Само собой пришло решение: немедленно идти за драгоценным грузом! Десантникам даже отдохнуть не дали, сразу же после обеда построились, готовые к выступлению. Корниенко вглядывался в лица — узнавал и не узнавал. Как изменился отряд! В ноябре прошлого года он почти целиком состоял из молодежи в военных шинелях. Теперь эти люди как будто возмужали, стали уверенней и строже. Кроме них, много стало теперь в отряде пожилых людей, бородатых белорусских крестьян.
— Деды поднялись, — вполголоса сказал мне Корниенко.
Я взглянул на суровые лица бойцов. Да, весь народ поднимается. И он не положит оружия, пока не прогонит врага. У фашистов нет прочного тыла. Не только здесь, но и в Германии не встанут на помощь Гитлеру простые люди. Катастрофа, угрожающая ему, приближается.
Об этом и говорил Корниенко в своем выступлении перед партизанами.
Сила Советской Армии состоит в том, что она едина со своим тылом и ведет не разбойничью империалистическую войну, а войну освободительную, справедливую, войну за мир и счастье всех народов. Благородные цели этой войны воодушевляют наших солдат, придают им силу, воспитывают самоотверженность; эти цели вызывают сочувствие у всех простых людей всего мира.
Все мы чувствовали, что слова эти относятся не только к регулярной армии, но и к партизанам, одетым в нагольные тулупы и домотканые свитки, вооруженным трофейными автоматами и берданками. Благородные и возвышенные цели объединяют теперь всех советских людей, где бы они ни находились. Ради них крестьяне оставляют дома и семьи. Эти цели зовут нас в бой и дают нам уверенность в окончательной победе.
Речь свою Корниенко закончил известными всем нам словами:
— Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!
…Когда мы выступили, солнышко все еще висело над лесом, снег был мокрый, дорога проваливалась, но медлить было нельзя: почти пятьдесят километров предстояло пройти нам в эту ночь.
По правде сказать, гораздо быстрее могли бы подойти к этому грузу Ярмоленко или сам Батя, базировавшиеся в тех местах, но они не знали о нем. А Батя, как потом выяснилось, услыхав о парашютистах и разыскивая их, в эту же ночь пошел к нам в Ковалевичи, и мы только случайно разминулись с ним.
Ночью подморозило, проталины заледенели, дорога стала твердой и упруго поскрипывала под ногами. Яркую весеннюю луну затянуло легким туманом.
В деревнях на нашем пути частыми гостями были в то время немцы. «Вчера приезжали», или «Сегодня наведывались», или «Вот только что перед вами ушли», — говорили про них колхозники. И хотя мы благополучно избегали встречи с врагами, осторожность была необходима. Впереди отряда, метров за двести, двигался дозор, отчетливо видимый на открытых местах и исчезавший в тени, там, где лес вплотную подходил к дороге.
На полпути между Стаичевкой и Терешками на широкой и длинной поляне дозор остановился. Ребята разглядывали что-то, один побежал к нам.
— Товарищ командир, тут засада была.
— А теперь?.. Осмотрели? Никого нет?
— Осмотрели. Не видно.
— Двигайтесь дальше. Только осторожно.
Судьба нам благоприятствовала. Немцы или полицаи за какие-нибудь полчаса до нас покинули это место. Мы видели окурки, свежие следы саней и сапог. Снеговые брустверы и окопы еще не обтаяли и не осыпались. Костры, у которых грелись наши враги, сохранили тепло, и под седым пеплом дотлевали красные угли.
…На другой день в трущобах Нешковского заповедника мы встретились с десантниками, которые оставлены были сторожить груз. Вместе с ними собрали громоздкие и тяжелые мешки, разбросанные по лесу. Но как их доставить на базу? Ведь и пешему отряду было нелегко миновать селения, занятые или часто посещаемые фашистами, а теперь придется организовывать целый обоз. Как-то он проскочит?.. Да и где достать лошадей и сани? В Терешках немцы, в Островах немцы, а вместо Нешкова остались одни только угли да столбы от ворот с висящими на них трупами… Придется рисковать…
Когда стемнело, мой помощник Перевышко с небольшой группой подобрался к Терешкам. Он уже знал, что немцы помещаются в школе, а по улице во всю ее длину — взад и вперед — ходит караул. Два солдата ходят вместе, не разделяясь: фашисты в России не осмеливаются оставаться один на один с темнотой. Перевышко дождался, когда скрип сапог и гортанный немецкий говор стали доноситься с другого конца деревни, и юркнул в знакомую хату.
— Запрягай подводу!.. Живо!
Потом в другую, — в третью…
Когда караул опять прошел мимо этих хат и опять удалился, четверо саней выехали со двора и свернули на лесную дорогу.
Немцы не ждали такой смелости, да и не сразу заметили, партизан. Они даже стрелять не стали, очевидно опасаясь, что в случае тревоги им же самим может попасть от начальства за недосмотр.
…Пока пригнали сани, пока грузили, пока выбирались на дорогу — рассвело. А ехать надо опять мимо Терешек: деревня остается метрах в двухстах левее, не больше. И вот мы видим, как в прозрачном утреннем воздухе поднимается над трубами дым, женщины идут к колодцу, гонят куда-то коров. Несколько немецких машин стоят на другом конце улицы, да и сами немцы то и дело мелькают среди домов. Вот и патруль показался: с автоматами на изготовку важно шествуют вдоль улицы гитлеровские вояки.
Мы их ясно видим. И они увидели нас. Остановились. А мы шагаем своей дорогой и ждем… Каждый из нас с минуты на — минуту ожидает криков, стрельбы, нападения; и каждый надеется, что медлительность фашистов позволит нам пройти еще несколько десятков метров… Еще… Еще… Страшно нарастает напряжение, но никто из партизан не разрешает себе ускорить неторопливый шаг, приноровленный к движению лошадей. И по виду все мы спокойны… Может быть, это кажущееся спокойствие, эта будничная неторопливость и заставили немцев растеряться. Вот уже голова нашей колонны, миновав открытое место, вступает под ветви сосен. А за ней, одни за другими, скрываются сани, автоматчики и пулеметчики тылового охранения. Только тогда раздаются первые выстрелы, первые пули взвизгивают над нашими головами. Вот и все. Преследовать партизан в лесу фашисты не решились.
В полдень мы были в лагере Ярмоленко и сразу же наполнили его шумом и веселой суетой. Распаковывали мешки, прятали в лесу наши новые богатства. Каждому хотелось помочь в этой работе и увидеть, что прислала нам Большая земля. А радист Золочевский тем временем настроил свою рацию и связался с Москвой, чтобы сообщить о встрече с партизанами и благополучной доставке груза.
Часа через три, когда суета улеглась, а люди, собравшись в землянке, наперебой расспрашивали у десантников о Москве, о последних событиях, о Большой земле, кто-то закричал снаружи:
— Батя едет!
Все высыпали навстречу.
Усталый, в сбившейся набок ушанке, в расстегнутом полушубке, слезал он с лошади, на которой приехал. За двое суток, разыскивая парашютистов, он со своим отрядом сделал на лыжах более ста тридцати километров, а дорога была тяжелая. Но думал он не об усталости и не об отдыхе. От часового он уже узнал, что московские гости нашлись, и разыскивал в толпе знакомые лица. Корниенко протиснулся к нему:
— Григорий Матвеевич! Здравствуйте!
— Давид!.. Живой!..
Снова объятия, торопливые вопросы и ответы. Все возвращаются в землянку. Настроение праздничное. Еще бы! Теперь мы вооружены. Четыреста килограммов толу, арматура, необходимая для устройства мин, готовые мины, автоматы, боеприпасы — разве это не богатство! Еще больше радовала всех связь с Большой землей, с Москвой. Нас помнят, нам помогают, о нас заботятся! Самолет, принесший нам эту радость, был только первым, а за ним прилетят еще и еще… Больше полугода мы ждали этого счастья!..
Пока радист зашифровывал первую Батину радиограмму — первое донесение командованию, Григорий Матвеевич собрал коммунистов отряда и ознакомил их с новыми своими планами. С таким вооружением, какое мы сейчас получили, да с нашими силами надо гораздо шире развертывать диверсионную работу. К северу и к северо-западу от нас, через Вилейку и Полоцк, идет железнодорожная магистраль, по которой снабжаются немецкие войска, осадившие Ленинград. Вот на нее-то мы и отправим крупный отряд. Командиром этого отряда Батя назначил Щербину, комиссаром — Корниенко. Черкасов пошел заместителем Щербины, с тем чтобы в ближайшее время, ознакомившись с обстановкой и с людьми в тех районах, возглавить новый самостоятельный отряд. Батя сам подбирал бойцов и включил в отряд почти всех, кого я привел с собой из Ковалевичей. Мне он оставил только десять человек, с которыми я должен был вернуться на свою базу и приступить к формированию новых групп. Здесь надо оговориться, что Ковалевичская база называлась у нас в то время партизанским «Военкоматом» и действительно играла эту роль.
