Барон недоуменно оглядывал его.
— С Аляски? А как ты попал туда?
— Тамошние мы.
— А-а, — протянул уездный начальник, — Аляска, люпезный, территорий не наш.
— Так, ваше превосходительство! Там нашенские, русские, остались. Как же они?
— А кто их посылал туда? Как пришли, так пусть и уходят.
— О чем ты просишь? Говори толком, — вмешался секретарь.
— Разрешения на реку Амур.
— Какое разрешений? — правитель пожал плечами.
— На родину мы хотим вернуться. Не под силу более с янками жить.
Лицо барона раздраженно перекосилось.
— Родина, люпезный, там, где живешь, а не там, где прадед родился. Вся земля-матушка — наша родин, — наставительно заметил он. — Ви, Сидор Алексеевич, приказаль готовить шхун?
— Так точно-с, ваше приказание выполнено, — худосочный чиновник согнулся в полупоклоне, его пенсне на шнурочке отделилось от мундира.
— Как звать? — неизвестно для чего опросил Клейст.
— Устюгов Василий, сын Игнатов.
— Да. Так фот значит, Ифан: Аляска — территорий Соединенных Штат, — рассеянно глядя в окно, говорил барон.
— Василий я.
— Что? Фасилий? Ну, Фасилий, Ифан — какая разниц! Дело не в этом, — он махнул безразлично кистью руки. — Прикажит, Сидор Алексеевич, все перенести на «Исумрут», — и уездный начальник направился к выходу.
— Так как же разрешение, ваше превосходительство?
— Какое разрешений? — барон, поморщившись, остановился. — Я же сказал тепе. Ступай с погом, ступай! Не то тепя тут…
— Продали нашу землю, — не выдержал Устюгов, — а мы хоть передохни там?
— Что? Рассужтать? Ну, ну! — прикрикнул Клейст. — Нашелся министр, смотрите! Ступай, а то я фот… Там поговоришь мне. Польсуешься, люпезный, моей допрота. Ступай, Ифан, ступай! — закончил он, неожиданно улыбнувшись, и ушел.
У крыльца Устюгова ждал Кочнев.
— Идемте ко мне чай пить, Василий Игнатьевич, — он взял Василия под руку, и они медленно зашагали рядом. — Получили разрешение?
Василий ничего не ответил. Кочнев не задавал больше вопросов. Дома у себя он познакомил Василия со своей женой — худенькой женщиной с бледным лицом, скромно, но изящно одетой.
— Дина, знакомься. Наш, русский, — сказал Кочнев. — Раздевайтесь, Василий Игнатьевич. Стойте, помогу снять котомку.
После стакана водки Василий быстро захмелел. Он уселся поглубже в кресло, обитое шкурой белого медведя, и вскоре не смог уже бороться со сном.
— Я пойду к больным, Дина. — Иван Лукьянович поднялся из-за стола. — Скоро вернусь. Ты знаешь, мать Элетегина заметно поправляется, уже ходит. А помнишь ее ноги, когда мы с тобой приходили? Сплошной гнойник был.
Когда Иван Лукьянович ушел, Дина взяла книгу, села поближе к огню. Читать, однако, не хотелось. Она задумчиво смотрела, как играют отблески пламени на искусном узоре красиво расшитых торбасов, которые принесла ей в подарок жена Элетегина за то, что Дина учила его грамоте. «Как важно открыть этим людям путь к знаниям!» — думала она. Потом ей вспомнились подробности упорной борьбы, которую пришлось выдержать Ивану с шаманом и с самой матерью Элетегина, пока та согласилась на лечение… Грустно было думать молодой женщине о жизни, которая ее окружала. Скоро опять зима. Долгая, суровая. Уже целый год Дина не получала писем из дому. На днях ожидают прихода корабля. Постоит он здесь сутки-другие, привезет наверное почту, а потом опять на много месяцев они будут оторваны от всего мира…
Конечно, Дина мечтала о возвращении в столицу, когда ее отец сумеет добиться для Ивана сокращения срока наказания. Иногда ей становилось жалко себя, и тогда она внимательно всматривалась в зеркало, не находя, впрочем, ничего в своем облике, что могло бы огорчить ее. Жизнь, заполненная трудом, способствовала расцвету ее физических и духовных сил. И она не жаловалась на эту жизнь.
На Дине лежало все хозяйство по дому. Она много читала. Было у нее три ученика-чукчи. Часто встречалась она и беседовала с женщинами. В тихие зимние дни ходили с мужем на лыжах, а с осени катались по озеру на самодельных коньках.
Дина знала о принадлежности мужа к партии. Но имен товарищей, с которыми он поддерживал конспиративную переписку, Иван ей не называл. «Это не моя тайна, Дина, — говорил он, — а чужие тайны я не имею права выдавать».
Однажды он спросил ее, успела ли она прочесть работу Ленина «Что делать?» Да, она прочла, хотя это было и нелегко: экземпляр, напечатанный где-то в Германии, был очень ветхим, прошел, как видно, через многие руки.
— Скоро получу и «Две тактики социал-демократии», — сказал Иван. — Товарищи обещали прислать…
Дина вспомнила сейчас этот недавний разговор. Быть может, даже Ленин знает Ваню?
Сидя с раскрытой книгой у огня, Дина ожидала прихода Элетегина. Приближалось время очередного урока.
Как и обычно, Элетегин вошел без стука.
— Этти! — он поклонился, показав выстриженную макушку на черноволосой голове.
Молодая женщина поднялась с кресла.
— Ты заниматься? Молодец. Пришел даже раньше.
Нет, на урок он придет вовремя. Сейчас ему нужен «Ван-Лукьян».
— Он скоро вернется.
Элетегин остался ждать. Взял протянутую ему хозяйкой книжку и стал перелистывать, читая подписи под иллюстрациями.
Иван Лукьянович возвратился скоро, как и обещал.
— Элетегин? Здравствуй!
Они пожали друг другу руки. Рядом с огромным чукчей Кочнев выглядел мальчиком.
— Ты что? — опросил его ссыльный.
Тот замялся, глядя то на задранную бороду спящего в кресле Устюгова, то на задумчивое лицо женщины.
— Пойдем туда, — он показал на выходную дверь.
Когда они вышли, Элетегин передал Ивану Лукьяновичу объемистый пакет, который принес за пазухой.
Кочнев спрятал пакет к себе за пазуху и огляделся по сторонам.
— Кто привез?
Элетегин назвал имя чукчи, которого знал и Кочнев. Пакет «этапом» прибыл из Славянска.
Иван Лукьянович возвратился в комнату.
Почти до утра Кочнев не ложился спать, жадно читая полученную книгу. Это была размноженная на гектографе работа Ленина «Шаг вперед, два шага назад». Не имея права портить книгу пометками — он должен был вернуть ее, — Иван Лукьянович делал многочисленные выписки.
Полученный им сегодня пакет не адресовался никому. В нем не было и письма. Иван Лукьянович знал, что это необходимые меры предосторожности. Но он хорошо знал адрес и имя отправителя, как и отправитель знал, кому он посылает пакет.
Книга пришла из Славянска, где Кочневу через Владивосток удалось установить связь с ссыльными — профессиональными революционерами. Теперь Иван Лукьянович был не одинок. О нем знали и им руководили.
Василий проснулся лишь на следующее утро, когда начало светать.
— Доброе утро, Василий Игнатьевич! — приветствовала его Дина, уже хлопотавшая по хозяйству. — Как спали?
За долгие дни Василий впервые улыбнулся. Он чувствовал себя снова сильным и здоровым.
— Сколько он проспал, Дина? — спросил Иван Лукьянович, стоявший у умывальника с намыленным лицом.
— Вы подвели меня, — шутливо пожурила молодая женщина гостя: — Я проспорила. Ну что вам стоило поспать еще часов шесть! Были бы полные сутки, и я бы выиграла пари…
— Умывайтесь. Вот мыло, — предложил Кочнев.
Обстоятельный разговор начался за завтраком.
— Ну, рассказывайте.
Простота и задушевность хозяев расположили к себе аляскинца. Как давно не был он среди своих!
— Рассказывать-то нечего, — снова помрачнел Устюгов. — Думал, тут правда есть, а гляжу — и здесь неладно.
— А вы не боитесь при мне осуждать власти?
— Нешто неправду говорю, что ли?
— В том-то и дело, Василий Игнатьевич, что за правду в России карают. Вот и меня сослали сюда как политического.
— Это как — политический?
— Против царя пошел.
— Царя? — Василий внимательно оглядел его.
Потом глаза его скользнули по книгам, лежащим на столе. Только имена Пушкина и Толстого были ему знакомы. Все другие книги совсем не такие, как у отца Савватия.
