Отряд Щербины вырос и по-прежнему не давал фашистам покоя, а сам он — Бородач — приобрел большую популярность среди населения. Бородач — это прозвище мы услыхали впервые, но оно сразу воскресило в нашей памяти знакомый образ. Ну, конечно, он все тот же — упрямый шахтер, бесстрашный солдат, верный друг. И борода, пышная черная борода. «Наверно, он ее до самого пояса отрастил», — шутили, вспоминая о нем, боевые товарищи.

А Черкасов командует теперь целой партизанской бригадой под Молодечно. Ермакович и Бутенко все еще остаются у Заслонова. А Куликов… Грустное известие принес нам о нем Черный. Помню, когда мы вышли живыми из окружения в Симоновичах, Куликов говорил: «Ну, товарищ комиссар, уж если я сейчас не погиб, значит, мне долго жить, значит, до самого Берлина доберусь». Ошибся Куликов. Мы оставили его под Крулевщизной, он продолжал там партизанить. Но вот после одной из операций группа переодетых фашистов бросилась по их следу. Враги проскочили вперед и подкараулили партизан в поле — будто бы попались навстречу.

— Не стреляйте! Мы свои. Мы крестьяне. Мы хотим присоединиться к вам.

Товарищи заподозрили обман и предупредили об этом Куликова, но ему, должно быть, изменило всегдашнее его чутье. Он разрешил переодетым врагам подойти метров на двести и потребовал — как это уже вошло в обычай — выслать одного для переговоров. А враги начали стрелять. Партизаны ответили огнем и отбили нападение, но сам Куликов был убит наповал одной из первых пуль.

Он был гордостью Гурецкого отряда. Мы уже давно расстались с ним, но «старички», пришедшие из Витебской области, нередко ставили в пример молодым отчаянную смелость Куликова. И кажется, несмотря на расстояние, мы чувствовали его все время рядом с собой, на своем месте, в одном партизанском строю. Теперь это место опустело.

Но зато как обрадовал нас рассказ Черного о маленьком нашем приятеле — мальчике в пестрой кепке «купишь-куришь».

Отряд капитана Бутенко, в котором остался Ваня, базировался в Ковалевичском лесу. В начале лета фашисты окружили лес и начали облаву. Шли и от Гороховки, и от Забоенья, и от Ковалевичей, и со стороны Волотовки. Все дороги были заняты ими. Да и без дорог — прямо лесом — ломились они к лагерю, прошивая кусты впереди себя непрерывными автоматными очередями. Видно, им было известно месторасположение нашей землянки.

С утра партизаны услыхали далекий треск выстрелов, надвигавшийся на лагерь со всех сторон медленно, но безостановочно. Открытый бой с такими явно неравными силами грозил гибелью всему отряду, а отойти некуда: в любом направлении наткнешься на врага.

Тут-то и выручил весь отряд Ваня. В спокойные дни в лесу часто пасли скотину пастухи соседних деревень, и коровы протоптали в чаще тропинки. Одной из таких тропинок и пошел Ваня, гоня перед собой корову, словно пастух. В своей неизменной (и уж очень постаревшей) кепке, поношенной свитке, босой, он ничем не отличался от обычного деревенского пастушонка и не мог вызвать никаких подозрений. Лощиной — неглубокой, но хорошо укрытой с обеих сторон — тропинка вывела его к реке Эссе. Этот путь был свободен, никто о нем не знал. Ваня заторопился обратно и прибежал как раз вовремя: кольцо фашистов сжималось, и выхода из него, кроме найденного Ваней, не было.

Отряд, сняв караулы, покинул лагерь. Со всех сторон продолжалась стрельба, и когда партизаны, уже спустились в лощину, слева и оправа от них, очень близко — метрах в трехстах, не больше — прошли, беспрерывно стреляя, два отряда фашистов. Непроницаемая стена зелени скрыла наших товарищей от врага.

Стрельба осталась позади, лес помельчал, поредел, перешел в кустарник, под ногами захлюпало болото, впереди сверкнула река. Мост через Эссу был занят гитлеровцами. Вступать с ними в бой не имело смысла. Долго пришлось искать переправу, да и переправляться было нелегко: берега у Эссы болотистые, и сама река довольно широкая. А в лесу все еще гремела стрельба. Очевидно, фашисты штурмовали пустой лагерь.

Нечего и говорить, что этот рассказ порадовал всех, кто пришел от Лукомльского озера. Значит, он жив, здоров — наш маленький друг, и все еще воюет, неплохо воюет!

Расспросы продолжались и на, другой день. Рассказчик уже устал отвечать. Некоторые бойцы обращались ко мне с просьбами, чтобы Черный пока не ходил на задания — пусть отдохнет как следует, и главное — пусть еще расскажет о Москве и о Большой земле. Но Черному и самому не сиделось на месте. Он быстро знакомился с людьми, входил в курс дела, намечал объекты, тянулся к работе.

…Здесь я хочу рассказать о дальнейшей судьбе мальчика в клетчатой кепке, хотя узнали мы ее значительно позднее. Он был одним из лучших разведчиков и связных в отряде Бутенко, а потом — у Заслонова. Часто случалось ему ходить и в Оршу, и в Борисов, и в Лепель. Ваня носил туда руководящие указания для подпольщиков или антифашистские листовки, а оттуда возвращался с важными сведениями, собранными подпольщиками. Когда на заборах и на стенах домов появлялись патриотические воззвания и очередные сводки Совинформбюро, фашисты уже знали, что в городе побывал представитель из леса. Каким-то образом они дознались, что представителю этому очень немного лет, и даже приметы его были указаны кем-то. Вышел приказ: проверять не только взрослых, но и подростков.

В октябре 1942 года кащинские полицаи около Пасынков остановили Ваню, возвращавшегося из Лукомли.

— Ты откуда, хлопец?

Мальчик побоялся сказать, что он из Григоровичей — не стали бы проверять — и ответил:

— Из Ковалевичей. Вот ходил в Черею к тетке.

— Больно уж далеко. А тетка у тебя не в лесу живет?

— Нет, в Черее.

— А батька у тебя не в партизанах?

— Моего батьки дома нема — его в армию взяли. Мы с мамой живем.

— А кто у вас головой на селе? — задали ему проверочный вопрос.

— Муха.

Председатель колхоза в Ковалевичах был действительно Муха — Ваня знал это.

— А партизаны там у вас бывают?

— Бывают.

— Много?

— По-разному.

— Ну, идем с нами.

— Да меня мама ждет.

— Ничего — ей не к спеху.

Привели маленького разведчика в Кащино. Доложили коменданту полиции.

— Подозрительный пацан. Похоже на то, что вы нам по бумажке читали.

Комендант пристально посмотрел на Ваню.

— Есть такая инструкция… А ну, позови Левона.

Пришел писарь.

— Где там у тебя про партизанского мальчишку?

Писарь принес.

Комендант, поглядывая на Ваню, читал:

— Рост — малый. Волосы — светлые. Глаза — голубые… Так… Особых примет не имеется. Ну, так ясно, что это ты… Говори!..

Начался допрос. Ваня молчал, когда его спрашивали о партизанах, и получил уже пару увесистых тумаков. Тут в кабинет вбежал дежурный.

— Господин комендант, немцы едут. Три машины!

— Надо встречать… Но ты еще разговоришься у меня, поросенок!

Комендант вышел и запер мальчика на ключ в кабинете.

Ваня огляделся. Надо бежать! Дверь не сломаешь. Да и незачем: там полны комнаты полицаев. Заглянул в окно. Сквозь мутные стекла двойных рам виден был пустой двор, сараи. Прямо против окна была лестница — должно быть, на чердак. Рамы прочно замазаны на зиму — их тоже не выломать. Вот разве форточка!..

Через минуту он с трудом протискивал свои неширокие плечи в форточку и радовался: хорошо, что маленький, большому бы ни за что не пролезть!

С обезьяньей ловкостью ухватился за лестницу и — на чердак. Никто его не видел — полицаям было не до него. Только форточка осталась открытой.

Когда комендант, проводив немецких гостей, увидел, что кабинет его пуст, вся полиция была поднята на ноги. Поскакали в погоню по всем дорогам и, конечно, ничего не нашли.

Ваня сидел на чердаке вечер и почти всю ночь, а под утро, когда полицаи угомонились, выбрался оттуда и — поцарапанный, в синяках, но живой и здоровый — вернулся в лагерь.

Приближалась Октябрьская годовщина. Ваня получил задание — отнести листовки в Краснолуки и в Чашники. Не доходя Краснолук встретился с карательным отрядом. Его задержали, обыскали, нашли листовки. Явная улика. Повели в Краснолуки, оттуда — в Холопиничи. Допрашивали, стараясь дознаться, кому он нес эти листовки. Ваня ничего не сказал, никого не выдал, несмотря на жесточайшие пытки, и был замучен в холопиничском гестапо.