5. Собранные для немцев скот, хлеб и одежду не отправлять без нашего ведома.

6. Оказывать нам помощь оружием, боеприпасами и медикаментами.

7. К концу января достать нам два комплекта питания для радиостанции.

8. Информировать нас обо всех мероприятиях фашистов.

Василенко выслушал внимательно, а Зубрицкий — испуганно. Василенко даже записал все эти пункты в свою книжечку. Возражений никаких не было. Возможно, они и хотели бы возразить, но Зубрицкий не осмелился, а Василенко… Наверное, он и не собирался выполнять своих обещаний.

Потом они оба дали подписку, что будут всеми силами бороться с немцами и помогать партизанам. Кажется, Василенко даже вздохнул облегченно, закручивая на бумаге свой замысловатый росчерк: подписано — и с плеч долой.

Я тоже вздохнул: деловая часть свидания закончена, перемирие заключено. Но, как это ни странно, напряжение, царившее в комнате, не уменьшилось. Я никак не мог заставить себя почувствовать, что вот эти два человека, за которыми мы еще недавно гонялись с оружием и которые, в свою очередь, каждого из нас хотели повесить или расстрелять, сделались хотя бы на время нашими союзниками. Невольно мысль возвращалась к их винтовкам, стоявшим в углу, к пистолету, который лежал у меня за пазухой… А у них в карманах тоже, наверно, лежат пистолеты… Где-то за пеленой метели пьянствует сейчас таранковичская полиция, а у колхозного сарая двое моих товарищей ожидают меня, охраняя лошадей…

Василенко и Зубрицкий придвинулись поближе к столу, хозяйка зазвенела посудой, появилась бутылка вонючего самогона. Без самогона они не могут. А сейчас и нас пригласили. Но разве мы могли остаться в этой комнате и за этим столом вместе с ними?.. Одно только мне хотелось спросить у Василенко, и я спросил:

— Скажи — только без дураков, — откровенно, — что тебя заставило пойти в бургомистры?

Он вызывающе взглянул на меня и даже слегка улыбнулся.

— По совести скажу… Жить-то хочется. Теперь новые порядки, и надо ловить момент. Кто сумеет пристроиться — тот и выйдет в люди, сделается хозяином жизни… Если бы вот только не пришлось с партизанами канителиться…

— А народ?

— Что народ? Каждый сам за себя отвечает. Своя рубашка ближе к телу.

Спрашивать больше было не о чем.

С каким удовольствием вышел я после этого на свежий морозный воздух и подставил горячее лицо зимнему ветру и колючему снегу!.. Домой! В лагерь!

Вполне естественно, что мы не доверяли Васнленко, но весной, когда начали проводить мобилизацию в тылу врага, Батя дал мне специальное указание: вывести в лес и его вместе со всей таранковичской полицией. Была договоренность, что бургомистр сам подготовит своих людей. Выполняя приказ, я дошел до Таранковичей и послал к Василенко связного. Он не явился на вызов и даже не дал никакого определенного ответа. Я отправил второго связного, но оказалось, что Василенко уже арестован немцами. Я не верю, что Василенко на самом деле хотел идти в партизаны, считаю, что это было только очередным ходом в его хитрой двойной игре. Мое мнение подтверждается всем поведением Василенко, а также и тем, что после его ареста никто из его полицаев даже не попытался перейти к нам: наоборот, и с новым начальником они продолжали вести борьбу против народных мстителей.

И это было в то время, когда партизанское движение начало приобретать массовый характер. Люди не только шли к нам, но и организовывали самостоятельные отряды. В наши районы пришел Заслонов со своими железнодорожниками, возник отряд Кузина. Несколько позднее появился отряд Воронова и ряд других. Народ поднимался на борьбу, сметая всех фашистских прислужников.

Началась весна. Зимой этого года Красной Армией были целиком освобождены Московская и Тульская области и ряд районов других областей. Более чем из шестидесяти русских городов, из одиннадцати тысяч русских селений изгнаны были захватчики. Они отступали на запад, устилая трупами поля и дороги, и к весне 1942 года откатились на некоторых участках более чем на 400 километров. А советские войска уже вплотную подошли к Великим Лукам и Велижу, к Белому и Ржеву, к Орлу и Гжатску. Со стороны Витебска и до нас уже в тихие ночи доносился гул артиллерийской канонады.

Началась весна. Солнце поднималось все выше и выше, в полдень на припеке таяло, сугробы оседали, обнажались пни и чёрные кочки. А ночью опять замерзало, и поляны затягивались хрустящим зернистым настом. По этому насту каждый вечер выходили на боевое операции партизаны и каждое утро возвращались, докладывая о выполнении заданий и сообщая новости.

Так возвратились и двадцать четвертого марта. Старший группы доложил, что по деревням вокруг бродят какие-то парашютисты, разыскивая отряд Бати.

— Наверно, переодетые немцы. Опять провокация — таково было общее мнение. Но я все-таки отправил несколько человек в разведку: выяснить, что за люди. А чтобы враги (если это действительно враги) не принесли вреда другим отрядам и нашим помощникам в деревнях, послал еще человека в Амосовку к Виктору Стовпенку с приказанием организовать дополнительное наблюдение.

На другой день около полудня трех неизвестных вооруженных людей видели на дороге из Ковалевичей в Забоенье. Странно: немцы и полицаи не ходят мелкими группами по таким дорогам. Я выслал новую разведку…

А на базе жизнь шла своим чередом. В третьем часу был готов обед. Радуясь весеннему солнышку, бойцы разбрелись по поляне со своими котелками и мисками. Я тоже уселся на обсохшем пеньке, но едва взялся за ложку, как прибежали из охранения:

— На нашей тропе показались трое чужих.

— Ах, черт!.. Пообедать не дали! Приготовиться!

И, оставив миску, схватился за автомат. За мной побежал Перевышко.

Тропинка была кривая, и на изгибе ее еще на значительном расстоянии мы увидели Кобякова, который, щелкая затвором, кричал кому-то:

— Бросайте оружие! Стрелять буду!

Когда мы подбежали, он пожаловался:

— Товарищ командир, не бросают.

Неизвестные действительно не хотели подчиняться часовому и спрятались за сосны, очевидно, готовые к бою.

— А чего с ними канителиться! — громко, чтобы и незнакомцы слышали, ответил я. — Вот я их гранатой! — И поднял для броска РГД. — Бросай оружие!

В это время один из них замахал рукой:

— Бринский?.. Бринский!.. Комиссара не узнаешь!

Знакомый голос. И в тон ему еще более знакомым голосом закричал второй:

— Щербину не узнаешь!.. Бринский!..

Я опустил гранату и кинулся к ним навстречу. Это были свои. В первом я без труда узнал комиссара Корниенко. Он нисколько не изменился, только черные усики появились на его бледном лице. Вторым был наш товарищ по гурецким делам — Щербина. Широкая черная борода закрывала всю его грудь и придавала лицу какое-то совсем новое выражение, будто бы Щербина сделался цыганом.

Обнялись. Расцеловались. Они познакомили меня со своим третьим спутником:

— Новый товарищ — Сенька. Так и зови Сенькой… Инструктор. Будет учить наших людей подрывному делу.

— Добре. Будем знакомы. Идемте на базу, там расскажете.

— Вы сначала поесть дайте, а то у нас животы подтянуло.

— Накормим, накормим! В самый раз явились. У нас еще не остыла.

И сразу, еще на лесной тропинке, Щербина начал рассказывать о Большой земле, о наступлении, о настроении в Москве.

— Как двинули!.. Когда мы вылетали, только и разговору было: сколько сегодня населенных пунктов? Сколько сегодня пленных?.. В столовке там хорошая была девушка, а репродуктор у нее прямо над головой. Приходишь и спрашиваешь: «Катя, что сегодня?» — «Борщ», — говорит. — «Да нет — по радио?» — Она смеется. А на другой раз наоборот: «Что сегодня?» — Говорит: «Сухиничи и пятьдесят населенных пунктов». — «Да нет — на обед?» Она сердится: «Вас не разберешь: прошлый раз вы не про обед спрашивали»…

Мы знали о наступлении Красной Армии по сводкам Совинформбюро, но гости с Большой земли рассказывали о нем гораздо подробнее и живее. Они видели горы фашистских трупов, устилавших подступы к Москве, видели кладбища немецкой техники на местах только что отгремевших боев. Щербина и за обедом поминутно отрывался от миски и, размахивая ложкой, продолжал говорить. И сам он не мог утерпеть, да и мы не могли удержаться от расспросов: ведь мы так долго ждали, так долго и безуспешно добивались связи с Большой землей! Батя в свое время три раза посылал специальные группы — Архипова, Ковалева и Диканева, — от них не было ни слуху ни духу. Теперь выяснилось, что первые две группы не добрались до линии фронта, а из третьей уцелел только майор Диканев. Он и принес командованию известие о том, что мы живы, что мы боремся и ждем связи. Корниенко и Щербина, с которыми мы расстались еще в ноябре, присоединились к Красной Армии во время освобождения Опочек. А теперь снова прилетели к нам, и с ними еще три человека. Один — уже знакомый нам Сенька, остальные двое стерегут груз. Да, груз. Там есть оружие, боеприпасы, взрывчатка. Там есть и радиостанция, и шифр для нее. Теперь мы сможем не только слушать сводки Информбюро, но и сами будем посылать радиограммы на Большую землю. Но груз лежит прямо в лесу, где-то между Нешковом и Островами, и сторожат его только двое парашютистов. Надо выручать их. Вокруг них немецкие гарнизоны и полиция. Как бы не проведали! О десантниках уже знают. Щербина в одной из деревень слыхал краем уха, что бабы собираются искать в лесу парашютный шелк. Шелку нам, конечно, не жалко, но ведь за женщинами могут проследить, и тогда прости-прощай боевые гостинцы Москвы, прощай долгожданная связь с Большой землей!