Последние годы Тагьек больше занимался костерезным делом и уже несколько отвык от охоты. Нужные ему клыки моржей и без его участия в промысле все равно попадали к нему: он платил за них чаем и табаком. А теперь, после того как он побывал на Восточном мысу, у него очень много клыков. Их ему хватит на всю зиму, и еще достаточно останется для Нома, куда он поплывет весной — уж если не на постоянное жительство из-за упорства Майвик, то во всяком случае, чтобы собрать свои заказы, обменять их на товары, расплатиться с мастерами и дать им новые заказы.

— Много моржей? — зевнув, лениво переспросил Тагьек.

— Много, очень много! — волновался, не понимая его медлительности, Тымкар.

Тагьек почесался, набил трубку, закурил.

«Где это видано, — удивлялся Тымкар, — чтобы человек спокойно курил, когда на льдах проходит морж!» Однако он молчал: ведь не он здесь хозяин, даже землянка — не его. У них с Сипкалюк нет ни гарпуна, ни снасти, ни байдары. И Тымкару опять вспомнились обидные, но справедливые слова о том, что он — «человек, имеющий только тело»..»

У Тагьека есть байдара, есть ружье. Больше на острове ни у кого нет оружия. Но байдара, годная для охоты на моржей, есть еще одна.

Майвик уже встала, залила жирник, зажгла его, подвесила над ним чайник. Тыкос оделся и теперь нетерпеливо смотрел на отца. Ему очень хотелось вместе с ним пойти в море. Нагуя, полуодетый, сидел рядом с отцом, не проявляя, как и его родитель, особого интереса к сообщению Тымкара.

— Однако это хорошо, — наконец сказал Тагьек.

Оделся, вышел.

У землянки послышался его крик.

— Хок-хок-хок! — будил он эскимосов.

Было еще совсем рано. Полуодетые мужчины выглядывали из землянок.

Подняв поселок, Тагьек вернулся в жилище, сказал Тымкару:

— Мы с тобой теперь люди одного очага. Вот мое ружье, бери его. Моя байдара на берегу. Зови людей, отправляйся. Мы все, однако, давно не ели моржового сердца и почек, — с этими словами он протянул ему свой винчестер.

Тымкар бережно взял ружье, вынул из чехла, любовно провел рукой по стволу. Еще в Уэноме ему довелось впервые как-то выстрелить из ружья Кочака: он ходил в море с его сыном. Потом — в Номе — Тагьек иногда давал ему свой винчестер. И вот теперь снова он становится почти владельцем этого ружья! «Нет, видно, не напрасно я остался здесь», — думал Тымкар, торопливо собираясь в море. Эскимосы поглядывали то на байдару Тагьека, то на его землянку. Но Тагьек не выходил.

В поселке было полсотни ртов, но охотников только пятнадцать, остальные — женщины, старики, дети.

Байдарная артель издревле комплектовалась из восьми охотников: один — на носу байдары с копьем и гарпуном, другой — на руле, шестеро гребцов. Почти все в артели обычно приходились (родственниками хозяину байдары.

Кдгда Тымкар в сопровождении Тыкоса вышел из землянки, первая байдара уже отчалила.

Заметив чукчу, стоявшие на берегу насупились: они только что хотели сами идти к Тагьеку и попросить у него байдару. Ни один эскимос не вправе отказать в этой просьбе, если байдара стоит без дела.

— Этти, — по-чукотски поздоровался с ними Тымкар. Ружье привело его в превосходное настроение. К тому же разве не он первый увидел моржей? А это большая честь.

Недружелюбно ответили на поклон эскимосы.

— Тагьек дал мне винчестер и байдару. Скорее собирайтесь!

Люди на берегу переглянулись. Тымкар держит себя просто. Он зовет их с собой на промысел. У него — винчестер, единственное на острове ружье. А на зиму у всех так мало запасено мяса.

Тыкос уже суетился около байдары, укладывал на гальку тонкие жерди плавника, по которым байдару покатят к воде.

— Вы медлите, однако, я вижу? — удивился чукча. И вдруг понял, что эскимосы не хотят видеть его на положении «байдарного хозяина». Ведь он — чукча…

Тымкар еще никого не знал по имени. Тут были и пожилые охотники, и молодежь, и женщины, старики, дети.

— Тымкар! — кричал сынишка отцу. — Скорее!

Островитяне улыбнулись, видя, как Тыкос сам пытается сдвинуть байдару с места.

— Я сяду стрелком на нос, — быстро нашелся Тымкар. — Кто из вас будет за рулем, на корме?

Это место «байдарного хозяина». Он командует в море всеми.

Стоящие на берегу повернулись к невысокому старику. Обычно ему Тагьек отдавал свою байдару.

Емрытагин улыбнулся: он заметил нетерпеливые взоры охотников. Даже собаки, видя, что все повернулись в одну сторону, казалось ему, уставились на него…

Эскимос что-то сказал, засмеялся и направился к байдаре. Еще шестеро охотников последовали за ним.

…Тымкар стрелял хорошо. Трех моржей добыла за день его байдарная артель. Под вечер добычу поделили поровну между всеми. Толстые шкуры расщепили надвое. И, зная, что Тагьек не имел права и не мог взять плату за пользование байдарой, но зная также, что ему нужны клыки, — все шесть бивней отдали Тыкосу…

Довольные, эскимосы расходились по своим землянкам, соглашаясь друг с другом, что новый островитянин, пожалуй, человек толковый…

С каждым днем крепчали северные ветры. Днем и ночью тяжелые волны грохали о берег. Низкая облачность закрыла оба материка; даже соседнего острова почти не было видно. На семь-восемь месяцев люди теперь оказались отрезанными от всего мира. Правда, когда станет в проливе лед, иногда они будут ездить на собаках в гости к эскимосам на соседний остров, но мало разнообразия внесет это в их жизнь.

Ручей стал. Каждое утро теперь Сипкалюк отправлялась колоть пешней пресный лед. Сейчас это было еще нетрудно.

Тыкос часто уходил в меховой кухлянке к берегу. Он то со страхом глядел на гребни больших волн, боясь, что вода унесет его, то собирал выброшенных морем моллюсков, морскую капусту, раковины, обломки плавника на топливо, красивые круглые камешки разных цветов и оттенков. Нагуя и Уяхгалик, такие же румяные, как их мать, всюду бродили за ним, Впрочем, Тыкосу это даже нравилось: он чувствовал себя проводником, открывающим им тайны моря и острова…

Тагьек получил от соседей-костерезов первую партию заказанных им изделий — мундштуков, ножей, ручек, брошек, моделей шхун и теперь был занят гравировкой и разрисовкой. Он мало выхолил из землянки. Большинство эскимосов тоже сидело дома: в море охоты нет, песец еще не выбелил шкурки, не укрепил мех. Охотники вываривали в пахучих травах капканы, женщины шили обувь, вышивали, занимались хозяйством, а в свободное время вместе с подростками бродили по берегу, собирая водоросли и плавник.

Тымкар изучал остров. Здесь ничто не мешало мечтать, разговаривать с собой. Одиночество укрепляло его душевные силы.

Дни шли. Ветер стих. И остуженное им море сразу же начало густеть, укрываться на зиму льдом от холода.

Небо прояснилось. Тихой, но твердой поступью зима входила на остров.

Как-то утром, выйдя из землянок, эскимосы увидели лишь кое-где небольшие разводья дымящейся на морозе воды. Острова торчали из льдов.

На широких лыжах охотники заспешили к разводьям: там должны быть нерпы, а люди уже целый месяц не пробовали свежего мяса, да и жира запасено не так уж много. А сколько еще впереди дней пурги!

Тымкар смотрел на серое небо. Лишь кое-где темные пятна говорили о разводьях: небо, как мутное зеркало, отражало замерзший пролив.

С ружьем Тагьека Тымкар отправился на промысел. Широкие лыжи давали ему возможность передвигаться ио тонкому еще льду.

Эскимосы проводили завистливыми взглядами охотника с ружьем. Они вооружались копьями и гарпунами.

Разве удивительно, что Тымкар раньше других возвратился и приволок три жирные усатые нерпы? Другие охотники добыли по одной-две нерпы, а кое-кто возвратился и с пустыми руками. Но все равно в этот вечер в их землянках варилось свежее мясо: может быть, завтра они окажутся удачливее тех, кто поделился добычей с ними сегодня, и тогда они поступят так же.

Все длиннее становилась ночь. Остров обледенел, без шипов на обуви и остроконечного посоха стало трудно ходить. Ветер валил с ног, забивал дыхание. Достаточно было упасть, чтобы ветер сбросил человека за сотни метров вниз, к торосам. В такие дни эскимосы почти не выходят из землянок.