— Что же вы не разворачиваете орудия? Слышите — танки?!

Царев в свою очередь удивился.

— Да ведь у меня зенитки, — сказал он.

— Вижу. А разве зенитки не могут стрелять? Разве их нельзя поставить горизонтально? Не будете же вы отдавать их без выстрела. Бейте прямой наводкой! Сами знаете, какое положение.

— Сам знаю. — Он помедлил секунду, собираясь, очевидно, возражать, но вдруг передумал. — А ведь это — интересно! Давайте попробуем… Товарищ лейтенант!

Подбежал совсем еще молоденький офицер — такой же аккуратный, как и командир дивизиона. И через минуту зенитчики забегали вокруг орудий. Странно было видеть, как стволы опускаются, словно вытягиваются параллельно земле, поворачиваясь навстречу врагу. Зенитки превращались в противотанковые пушки. Только бы станки выдержали горизонтальную отдачу!

— Открывайте огонь, когда они подойдут на выстрел! — уходя, крикнул я Цареву.

На опушке, где залегли наши пулеметчики, меня остановил старший политрук Чернышев.

— Товарищ батальонный комиссар, что делать?

— Как что? Ложитесь — и будете стрелять. Отобьем и пойдем в контратаку.

— С пистолетом?

— Сейчас будет автомат… Соловьев, у вас там есть оружие? Выдайте старшему политруку.

Чернышев был не нашей части, но у нас оставались автоматы после погибших товарищей — и он получил один из них. Казалось, вместе с оружием вернулось к нему и спокойствие, минутная растерянность прошла.

В зелени далеких перелесков показались танки. Их было много. Черные, неуклюжие, тяжело переваливаясь на рытвинах, они утюжили, уминали тонкий березняк. А за ними и между ними мелькали, то исчезая из виду, то появляясь, юркие фигурки мотоциклистов. Седыми дымками выстрелов вспыхивали стволы орудий. В ответ загрохотали зенитки, полетели над нашими головами снаряды. Черные чудовища ближе… ближе… И вдруг одно из них вздрогнуло от прямого попадания и остановилось. Другое — с перебитой гусеницей — полезло куда-то в сторону. Третье, нелепо накренившись, уткнулось орудием в кювет… Остальные все ползли и ползли. Мы уже различали белые кресты на броне… Еще несколько черных машин, выведенных из строя, застыло среди кустов. Остальные продолжали ползти… Короткими очередями застрочили по мотоциклистам наши пулеметы… А черные чудовища все приближались! Казалось, что не минуты, а часы — бесконечно долгие часы — тянется это наступление. Может быть, самое тяжелое испытание нервов — танковая атака…

Каких-нибудь двести метров осталось… Но зенитчики усилили огонь, расходуя последние снаряды, и фашисты не выдержали. Один за другим танки начали поворачивать обратно. Обгоняя их, понеслись и мотоциклисты.

— Ура-а! — крикнул кто-то, и мы дружно подхватили это «ура», поднимаясь в контратаку.

Вечерело. В синеватой дымке сумерек вражеские танки сливались с темнеющими кустами. Уползая куда-то на юго-восток, они очищали нам дорогу. А впереди горели деревенские хаты, зажженные снарядами.

Деревня была пуста. Не останавливаясь, мы миновали ее и, свернув на северо-восток, за ночь ушли километров за пятнадцать от места боя.

Под Дятловом мы получили приказ от генерал-майора Рубцова силами своей части и ряда других тоже сильно поредевших частей прикрывать отход кавалерийского корпуса. Целые сутки вели ожесточенный бой на этом рубеже, а потом самолет сбросил нам вымпел с приказанием двигаться к старой границе (Негорелое — Койданово). Отбиваясь от противника, мы продолжали отходить на восток, переправились через Неман. Здесь уже побывали фашистские танки, и около дороги оказалось целое кладбище их. Более 200 исковерканных и сожженных машин бесформенными грудами и черными скелетами торчали на поле — результаты героических боев одной из наших стрелковых дивизий.

Достигнув старой границы, расположились в лесу, в бывшем укрепрайоне, где генерал-лейтенант Болдин, в подчинение которого мы теперь перешли, группировал отходившие советские части.

В этот же день он собрал совещание командиров и комиссаров частей своей группы. Полковник из штаба округа сделал обстоятельный доклад о той обстановке, в которой мы оказались, и о наших задачах. В условиях окружения мы должны не только пробиваться на восток, обороняясь от наседающего со всех сторон противника, но и задерживать его наступление, а также — докладчик особенно упирал на это — переходить к партизанским методам борьбы, организовать всенародное сопротивление фашистам. Таков призыв партии. Нападая на штабы, склады и коммуникации захватчиков, мы должны создать для них невыносимые условия на захваченной ими земле.

Внимательно слушая доклад, я думал, что слова о партизанской борьбе относятся главным образом к партийным и советским работникам оккупированных районов, мы же, бойцы регулярной армии, оказывая им посильную помощь, должны ставить перед собой основной задачей выход из окружения и соединение с главными силами.

Вспоминается, как во время отступления при виде фашистских зверств, при виде тех разрушений и бедствий, которые принесли нам захватчики, росла наша ненависть к врагу, росла жажда борьбы и мести. У многих в этих областях был родной дом и близкие люди. Где-то здесь, в эшелоне, идущем к востоку, была и моя семья. Майору Черапкину, которого я встретил недалеко от Белостока, кто-то сказал, что этот эшелон разбит и расстрелян немецкими десантниками у станции Зельва. Среди убитых, как сказали ему, была и его жена. А от моей семьи осталась только меньшая дочь Тамара. Надо ли говорить, что я пережил, услышав это?..

Через некоторое время, дойдя до Зельвы, мы действительно нашли разбитый немцами эшелон. Я — солдат и не боюсь крови, но то, что увидели мы здесь, поразило меня и никогда не забудется. Ни в чем не повинные мирные жители были расстреляны, замучены… Молодая женщина лежала около одного из вагонов рядом с мальчиком, которого она, должно быть, вела за руку. Их настигли немецкие пули. А другой ее сын, грудной ребенок, громко плакал и тянулся к материнской груди…

Старшина Азиев поднял малыша с земли и неумело пытался утешить, смешно подмигивая и приговаривая что-то по-осетински.

— Товарищ комиссар, понесем с собой? — обратился он ко мне.

— Понесем, — ответил я, — донесем до первой деревни.

Но нести не пришлось. Вместе с нами к разбитым вагонам подошло несколько местных жителей, прятавшихся от налетов вражеской авиации в соседней роще. Они помогали нам перевязывать раненых, уводили их к себе в деревню. Одна из женщин, увидев грудного ребенка на руках у Азиева, сказала:

— Сиротка!.. Давай его мне. Вырастет вместе с моими.

— Отдать, товарищ комиссар?

— Отдай.

— Вот и мать нашлась, — заметил кто-то.

В привычных руках женщины ребенок затих и зачмокал, поворачиваясь личиком к ее груди.

Мы обошли весь состав, сделали, что могли, но ни моих родных, ни жены Черапкина не нашли… Может быть, это другой эшелон? Наверное, другой! Ведь грудной ребенок не прожил бы столько времени… А как же наши? Может быть, они успели проскочить?..

Несколько дней спустя встретили мы сержанта, которому майор Выходцев поручил сопровождать наши семьи. Он подтвердил, что эшелон действительно пострадал от налета фашистов. Были жертвы, и среди них жены старшего лейтенанта Веригина и лейтенанта Лобанька. У жены старшего лейтенанта Адашкина начались преждевременные роды, и она тоже была убита гитлеровцами. Некоторым удалось пересесть в другой поезд. О наших семьях он ничего не знал. Теряясь в догадках, я сохранил только слабую надежду, что жена и ребятишки живы.

Позднее, когда мы находились в районе старой границы, соединившись с группой генерал-лейтенанта Болдина, пришел к нам невысокий худенький старичок. Было еще очень рано, но и в скупом свете начинавшегося дня были видны его седые усы, давно не бритый подбородок и серая белорусская свитка, накинутая поверх «городского» костюма.