в небольшую балочку.