Чукчи не уходили, прислушиваясь, что говорит странный таньг Джону, которому он не потряс даже руку, как это всегда делает Гырголь.

«Друзья…» — с горечью подумал Устюгов, вспоминая, как этот «друг» бросил их с Ройсом в первый же год, а потом отказал в помощи, когда Бент приходил к нему.

И, не углубляясь в праздные разговоры, Василий вытащил из мешка шкурки песцов и положил на прилавок. Джонсон взял в руки белоснежные шкурки.

— Но у меня нет таких патронов.

— Как нет? — оглядывая полки, спросил Устюгов.

— Только двадцать на двадцать, да и то вместе с винчестером.

Чукчи подтвердили Пеляйме, что действительно таких патронов у Джона нет: американы чуть не каждый год привозят ружья новых систем, а патронов к старым не присылают…

— Грабители! — задыхаясь от прихлынувшего внезапно гнева, прохрипел по-русски Устюгов, рванул из рук Мартина песцов и выбежал из фактории.

Пеляйме последовал за ним.

Изумленные чукчи смотрели, как, поднимая снежную пыль, нарта приезжих мчалась по Ванкарему, окруженная сворой лающих поселковых собак.

Устюгов обернул назад налитое кровью лицо, погрозил огромным кулачищем.

— Какомэй, — вздыхал Пеляйме, — что станешь делать?

— Руками ловить зверя буду! Ни шкурки не дам грабителям! — на весь поселок кричал Василий, провожаемый лаем собачьей своры.

Недостаток патронов ощущался почти в каждой яранге.

С появлением огнестрельного оружия чукчи предпочли бить зверя пулей, а не канителиться с ловушками. К тому же американцы совсем не привозили капканов, а русские — мало. Теперь же положение становилось трудным… А если за зиму не заготовить пушнины — значит летом не на что будет выменять ни патронов, ни табаку, ни чаю — ничего.

Оставшиеся патроны чукчи расходовали только на тюленей. Песцов добывать почти перестали.

Василий напряженно искал выхода из создавшегося положения. Еще летом недалеко от Уэнома он обнаружил остатки какого-то оборудования, брошенного неизвестно кем и когда. Чукчи говорили, что на этом месте американцы хотели забраться под землю, чтобы выпустить земляного духа. Видимо, они производили буровые работы. Теперь Устюгов направился на это место с пешней и лопатой. Весь короткий день вместе с Пеляйме они вкапывались в затвердевший снег, искали железо.

К вечеру им удалось извлечь железный прут, трубу и разную металлическую мелочь. Все это было перенесено к яранге.

— Что будем делать? — допытывался Пеляйме.

— Увидишь, — отвечал Устюгов.

На следующий день, к удивлению любопытного Пеляйме, Василий, казалось, уже забыл про железо: он что-то кроил, шил из куска моржовой шкуры, строгал куски плавника — мастерил какой-то невиданный мешок, похожий на огромную рыбью голову.

Прошла еще ночь, и таньг неожиданно принялся лепить из камней печку в холодной части яранги. Кольку он заставил нарубить желтой земли, а Наталью — разогреть и замесить.

Пеляйме ничего не понимал. Василий неизвестно зачем сжигал на костре, присыпанном землей, такой ценный плавник, а угли не выбрасывал, а, наоборот, собирал.

— Ты, однако, делаешь непонятное, — рассердился наконец Пеляйме. — Пойдем лучше нерпу добывать.

Устюгов, казалось, забыл про охоту. Пеляйме не выдержал и ушел один. «Странные эти таньги, — думал он, — жир и мясо совсем кончаются в яранге, а он целую руку дней не идет на промысел. Маленький, что ли?»

К вечеру охотник вернулся. Незнакомый стук раздавался у его яранги. Вокруг толпились чукчи. Пеляйме заспешил к дому.

Рядом со спальным помещением Василий топором рубил на деревянной плахе кусок железного прута, который был уже не черным, а красно-белым, потом переломил его. Колька дергал за какой-то ремень, а «рыбья голова» все время открывала и закрывала пасть, раздувая в печке огонь. А Наталья склонилась у ведра с шипящей водой; оттуда валил пар…

Пеляйме остолбенел. Что творится в его яранге? Он даже не заметил Энмины, которая стояла тут же среди других.

Лицо Василия было в копоти. Он то и дело пробовал стереть ее, но размазывал еще больше.

— Шабаш! — сказал он Кольке, и огонь сразу стал блекнуть, затягиваться пеплом.

Через неделю Устюгов показал изумленным чукчам изготовленные им десять капканов, из которых не уйти и самому волку… Правда, капканы вышли очень грубые, громоздкие, но ловить зверя в них все же было можно.

Уэномцы ахали: они никогда раньше не видели, как обрабатывается железо.

А Кочак упорно шаманил, призывал духа болезни посетить ярангу Пеляйме. Однако вскоре, чтобы никто не видел, ночью, сосед Пеляйме, молодой женатый чукча, привез Устюгову на нарте железо и просил сделать из него капканы.

В дни пурги Василий занимался кузнечным делом. Ему помогали Колька и боязливый, но любознательный Пеляйме.

Зима близилась к концу. Немало уже добыли пушного зверя Василий и Пеляйме. Ни в одной яранге не было столько, но Устюгову все казалось мало. Вместе с Пеляйме они расставляли по тундре капканы, потом объезжали их на нарте. Редко возвращались без добычи.

Пеляйме заметно похудел: Василий не давал отдыха не только себе, но и ему. Хорошая погода — они в море или в тундре, пурга — куют железо, плетут сеть для нерпы, выделывают шкурки песцов. Не вытерпев, Пеляйме как-то утром потихоньку сказал жене, когда Василий стал подниматься:

— Энмина, однако, хватит нам песцов. Куда столько? Спать хочется.

В тундре мела небольшая поземка. Энмина прислушалась и ответила:

— Хорошо. Спи. — Ей самой тоскливо бывало без мужа, особенно теперь, когда она скоро должна стать матерью.

Пеляйме благодарно улыбнулся и заснул.

Василий начал будить его.

— Пурга, однако, будет, Василь, — сказала Энмина.

— Нету никакой пурги. Поземка слабенькая.

— Вася, — послышался с полатей тревожный голос Натальи, — чукчи-то лучше тебя знают. Не езди. Посиди денек дома-то.

Устюгов уже натягивал теплые унты.

— Нешто думаешь в избе высидеть корову, как цыпленка из яйца?

— Не жадничай, Вася.

— Пурга, видно, будет, — повторила Энмина, выходившая наружу посмотреть, какая погода.

— Тем более надо ехать. Заметет все капканы. Да и волки пожрут песцов в ловушках. Пеляйме! — громко позвал Устюгов, обжигаясь горячим чаем.

— Кацэм[23], — решительно заявила Энмина, и синие полоски татуировки на ее лбу сдвинулись.

«Знаю я вас, беременных, — подумал Василий. — Готовы теперь к подолу привязать мужей». Но спорить с хозяйкой он не стал.

Наталья между тем готовила ему сумку с продуктами.

— Колька! — крикнул отец. — Собак запряг?

Колька мигом выполз из-под полатей, оделся и выскочил из полога.

Василий уехал один.

Весь день мела небольшая поземка. Временами она даже стихала. Но высоко в небе быстро неслись на юг белые облака.

Энмина все чаще выходила из полога, ничего не говоря Наталье. Выспавшись, Пеляйме бродил по селу и тревожно поглядывал в ту сторону, откуда должен был вернуться его тумга-тум. Но друг не возвращался, и Пеляйме тревожился, ругал себя, чго не отговорил Василия от поездки в тундру. К тому же ведь уехал Василий на его упряжке…

Все охотники уже давно вернулись и с моря и из тундры. Вот-вот поднимется ветер, взметет снежную пыль, и тогда лучше оставаться охотнику на месте, чем пытаться найти поселение. Даже в Уэноме Пеляйме часто не мог отыскать свою ярангу. И только хорошо зная все неровности местности, он кружил, кружил и вдруг натыкался на заснеженный купол жилища.

Незадолго до сумерек началась пурга. Она обрушилась сразу, с первыми порывами ветра.

Ветер завыл, сорвал с земли снег, поднял его, размельчил и непроницаемой завесой погнал на юг.

Василий не вернулся.

Всю ночь тревога не покидала ярангу Пеляйме. Наталья молилась. Колька прислушивался к вою ветра. Энмина старалась не смотреть в глаза подруге. Ей казалось, что это она виновата в случившемся: не сумела отговорить Василия, не пустила с ним мужа. А ведь с Пеляйме он мог бы не погибнуть. Пеляйме — чукча, он знает законы тундры, он помог бы Василию.