Наконец-то нашли!

Вместе с Батиными разведчиками пошли к нему и наши люди для связи. Утром они привели начальника Батиного штаба капитана Архипова. Мы с ним договорились и, решив присоединиться к отряду Бати, в ночь с девятнадцатого на двадцатое октября двинулись в Ковалевичский лес.

Ночь была черная, а деревья еще черней. Надоедливый осенний дождичек, мокрая дорога. Партизаны ворчали, спотыкаясь о какие-то кочки, о древесные корни, шлепая по невидимым лужам. Фыркали лошади, лениво скрипели телеги в тылу нашей небольшой колонны. И хотя до цели пути, до лагеря Бати в Ковалевичском лесу, оставалось уже недалеко, никто из нас не знал точно его расположения.

И вдруг:

— Кто идет?

Мы скорее догадались, чем увидели, что навстречу нам выдвинулась группа людей.

— Это мы, товарищ Черкасов, гурецкая группа, — ответил капитан Архипов, сопровождавший нас.

Ослепительной иглой проколол тьму электрический фонарик. Жмурясь от него, мы успели заметить, что с Черкасовым было человек семь, двое из них верхами.

Тот же самый голос спросил:

— Бринский здесь?

— Здесь.

— Комиссар Бринский из Чонгарской дивизии?

— Тот самый, — ответил я.

— А я Черкасов.

— Из Лепельской?

— Да.

— Вот хорошо, и тут друзья. Гора с горой не сходится…

Черкасов спешился.

— Двигайтесь дальше.

И подошел ко мне.

— Давай-ка закурим со встречей.

Свертывая цигарки, пропустили вперед колонну. Когда вспыхнула спичка, я посмотрел на Черкасова. Давно не видались, но он нисколько не изменился: все то же румяное молодое лицо, русые волосы. И те же по-старому знакомые глаза глянули на меня с улыбкой.

— Что, не узнаешь?

— Да нет, ты все такой же.

— И ты тоже… Еще не седеешь?

— Рано!

Догоревшая спичка обожгла пальцы.

— Ну, загляделись!.. Пошли!

Двинулись…

— Да-а, сколько лет!.. А ты не знаешь, где сейчас полковник Огурцов? — спросил я.

— Сергей Яковлевич? На Украине, командовал танковой бригадой… Вот человек!

— А про Михайлова не слыхал?

— Полкового комиссара? Где-то на Кавказе…

— Да ты хромаешь! — вдруг заметил я. — Угодила фашистская пуля?

— Царапнуло. Ерунда. Но до сих пор дает себя чувствовать. Ходить приходится много — натираешь. А врача нет, лекпом лечит…

Расспросами и воспоминаниями скоротали мы остаток дороги. А она, все такая же утомительная, извивалась в том же черном и неприветливом лесу.

Несколько раз строгими голосами окликали нас караулы, прежде чем между деревьями замелькали дымные костры лагеря.

Люди, сидевшие у огня, потеснились, чтобы дать нам место. Стали знакомиться. Пришедшие со мной переобувались, сушили портянки. Я оказался среди разведчиков. Веселый быстроглазый парень, оживленно жестикулируя, продолжал какой-то рассказ:

— …Я ему говорю: «Стой!» — а он бежит. Я тогда из автомата, но, конечно, вверх. Он так и скорчился от страха. «Вот, говорю, теперь разберемся»… А что, хлопцы, нет ли у вас закурить? — вдруг обратился он к нашим ребятам.

Появился кисет с табаком.

— О-о, да вы совсем богато живете, придется с вами дружбу заводить. — И, хитро подмигнув кому-то, веселый разведчик завернул цигарку в палец толщиной.

Ко мне подошел Черкасов:

— Антон Петрович, пойдемте к Бате.

Батя сидел у костра на толстом бревне, согнувшись и опираясь локтями о колени. Грел над огнем руки. В неровном мигающем свете он показался мне пожилым — почти старым, да я, по правде сказать, и ожидал увидеть именно такого, ведь он — «батя». Даже удивился, что у него нет бороды.

Оторванный голосом Черкасова от каких-то своих мыслей, он поднялся нам навстречу:

— Бринский?

— Гурецкая партизанская группа прибыла в ваше распоряжение.

— Здравствуйте. Садитесь.

В лагере Бати с первых же минут знакомства меня поразила четкая, налаженная дисциплина, как в хорошей воинской части. Не было того, что обычно называют партизанщиной, и в этом чувствовалась твердая рука командира. Я невольно сравнил его отряд с Гурецким, и сравнение было не в нашу пользу. А Батя в самом начале разговора спросил:

— Что у вас за люди? Такие же, как у Щербины?

Я понял, что это касалось дисциплины, и несколько смутился.

— Да… но и получше есть.

Тогда он рассказал о встрече с бойцами Щербины. Батя был один, и партизаны заподозрили в нем шпиона, хотели расстрелять без приказа командира, отобрали маузер и вообще вели себя недопустимо.

— Люди в партизанских условиях иногда распускаются, — сказал Батя в заключение. — Может быть, и у вас такие?

— Могут быть и такие, — сказал я, — но в основном народ хороший.

Беседа затянулась. Батя говорил о Большой земле, о наших задачах, о своем отряде. Расспросив меня, он и о себе рассказал подробно. Зовут его Линьков Григорий Матвеевич, родился он в Оренбурге, заядлый охотник, знаток и любитель леса. Старый член партии, участвовал в гражданской войне, партизанил. Теперь — инженер, и большого труда ему стоило отпроситься на работу в тылу врага.

Недавно в их отряде погиб начальник связи, единственный человек, у которого был шифр для радиопередач. В результате все радиостанции отряда могли только принимать вести с Большой земли, а работать на передачу не могли…

— Значит, не всё мы предусмотрели, когда собирались лететь, — закончил Батя. — Нельзя было давать шифр только одному человеку. Если бы у каждого радиста был шифр, мы сейчас были бы связаны с Большой землей. Не предусмотрели, а для партизана каждая непредусмотренная вовремя мелочь может стоить жизни.

Скитаясь по лесам и болотам, без связи и без товарищей, он много перетерпел от этих непредусмотренных мелочей и много, должно быть, передумал.

Во время разговора я ближе присмотрелся к Бате. И вовсе он не старый: сорок, ну — сорок два, сорок три года. Широкий, лоб, пристальные глаза. Чувствуется человек твердого характера и большой смелости, но смелости не безрассудной: он знает, что делает, умеет все рассчитать и взвесить. Это и по разговору видно. Я сразу почувствовал уважение и доверие к своему новому начальнику.

Лагерь затих, костры догорали, партизаны давно уже спали в своих шалашах. Пора и нам! Немного остается до осеннего позднего утра…

Серый рассвет едва пробивался между соснами, когда я по приказанию Бати построил своих бойцов. Батя поздоровался, ответили дружно, а он строго оглядел шеренги, замечая командирским глазом и плохую выправку, и движение, и разговоры в строю. Мне видно, как вытянулся под его взглядом сутулый Перевышко, стал серьезным шутник Пат. Затем, начиная с правого фланга, Батя пошел вдоль строя, подробно расспрашивая бойцов, интересуясь даже мелочами прежней их жизни и работы. Казалось, что он своими проницательными глазами хочет заглянуть в самую душу человека, узнать каждого, понять, оценить, на что он пригоден.

Все это: и взгляд, и внушительная фигура, и строгая внимательность к людям — произвело на наших ребят сильное впечатление. Правда, сначала они так же, как и я, были несколько удивлены и, пожалуй, даже разочарованы, увидев своего нового начальника без бороды, но потом почувствовали, что он именно «батя». Это несколько грубоватое, но по-своему нежное слово лучше всего характеризует то глубокое доверие, с каким относились к нему партизаны. Много мне пришлось слышать разговоров на эту тему, но вернее всех сказал Саша Волков, тот самый веселый разведчик, который закуривал у нас этой ночью:

— Если Батя с нами, то будь мы хоть у черта на рогах — не пропадем!

Мы тоже почувствовали это с первого дня пребывания в его отряде и не ошиблись. На протяжении трех с лишним лет руководил он нашей борьбой с захватчиками. Личным примером, не щадя своей жизни, учил нас быть смелыми, беспощадными, стойкими. Он передавал нам свой богатый опыт старого коммуниста, партизана гражданской войны, опыт охотника и следопыта.