— А ты что? Вызван? Фамилия?
Устюгов назвал себя, рассказал, кто он и зачем явился.
— Барон занят, — секретарь небрежно отвернулся и сбросил с носа пенсне. Оно блеснуло на солнце и, удержанное шнурочком, повисло на уровне живота.
Человек в черной косоворотке подсел к Василию.
— Будем знакомы, — он протянул руку. — Фельдшер Иван Кочнев.
Секретарь нараспев пробрюзжал из-за своего стола:
— Присутствие — не ярмарка. Его превосходительство терпеть не может… да и мне мешаете.
— Извините, — Иван Лукьянович стал говорить полушепотом.
За дверью слышался восторженный голос «его превосходительства».
— Как это любезно со стороны мистера Роузена! — Барон держал в руках иллюстрированные журналы, которые только что получил от капитана «Морского волка». — Передайте, пожалуйста, мою искреннюю признательность. Право, я теряюсь, чем мне благодарить его за такую заботу и щедрость, — Уездный начальник оглядел стол, где лежали подарки директора: золотой портсигар, блоки сигар, прекрасно изданные книги, А рядом, на полу, стояли круглые картонки с парижскими платьями для жены…
Чернобородый янки улыбался, дымя сигарой с золотым ободком. Он был в высоких сапогах и кожаной куртке, на ремешке висел бинокль.
— Вы, американцы, истинные джентльмены. О, я это высоко ценю! Право, так надоели эти ваши Иваны. Но служба, служба. — Холеное лицо сорокалетнего остзейского немца выразило понимание печальной необходимости.
— Мистер Роузен, — заговорил капитан, — будет рад, узнав, что вы решили перенести свою резиденцию из Славянска сюда.
— Дорогой мой, скука, скука заставляет. Ведь отсюда до Нома — рукой подать!
— Мне поручено передать вам, что акционеры-организаторы избрали вас почетным членом-акционером компании.
— Что вы говорите! — уездный начальник показал в улыбке крупные зубы. — Но чем я заслужил такое расположение?
— И, как почетному члену, вам полагаются акции.
— Да? — немец засопел, заерзал на стуле. Но лицо его быстро приняло прежнее радушное выражение, когда он узнал, что за пачку акций, которые достал из кожаных штанов янки, ему платить вовсе не нужно. — Да, кстати, запишите себе, будьте любезны, — изящно продолжал он разговор. — Мне хотелось бы иметь сочинения Спенсера, Броунинга и, знаете, как ни странно, Толстого в английском переводе, — Он знал английский лучше русского.
Убедившись в полном расположении к нему уездного начальника, чернобородый наконец коснулся главного поручения директора компании:
— Мистер Клейст, Эдвард Гарриман и все организаторы синдиката крайне обеспокоены затяжкой вопроса о концессии Транс-Аляска…
— Майн готт! — воскликнул барон. — Ведь я едва не забыл. Ну, как же! Я выполнил просьбу мистера Роузена. Перед самым отъездом сюда мною получено письмо из Петербурга. Передайте, пожалуйста, что… — Клейст секунду о чем-то подумал, потом спросил: — Вы когда отплываете?
— Спешу. Чукчи говорят, что близко льды.
— Да, да, конечно! Вот что! Знаете… Я сам напишу мистеру Роузену: вы не запомните все так, как это нужно. Да, да, так, как это нужно, — повторил он. — Только чем же займетесь в это время вы? Ну, хотя бы «Нивой», что ли, там иллюстрации.
— О-кэй, мистер Клейст, о-кэй! Не беспокойтесь обо мне, — и капитан «Морского волка» отошел к другому столу.
Уездный начальник писал по-английски:
«Доверительно
Дорогой мистер Роузен!
Всего несколько дней назад мною получено из столицы радостное для края известие, и я спешу поделиться им с Вами. Я в восторге от настойчивости достопочтенных организаторов синдиката, направленной на прогресс человечества. Цивилизованный мир не забудет их неустанных трудов. Только такие деловые люди, как вы, американцы, могли найти в себе достаточно терпения годами не отступаться от начатого дела, получив трижды отказ от моих соотечественников. Я также счастлив, что и мои бдения о судьбе этого дикого края не напрасны. Министр двора барон Фредерикс пишет мне, что он поддержал ходатайство синдиката о ТрансАляска-Сибирской железной дороге перед государем и государь император высочайше повелеть соизволил ходатайство о концессии передать министру финансов для безотлагательного представления на рассмотрение совета министров. При этом государю императору благоугодно было повелеть, чтобы рассмотрение этого дела в совете министров происходило при участии августейшего председателя совета государственной обороны великого князя Николая Николаевича, который, как Вам известно, всецело нас поддерживает.
Проект синдиката уже рассмотрен в особой комиссии, образованной государем после энергичного вмешательства его императорского высочества Николая Николаевича. Комиссия признала желательность строительства железной дороги и допустимость сдачи этого предприятия в концессию. Вмешательство упомянутых выше лиц парализовало упорство многих министров, до сих пор тормозивших и отклонявших Ваше великолепное предложение России.
Из письма барона Фредерикса совершенно ясно, что вопрос о концессии уже предрешен положительно. Вы поймете меня, как мне приятно, что время моего пребывания на посту чукотского уездного начальника ознаменовывается столь значительным и важным событием для этого глухого и жалкого края. Позвольте же и мне искренне поздравить Вас с блистательной победой, мой дорогой Эдгар Роузен! Примите мои заверения в глубочайшем к Вам уважении и передайте мое восхищение Эдварду Гарриману, Альфреду Куртису, Лойк де Лобелю и всем другим высокочтимым организаторам синдиката!
Всегда Ваш барон Клейст».
В приемной ожидающие теряли терпение. Наконец капитан «Морского волка» получил запечатанный сургучом пакет и вышел из кабинета. Секретарь заспешил ему на смену. Вскоре он вызвал троих золотоискателей.
— Что? Эти прохвость еще здесь? — набросился на них уездный начальник. — Как вы смель ослушаться меня? Да я вас, негодяи!
— Ваше превосходительство, сжальтесь, велите возвратить лотки и инструмент.
— Нет, ви любуйте на них! — негодовал барон. — Нарушиль мой инструкций и еще просят?! Ви же зналь, что я запретил старателям поиски золота в полосе на сто верст вдоль побережья от Камчатка до Чукотка! Из-за вас я вынужден теперь выслушивать неудовольствий мистер Роузен. Возмутительно! — кричал он. — Убирайте вон!
После старателей вошел русский купец, принесший жалобу на американцев:
— Разоряют дочиста, вашество. Как лед уйдет, так они идут. Наши-то корабли покедова подойдут, а шхуны ихние всю пушнину-то и скупят. Нешто это ладно?
— Коммерция, люпезный, коммерция.
— Какая же это, вашество, коммерция? Навезут спирту да гнилья всякого. А наш-то товар добротный, не могем мы по ихним ценам торговать. Да и фрахт тоже денежку просит.
— Учись, учись, пратец, торговать!
— Неужто так и будет? Не стану откупать патент. Закрою лавку-то. Одни убытки этак несу.
— Твое, пратец, дело, твое. Компании теперь разрешено и торговать.
— Нешто эта земля уже не нашенская, что ли? — насупившись, буркнул купец.
Барон промолчал.
— Самому енерал-губернатору, вашество, челом бить буду.
— Ну, люпезный, ступай, ступай! Там еще кто-то ждет.
Не простившись, купец ушел.
— Ну, кто там еще? — крикнул Клейст.
— Иван Кочнев, ссыльный поселенец, медик, — доложил о себе Иван Лукьянович.
Барон уставился на него немигающим взглядом.
— Знаю, знаю. О чем просишь?
— Вы приказали явиться.
— Ах, да, да! Приказал, — вспомнил он, — Кочнеф? Политический? Чем занимаешь?
— Лечу больных.
— Это хорошо, — проговорил барон. — Ну, иди с потом, молись за грехи свои. Царь-патюшка милостив. — Когда ссыльный ушел, барон надел фуражку и направился к выходу.
— Ваше превосходительство! — остановил его за дверью Устюгов, — Всю ночь пешком шел…
— Что? Ночь? Откуда? Старатель?
— Русский я, с Аляски. Разрешения прошу на реку Амур. Не берут без дозволения вашего.
