Многие из местных партизан просились в наш отряд, и некоторых мы принимали. Так, например, принята была группа лейтенанта Мирового, который за короткое время работы у нас проявил незаурядную находчивость и смелость. Это его группа спалила в Ружанской пуще сарай с немцами. А в другой раз он сжег немецкий эшелон с горючим.
Дело было так. Возвращаясь с задания, Мировой узнал от своего связного, что на станции ждут состав с нефтью и бензином. Жалко было упускать случай, а взрывчатки уже не оставалось. И Мировой нашел выход — обстрелять.
Вместе с группой подобрался он к дороге (дело было днем) и залег в канаве, метрах в двухстах от полотна. Долго ждали и даже стали сомневаться: не отменили ли поезд? Наконец, когда начало смеркаться, чуткие уши подрывников уловили знакомый гул. Потом — далекий свисток и белая змейка пара над трубой еще не видимого паровоза. А потом и паровоз вынырнул из-за поворота. Этот самый. Прямо за тендерам — две нефтецистерны, за ними — платформы с бочками (должно быть, бензин), опять цистерны и платформы.
Пропустив паровоз, партизаны открыли стрельбу бронебойно-зажигательными пулями по цистернам. С первых же выстрелов загорелась и взорвалась вторая цистерна. Страшный красный огонь полыхнул над ней и, сбиваемый встречным движением воздуха, охватил соседнюю платформу. Машинист прибавил ходу. Это еще больше усилило огонь. Бензиновые бочки, не выдерживая жары, тоже начали рваться. Они взметали вверх новые столбы пламени или — подбрасываемые взрывами соседних бочек — сами взлетали над платформами. А за ними загорелись другие цистерны, и весь поезд, убегая на восток, оделся сплошным огненным гребнем, окутался черным дымом. Пылающая масса пролилась на полотно и там продолжала гореть. Закат потухал, темнел, но все ярче становилось зарево над железной дорогой.
В результате этого налета немцы потеряли четырнадцать цистерн, а пожар на полотне, свирепствовавший всю ночь, уничтожил около трех километров пути.
Таков был Мировой. И таких смелых бойцов в разбросанных по западной части Белоруссии партизанских отрядах было много. Принять их всех мы, конечно, не могли. Для подрывного дела не требуется много людей, да и взрывчатки и арматуры на всех у нас не хватило бы. Широко развернув свою работу, мы и сами зачастую испытывал острый недостаток тола. Но помочь этим отрядам организовать взаимодействие и наладить совместную борьбу с врагом мы были обязаны. Поэтому-то я и решил провести совещание с командирами и представителями этих отрядов.
Оно состоялось двадцать восьмого августа в лесу, недалеко От деревни Свентица. Собралось двадцать два человека — от восьми отрядов и четырех групп. На небольшой лесной полянке мы расположились прямо под открытым небом, сидя на траве и на каких-то старых бревнах. Никаких секретарей не было, и никаких протоколов не велось, только я записал для памяти фамилии участников и краткие характеристики отрядов.
С этих характеристик и начался разговор. Волнуясь и торопясь, каждый рассказывал о своем, и все, как один, говорили о готовности их товарищей к решительным действиям, к настоящей войне с фашистами. Но для этого необходимо оружием пулеметы, пушки, автоматы, боеприпасы… Очень остро поднимался вопрос о раненых: как быть с ними в партизанских условиях? Нельзя же бросать их на поле боя на произвол и издевательства жестокого врага… И, конечно, необходима постоянная связь с Большой землей для получения руководства и для того, чтобы Родина знала о своих сыновьях, чтобы советские люди не считали их погибшими или пропавшими без вести.
Многие из выступавших жаловались на ту излишнюю и даже вредную «демократию», которая до сих пор существует в некоторых отрядах. Выбираются командиры, «Реввоенсоветы», планы операций предварительно обсуждаются на общих собраниях. Командир не хозяин в отряде. Это ослабляет дисциплину и снижает боеспособность партизан. Вследствие этого усиливается текучесть личного состава отрядов. На текучесть жаловались почти все участники совещания. Ясно, что с такими порядками не только воевать, но и существовать трудно.
Определенных планов дальнейшей работы никто из выступавших не имел, но большинство считало, что надо идти ближе к линии фронта, искать связи с Большой землей или переходить фронт где-нибудь между Орлом и Брянском. Многие уже решили это на своих общих собраниях.
Я слышал и, подмечая недостатки каждого отдельного отряда, думал, какие способы и методы для устранения недостатков я смогу предложить товарищам. Именно этого и ждали они от меня. Это было нелегко, но необходимо.
Начал я с доклада о положении на фронтах, о трудовых подвигах наших братьев на Большой земле и о наших партизанских Задачах. Все жадно слушали и, конечно, засыпали вопросами, особенно о наступлении фашистов на юге. Спрашивали и о втором фронте. Это было тогда в моде. Но отрадно припомнить, что даже партизаны — люди, оторванные от Большой земли и лишенные повседневной политической информации, — не верили в искренность западных союзников. Горячо выступал старший политрук Захаров — комиссар отряда имени Димитрова. Он сказал, что не на западных союзников, а на себя надо рассчитывать, что западные союзники с нами только до тех пор, пока их пугает Гитлер. Они сами вскормили этого волка (Захаров так и назвал его «волком») и натравили на Советский Союз. Чего же ждать от них?
— Вы все слышали насчет Дюнкерка, — продолжал Захаров. — Вот вам второй фронт: высадились. Сделали пробу, чтобы успокоить общественно мнение. А теперь снова будут готовиться не знаю сколько лет и обсуждать в парламенте. Черчиллю невыгодно открывать второй фронт… А нам, партизанам, не пристало ждать: мы сами должны создавать второй фронт по эту сторону фронта.
Еще больше вопросов и споров вызвала другая часть моего доклада — о задачах и методах борьбы в тылу врага. Ссылаясь на решение ЦК КП(б)Б, я решительно заявил, что сейчас, когда враг подбирается к Волге и Кавказу, нет никакой надобности идти к линии фронта, теряя время и неся ненужные потери. Надо задержать продвижение гитлеровцев здесь, в тылу, расстраивать или совсем парализовать коммуникации врага, дезорганизовать работу фашистских учреждений, отвлекать на себя как можно больше неприятельских сил. С этим согласились. Но каковы же средства борьбы? Где достать оружие?
Большая земля не может снабдить все группы. Надо снабжаться за счет самих фашистов, разоружая полицию, уничтожая мелкие гарнизоны, перехватывая на дорогах немецкие машины, мотоциклистов и велосипедистов. Это было ясно. Но когда, я заговорил о самых простых средствах борьбы — о пилах и топорах, о соломе и спичках, о баграх и ножах, о смоляках и гвоздях, некоторые слушатели не хотели принимать это всерьез. Пришлось долго и обстоятельно объяснять, что врага можно бить не только силой и техникой, но и умением, и хитростью. При помощи спичек можно уничтожить нефтесклады и хлеб, приготовленный для отправки в Германию. Топорами и пилами можно надолго вывести из строя телефонно-телеграфную связь, а ведь без нее и нормальное движение поездов нарушится. А там, где эта связь лучше охраняется, провода можно рвать баграми. Можно подпиливать и поджигать мосты. И даже обыкновенная веревка, протянутая на пути немецкого мотоциклиста, служит хорошим оружием.
Эти способы были уже использованы нами, и я привел целый ряд достаточно убедительных примеров. Таких же примеров немало напомнили пришедшие со мной товарищи. И все-таки некоторые сомневались, а командир одной группы Жирнок начал спорить:
— Так воевали только при Иване Грозном. Топоры да веревки! Это — сущая чепуха! У немцев — техника, а мы против танков — со спичками. Мы будем тогда воевать с ними по-настоящему, когда у нас будет оружие. А до тех пор придется попусту терять людей…
Эту явную демагогию не поддержали даже сомневающиеся. Несколько человек выступили против, и особенно резко говорил Мировой, который знал группу Жирнока:
— Жирнок требует пушек, танков и самолетов из Москвы, а пока они прибудут, хочет сидеть и ждать… Мы знаем Жирнока: около года его группа бездействует, должно быть, и в самом деле ждет оружия… Нет уж, если ты хочешь воевать танками и пушками, возьми их у немцев и воюй…
