Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Отойдем, поговорим, — сказал я. — Есть серьезные вопросы.

Отошли, но, взволнованные, оба говорили о чем-то постороннем. И едва ли не единственное, что я сказал ему по существу при прощании, было:

— Побольше давай нам толу.

Николай Велько

Мы надолго распрощались со своими боевыми товарищами, с некоторыми из них мне уже не суждено было встретиться. Не удалось мне встретиться и с Николаем Велько, которого за немногие месяцы пребывания на Выгоновском озере я успел по-настоящему оценить и полюбить. Заканчивая белорусский период своих воспоминаний, я чувствую, что он был бы не полон, если бы я не рассказал об этом простом и честном человеке, славном патриоте, неутомимом борце за счастье белорусского народа, все, что знаю, что слышал от него, что сообщили мне о нем наши общие друзья.

Вот он опять входит в мою память: плотный, чуть-чуть сутуловатый, в обычном своем ватном пиджаке и черной кепке, как входил, бывало, в нашу партизанскую землянку, возвращаясь из далекой разведки. Ясно вижу его простое лицо с крупными чертами, прямой нос и серые, чистые, не умеющие прятаться глаза. Говорят, что в глазах отражается внутренний мир человека. Так и в глазах Велько, кажется, отражался весь его характер, характер человека прямого и чистого, без единого пятнышка на совести, верного в дружбе и в ненависти.

Он любил жизнь и детей, любил солнце и родные чащи Полесья, ветерок, пробегающий по вершинам сосен, птичий гомон в кустах, скромные полесские цветы… Жизнь с детства учила его голодать и работать. А сил было много и голова светлая и руки золотые. Чего только он не умел, чего только он не делал! И пахал, и сеял, и плотничал, и сапожничал, и печи клал, и лес рубил, и сплавлял его по капризным полесским речкам. Но как бы он ни ломал спину, как бы рано ни вставал, как бы поздно ни ложился, нужда все так же теснила его. Поле, которое он пахал, и зерно, которое он сеял, были чужими, а его семье едва хватало хлеба. Прекрасные строевые сосны и кряжистые дубы, которые он рубил, тоже принадлежали панам, а у него в хате ребятишки ползали по холодному земляному полу, и нечем было покрыть эту землю: панский лес слишком дорог для мужика. Хорошим он был охотником. Всякого зверя, всякую птицу знал и не терял попусту заряда, но и охотиться можно было не всегда и не везде. Леса ясновельможных князей Радзивиллов со всех сторон окружали его родную деревню Борки, а князья для своей охоты, для своей шляхетской забавы строго берегли лучшую дичь в лучших угодьях.

Так было в далекие царские времена, так было и при Пилсудском, и после Пилсудского. Казалось, просвета не будет в этой жизни. Но никакая нужда, никакой гнет не могут отнять у человека последнее. К Николаю Велько пришла в свое время любовь со всеми ее радостями. Он женился на девушке из такой же бедной семьи и еще упрямее продолжал работать. На чужой земле, в чужом лесу. Появились дети — он в них души не чаял. Возвращаясь домой с лесоразработок или с охоты, находил время нарвать своим малышам (а их уже было четверо) земляники или малины. А если бывали деньги, сам недоест, а уж прибережет им какой-нибудь гостинец. Дети росли… Что с ними будет? Неужели такая же тяжелая судьба ожидает их? Вот бы их выучить! Вот бы их в люди вывести! — Но разве сумеешь?

Не лучше жили и соседи Велько. Думалось, что мачехой стала им родная земля. И многие бросали ее и уезжали на заработки в чужие страны. Где только не видали белорусского мужика! Даже в Америке, в далекой Америке, о которой ходили тогда самые невероятные слухи. Рассказывали, что там мужик может разбогатеть и сделаться паном. Но уезжали многие, а богатыми что-то не возвращались. Наоборот, приезжали домой еще беднее, чем были, изломанные непосильным трудом. «Нет, — говорили они безнадежно, — это не для нас. Жулику там можно нажиться, а рабочему человеку все равно пропадать». И продолжали ломать спину на панов.

Белорусский народ никогда не был таким безропотным и бессловесным, каким его старались изобразить в старой литературе. Как мог, он боролся с царскими чиновниками, боролся с панами и осадниками. Боролся все упорнее, все ожесточеннее.

После революции Белоруссия оказалась разрезанной пополам. Здесь панская Польша, а там — недалеко, каких-нибудь сто верст на восток — такие же белорусы, такие же полесские мужики, но у них и земля своя и жизнь другая. Там Советы. Там Ленин. Это известно всем. Что бы ни брехали паны, как бы ни отгораживались от Советской страны, земля слухом полнится. Имя Ленина услыхали здесь еще в семнадцатом году и хотя произносили его тайком, но с какой-то особенной теплотой и надеждой. Оно помогало в борьбе, оно придавало силы…

Ленин умер. Большое горе принесла его смерть всем беднякам и всем рабочим земли. Но это горе не сломило их. Нет! Именем Ленина, памятью Ленина клялись они усилить борьбу. Так было и в Западной Белоруссии. Велько хорошо запомнил эти дни. Положение до того обострилось, что хозяева каждую минуту ждали открытого возмущения. В Борки приехал из Ганцевичей усиленный наряд полиции, несколько человек арестовали, за всеми подозрительными следили. И в других деревнях тоже начались строгости и аресты.

Не только собрания нельзя было провести, но и вспоминать о Ленине, говорить о нем на людях опасались. И все-таки сговорились. Назначили место далеко в лесу, в таких трущобах, которые только коренным полещукам известны, куда никакая полиция и ногой не ступала. Велько ушел туда будто бы на охоту. Такие же охотники собрались из Хатыничей, из Люсина, из Свентицы, из Новоселок и из других деревень. Более пятидесяти человек. В лесу у костра провели траурное собрание. Железнодорожник из Лунинца Михаил (только под этим именем и знал его Велько) рассказал о жизни и работе Ильича. Суровые, испытанные бедами и трудом люди долго стояли на морозе с непокрытыми головами, и слезы замерзали у них на щеках. Много нового узнал Велько в этот день. Многое как будто заново открылось ему, как будто прояснилось перед глазами.

Позднее он встретился с Михаилом еще раз. Зимой 1931 года один знакомый Велько из Хатыничей привел железнодорожника в Борки, чтобы сохранить, укрыть его от полиции дня на два, на три. Велько помог Михаилу спрятаться и опять жадно слушал рассказы о революции, о Советском Союзе, о советских людях, о советском счастье, о том, что все люди во всех странах со временем добьются этого счастья. «Все люди рождаются равными, — говорил Михаил. — Не было случая, чтобы один родился со шпорами на ногах, а другой — с седлом на спине». Нам это кажется простой истиной, но для Велько, человека, которому всю жизнь — день за днем — твердили, что он неполноправен, что он «черная кость», что он родился мужиком, а пан рождается паном, — для Велько это было откровением и запомнилось на всю жизнь.

Встречи с Михаилом помогли ему разобраться в жизни, сделаться активным борцом. Теперь он знал, за что надо бороться, к чему надо стремиться. Велько прозрел. А вокруг него была та же нищета, бесправие, полицейский террор. Несмотря на всю его осторожность и неразговорчивость, начальники начинали коситься на него, и кулаки поглядывали подозрительно. Трудное было время.

Но это время прошло, и в 1939 году Велько встретил вступление советских войск в Западную Белоруссию, как давно ожидаемое счастье. Ожили и распрямились люди. В селе появилась школа, настоящая бесплатная школа для мужичьих детей, для детей Велько. А самому ему не только дали землю, на которой он мог сеять свой собственный хлеб, его выбрали депутатом сельсовета, потом послали в район на съезд. Он радостно, с головой окунулся в активную общественную работу, участвовал в распределении земли, агитировал, читал соседям газеты, заботился о школе; сам помогал чинить парты, подгонять оконные рамы и двери. Он побывал в Минске, побывал в колхозах Восточной Белоруссии, увидел, как живут свободные люди, как работают, как хозяйствуют. И у себя в селе начал собирать наиболее активных, наиболее сознательных крестьян — ядро будущего колхоза.

79
{"b":"238464","o":1}