— Началось! — говорит он. — Опять встретились Чим-Чилим со Шлыковым. Покоя от него нет, от вашего Чим-Чилима.
Я с трудом удерживаю улыбку. Бас Перевышко (Батя его голоса терпеть не может и зовет парня почему-то этим странным прозвищем Чим-Чилим) и мягкий тенор Шлыкова ясно слышны на фоне других голосов. Хорошо поют ребята! И действительно: стоит им только встретиться — не обойдутся без песни… Я говорю:
— Молодежь. Пускай поют.
— Я думаю, вы тоже не прочь быть у них запевалой, — раздраженно отвечает Григорий Матвеевич и ожесточенно принимается чинить карандаш.
— Давайте дальше!
А, кроме маршрута, надо снова перебрать всех людей, подумать о командирах групп и взводов. До сих пор наши отряды делились на взводы и полуотряды (по нескольку взводов). Это было целесообразно и необходимо в бою, в сторожевой службе, в налетах, но для подрывного дела, как показал опыт, нужна небольшая группа, лучше всего пять-семь человек. Батя приказал мне разбить всех уходящих на такие группы и к 10 часам утра представить список командиров… Заснуть в эту ночь так и не удалось.
* * *
Еще с осени 1941 года все вновь вступившие в отряд после испытательного срока принимали нашу партизанскую присягу. Среди подготовленных к походу было немного новичков, и все-таки двадцатого мая, накануне выступления, выстроившись с оружием и в полном походном снаряжении, отряд снова повторял слова нашей присяги:
«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, находясь на временно оккупированной немецкими захватчиками территории, вступаю в ряды народных мстителей, чтобы мстить за честь моей Родины, за разрушенные города, за сожженные села, за слезы матерей, детей и жен.
Я клянусь быть честным, храбрым, бдительным, дисциплинированным воином, строго хранить военную тайну, беспрекословно выполнять приказы моих командиров и начальников.
Я клянусь быть бесстрашным и мужественным в борьбе против гитлеровских захватчиков и их пособников. За свою Социалистическую Родину не пожалею не только своей крови, но и самой жизни для достижения полной победы над врагом.
Я клянусь ни при каких обстоятельствах не бросать из рук оружия и живым не сдаваться врагу.
Если же по злому умыслу я нарушу эту клятву, то пусть, накажет меня суровая кара советского Закона и всеобщая ненависть и презрение».
В последние дни к нам зачастил Заслонов. Он очень подружился с Батей, любил поговорить с ним, посоветоваться. Один раз, возвратившись в лагерь, я спросил у Сураева, который выполнял тогда обязанности начальника штаба:
— Где Батя?
— В землянке. У них с Заслоновым опять железнодорожная дискуссия.
Я вошел. И верно: склонившись над картой, одной из тех пятикилометровок, которые я ему принес, Григорий Матвеевич обсуждал с Заслоновым предстоящую операцию.
— Я и говорю… Вот если здесь… примерно километра за два до станции. Самое уязвимое место. Видите: прямо у полотна лес, подход обеспечен… Да я без карты помню. Там насыпь высокая: весь состав под откосом будет.
— Ну и что же?.. А на другой день пути исправят, и опять как ни в чем не бывало. Нет, это только на словах хорошо под откос пускать, а по-настоящему лучше в выемке… Ну, например, здесь… Я ведь тоже знаю место: глубиной метров пять эта выемка. И всю ее завалит железным ломом. Разбирать, так до рельсов и добраться трудно! Для железной дороги хуже всего, когда крушение происходит в выемке. Поверьте опыту…
— Хорошо. Но здесь — открытая местность. А вот тут — и выемка, и лес близко.
— Можно. Но здесь он дает тихий ход, не получится такого эффекта, а там разгонится.
— Да-а… Ну что же. Значит, там и надо. Подумать только, сколько тонкостей приходится учитывать при организации всякого дела!.. Значит, решено, тут… — И, указывая на другое место карты, Батя добавляет: — Но меня интересуют больше всего вот эти пауки.
Речь шла о железнодорожных узлах.
— Да вы становитесь настоящим железнодорожником, — улыбнулся Заслонов. — Хотите регулировать движение фашистских поездов. Многого они не досчитываются от такого регулирования!
— Ну уж вы совсем разошлись. Что это за комплименты на прощанье!
— Да нет, Григорий Матвеевич, вы вообще серьезно взялись за железнодорожное дело.
Через несколько дней, когда Заслонов пришел провожать нас, Батя, широко махнув рукой, сказал:
— Вот вам все наше имение. И Бычачья база, и Центральная, и все остающиеся запасы, и все болота. Командуйте!
Заслонов оставался на нашем месте, в его подчинение переходили и отряд Ермаковича, и отряд Бутенко, и группа Сутужко.
Дорога на юго-запад
Одной из трудностей предстоящего рейда являлось то, что никто из нас не имел еще опыта таких больших переходов. По намеченному маршруту нам предстояло пройти до шестисот километров в тылу врага.
Двинулись строго на юг, к Березине, через моховые болота, широко раскинувшиеся впереди. Деревца и кустики были здесь редки и уродливы, словно сосны и березы вырождались на этой зыбкой почве. Кочки, напоминающие большие муравейники, краснели от прошлогодней подснежной клюквы. А пышные зеленые и красноватые мхи, пропитанные, как губка, холодной весенней водой, мягко оседали под ногами. Партизаны вязли в них по щиколотку, по колено, спотыкались, но упрямо шли за Батей, который, кажется, не знал, что такое усталость.
Отдыхали на другой день на сухом островке, где стоял когда-то хутор Лубники, а теперь чернело пожарище да торчали покосившийся сарайчик и убогий тесовый навес.
Сбрасывая с плеч тяжелый вещевой мешок, Тамуров невесело пошутил:
— Хорошо еще, что Ванюшку не взяли, а то бы пришлось и его на себе нести по такой-то дороге.
— Не страшно нести, с этим бы мы справились, но ведь опять расхворался бы мальчишка. Тут и взрослый-то не всякий выдержит!
— А ведь как он просился!
— Хм! Разнюнились. Не о чем вам говорить больше! — сердито оборвал Перевышко, но под его напускной суровостью скрывалось такое же теплое чувство к Ване и грусть оттого, что пришлось расстаться. И сам Перевышко часто потом вспоминал мальчика в клетчатой кепке. В разведку ли надо послать, на связь ли, куда взрослому нельзя проникнуть, все, бывало, скажет:
— Вот бы Ваню!.. Товарищ комиссар! Он бы прошел лучше всякого!..
…Ближе к Березине идти стало еще хуже. Река разлилась, затопив луга. Берега исчезли. Мы уж не видели дороги, а только догадывались, что это она лежит перед нами, извиваясь среди кустов. Вооружившись длинными шестами, мы ощупывали ее перед каждым шагом. И Батя с таким же шестом шагал впереди. Вода достигала пояса, иногда поднималась и выше, мы промокли, а свежий ветерок пронизывал нас насквозь.
Перевышко, шаря шестом в воде, ворчал:
— Все равно как в «Разгроме». Помните, картина была? Отряд Левинсона выходит из окружения… Вот и мы…
— Ничего! — откликнулся Тамуров. — Когда-нибудь и наш переход в кино покажут. Ты же сам будешь ругаться, что тебя не в такой пиджак одели.
Перевышко не улыбнулся.
— Тебе все неймется. Смешно. Вот когда угодишь в яму да начнешь пузыри пускать, будет тебе смех. Я тебя вытаскивать не полезу.
— Вынырну… А ты, Сашка, сценарий про нас напишешь. На первом плане Крывышко: лысина блестит, в одной руке — шапка, в другой — ведро, идет и позвякивает.
Ребята кругом смеялись:
— Крывышко, слышишь?.. Иван, слышишь?.. Бросил бы ты свою побрякушку!
— В ней пять кило мяса, — не смущаясь и не обижаясь, ответил Крывышко, — сами же есть будете.
— Некуда тебе положить было?
— А и ведро пригодится. Увидите…
Готовясь к переходу, Батя запросил, чтобы ему выслали из Москвы водные лыжи, рассчитывая, что на них можно будет и по болотам ходить, и через реки переправляться. По этому поводу было много сомнений. До сих пор водные лыжи употреблялись чрезвычайно редко. В некоторых клубах в спортинвентаре видели мы одну-другую пару таких лыж, знали, что есть любители этого вида спорта, но они считались единицами и больших успехов не имели. Массового распространения и какого-нибудь практического применения водные лыжи не имели. Вероятно, и сам изобретатель и специалисты-спортсмены даже не предполагали, что мы будем пользоваться их лыжами в боевых условиях. Да и нам самим испытания лыж на Домжерицком озере и на реке Эссе принесли немало разочарований. Человек становился на лыжи, прикреплял их к ногам и., перевертывался вниз головой в воду, а лыжи, легкие, надутые воздухом, плавали на поверхности. Устойчивости не хватало, «лыжник» не мог сохранить равновесие. Очевидно, большая тренировка и какое-то особое умение, искусство нужны были для того, чтобы ходить по воде. А может быть, требовалось какое-то незначительное усовершенствование, какая-то деталь? Партизаны спасали злополучных испытателей и заводили горячие споры.
