Пеляйме тоже молчал. Наконец он сказал:

— Ничего. Собаки есть, не умрет.

Но сердце его сжалось при мысли, что Василь съест от голода собак, и у Пеляйме не будет упряжки.

— Твои слова лишние, — одернула его Энмина.

Наталья стала расспрашивать, как в пургу спасаются охотники.

— Лежать надо. Пусть снег занесет. Ничего, — ответил Пеляйме, косясь на жену.

— Мысленное ли дело — в снегу лежать в экую стужу! Замерзнет… — Наталья прижала руку к груди. — А ежели она всю ночь станет дуть, а то и больше?

Пеляйме снова подтвердил, что надо лежать, ожидая окончания пурги. Иначе совсем заблудится, может свалиться где-нибудь с обрыва.

Наталья металась из угла в угол.

Но Василий не лежал, хоть в этом и было его спасение. Поднимая залегающих собак, он гнал их, сам не зная куда.

Утром в ярангу Пеляйме стали приходить чукчи. Каждый раз, когда за пологом раздавался шорох, Наталья кидалась навстречу.

— Зачем одного пустил? — строго спросил Пеляйме сосед старик.

Пеляйме молчал.

— Я говорила ему, — вступилась Энмина.

Старик презрительно окинул ее взглядом, зная, что верховодит тут она.

— Разве ты не видел, что пурга будет? — допрашивал он совсем сникшего хозяина яранги.

Но не мог же Пеляйме признаться, что он даже не выходил из шатра…

— Плохой, видно, человек ты, — не унимался старик. — Лучше бы Василь у меня жил! — С этими словами он выполз из полога.

Досталось Пеляйме не только от старика соседа. Все его бранили и жалели Василия. Каждый вспоминал, сколько песцов он поймал капканами этого таньга, у которого вот остались жена и сын…

Некоторые с сожалением думали, что у Василия нет даже младшего брата, который взял бы Наталью в жены. «Как станет жить?» — соображали они.

На пятый день один пожилой чукча очень душевно сказал Наталье:

— Ничего. Василь хороший человек был. Станете жить с нами. Возможно даже — я возьму тебя к себе в ярангу. Сына нет у меня, жена умерла.

— Да ты что — очумел? — вся покраснев, взъярилась Наталья. — Вы нешто уж похоронили Васю, что ли? Не верю тому, чтоб погиб он! Не верю тому: и не этакие стужи на Аляске переносил. Пролив по льду перешел! — почти исступленно кричала она. — Уходите, видеть вас не могу!

Но едва полог опустел, она обхватила руками Колькину голову, прижала его к себе и разрыдалась.

— Васенька… Родненький ты мой, — голосила Наталья. — Это что же такое?!

Энмина придвинулась, нежно обняла ее за плечи:

— Жалеют Василия люди. Я виновата… Стихнет пурга — все пойдут искать. Я тоже пойду.

Наталью тронула ее участливость. Она подняла заплаканные глаза, оглядела располневшую фигуру Энмины.

— Не ты, не ты. Я сама! Надо было вцепиться мне в него, повиснуть у него на шее, голосить!

За эти пять дней Наталья совсем извелась: не ест, не спит.

А пурга не стихала.

Между тем Василий уже третий день жил у Ройса. Обморозился, правда, отощал, растерял всех собак, бросил нарту и песцов, но спасся.

В первую же ночь он действительно свалился с какого-то обрыва. Собак больше не видел. Нарта сломалась. Тогда он пошел пешком. Приметно было, что ветер налетел с севера. Значит, рассуждал Василий, море — налево, если стоять спиной к ветру: оно на востоке. И он шел, все время подставляя ветру левую щеку. Так он достиг побережья, к счастью, пологого, не скалистого. Потом двинулся вдоль берегового припая, зная, что где-нибудь да встретит поселение.

Расчеты не обманули его. Василий шел и шел не останавливаясь, чтобы не замерзнуть, не заснуть, не забыть потом направление. Трудно сказать, хватило ли бы сил у всякого человека проделать этот путь. Но Устюгов держался, хотя валил его с ног ветер, мучил голод. Василий раздирал смерзшиеся ресницы руками и двигался дальше, стараясь не потерять из виду берег. Он напрасно обогнул огромный залив: если пойти прямо по льду, Энурмино оказалось бы совсем близко. Но он видел перед собою только плотную завесу пурги. Василий наткнулся на поселение лишь к концу вторых суток, Со времени выезда из дому минуло две ночи и три дня.

Чукчи были испуганы тем, что таньг не просыпался целые сутки…

Когда же Василий, наконец, открыл глаза, около него сидел Ройс.

Они рассказали друг другу о своей жизни.

Ройс все еще надеялся найти золото. Он даже попытался уговорить Василия присоединиться к нему: «Признаки золота несомненны!» Однако Устюгов и слушать не хотел. Он с нетерпением ждал окончания пурги, чтобы скорее успокоить Наталью.

— Даже дом, говоришь, за долги описали? — проговорил Бент Ройс, думая о себе.

— Так нешто у них есть что святое? Жену и сынка на мороз выкинули. Теперь лавка там. А ты что ж, так и помирать здесь будешь? — спросил Устюгов. — Я вот получу паспорт — и айда на Амур, к своим, православным людям.

Бент вздохнул.

Минувшим летом знакомый Ройсу матрос привез ему письмо от матери. Оно было адресовано в город Ном. Мать писала о смерти отца, о том, что, как видно, и она умрет, не повидав больше сына. Старушка хлопотала у себя на родине, чтобы Бенту выдали пособие для возвращения и паспорт, но правительство отказало. Ей сказали, что сын ее ввиду многолетнего отсутствия, в соответствии с законом об эмиграции, не является больше гражданином Норвегии. Лишь о Марэн мать почему-то ничего не писала.

— Вот найду золото, — после долгой паузы неуверенно сказал Ройс, — тогда с деньгами все можно будет сделать.

Утром на третьи сутки после прихода Василия пурга прекратилась.

В этот день в Уэноме никто из охотников, кроме Ранаургина, не пошел на промысел, хотя за дни непогоды много было израсходовано жира на отопление, а запасы оставались небольшими.

Пешком и на нартах чукчи отправились искать Василия. Колька ушел с Пеляйме.

К полудню в Уэном вернулись три собаки Пеляйме. Наталья совсем упала духом. Вскоре приплелись еще две еле живые собаки.

Стало ясно, что с Василием произошла катастрофа…

Наталья уже не могла ни говорить, ни плакать. Молчаливая, она с утра стояла у яранги, прислонясь к замерзшей сети на нерп, и смотрела в тундру. У Энмины начались предродовые схватки, и она просила оставить ее одну.

Близился вечер. Кое-кто из охотников вернулся. Они ничего не видели: ни собак, ни нарты, ни следов.

К ночи все решили, что Василий погиб и погребен где-то под снегом пургой.

Никто не заходил в ярангу Пеляйме. Впрочем, не заходили, возможно, потому, что знали о роженице. Пеляйме увел Кольку в другой шатер, а Наталья по-прежнему стояла у своего жилья, замерзшая, посиневшая. Она совсем ни о чем не думала, погруженная в какую-то пустоту. Потом она опустилась на снег и, чувствуя, что сил больше нет, закрыла глаза.

…Наталья испуганно вскрикнула и потеряла сознание, когда оказалась на руках у мужа, который заглядывал ей в лицо и охрипшим, тревожным голосом повторял:

— Наташа, Наташа, Наташа!

Василий втащил ее в полог. И лишь после того, как жена пришла в себя, он увидел, что на шкуре лежит бледная Энмина, а рядом с ней — розовый комочек, завернутый в шкуру утробного оленя: следуя обычаю, Энмина сама приняла ребенка.

— Вася… Милый мой! — шептала Наталья, прижав голову мужа к груди и ощупывая его обмороженные щеки. — Я знала, что ты вернешься.

Несомненно, в эту ночь счастье посетило ярангу Пеляйме. В ней родился новый человек, возвратился тумга-тум Василий, победив темные силы.

Пеляйме сиял! Сейчас ему даже не жалко было погибших собак и нарты.

Однако уже на следующий день Устюгов выменял за песцов недостающих в упряжке собак и нарту и вернул их Пеляйме и Энмине.

«Охотник не может оставаться без собак, — так рассуждал при этом Василий, — а погубил их я».

Наталья, смеясь, рассказала мужу, как она чуть было уже замуж не вышла без него… Василий внимательно ее выслушал. Но, к удивлению Натальи, не смеялся и не сердился, а молча поднялся и пошел благодарить этого чукчу за дружбу.