Он заходил по комнате: становилось прохладно. Пришлось надеть меховые брюки, оленьи унты, старую свою приискательскую кожаную куртку на меху.

Сигара потухла. Разжигая ее, он все прикидывал, как же сделать четверть миллиона в более короткий срок. Без этой суммы он не собирался возвращаться в Штаты.

Кроме того, за последнее время Джонсона волновал и другой вопрос: как быть с его личной пушниной? А вдруг в навигацию первым приплывет его хозяин? Ведь и тогда, в Уэноме, едва хватило времени продать ее ночью на «Китти»: уже утром приплыл чернобородый.

Близилась весна. Пора обезжиривать шкурки, просушивать их и упаковывать в тюки, деля по сортам. Но куда спрятать тюки, чтобы их не обнаружил янки?

Так и не решив этого вопроса, Мартин положил обратно в карман ковра записную книжку, умылся, почистил зубы. Тут ему пришло в голову, что пора было бы бриться.

— Амнона! — крикнул он.

На самом деле девушку звали Рахтынаут, но имя это не понравилось Мартину, и он окрестил ее именем одной эскимоски из Нома. Та тоже была черноглазая, щупленькая, пугливая и стыдливая. Мартин выиграл ее в карты и через три дня проиграл.

Дверь приоткрылась, показалась черноволосая головка.

— Воды! — бросил он по-чукотски и протянул стакан для бритья.

Через минуту в дверь протянулась рука со стаканом горячей воды.

Джонсон побрился, выпил стопку спирта. Закусил консервами, маслом, галетами, взялся за шапку.

Почти под самым его окном подняли грызню собаки, послышались окрики чукчей. Мартин отдернул занавеску. Мужчины разнимали собак приехавшего невысокого парня. Его упряжка не поладила с поселковой сворой.

На нарте был привязан большой тюк, как видно, с пушниной. Мистер Джонсон взял рукавицы, вышел, захлопнул на английский замок комнатку, согнулся под низким потолком и выполз наружу.

У склада он увидел толпу чукчей и несколько нарт. Солнце стояло высоко, снег слепил. «Сильный товарами человек», щуря глаза, не спеша направился к складу.

Приезжие и ванкаремцы приветствовали его. Не выпуская изо рта толстой сигары, Джонсон слегка улыбался, отвечал на приветствия едва заметным кивком головы. Его руки были заложены за спину, в кармане позвякивали ключи.

Чукчи уловили легкий запах спирта и, довольные, переглянулись: Джон, однако, хорошо отдохнул, в его зеленых глазах не видно гнева. Быть торговле удачной!..

— Каково твое спокойствие? — спросил его один из чукчей.

Джонсон уже знал этот вежливый вопрос.

— Олл райт! — он пожевал сигару, переместил ее без помощи рук в другой угол рта.

Зазвенели ключи, открылись обе половинки обитых оцинкованной жестью дверей, купец зашел за прилавок, оглядел висящие на потолочных балках шкурки песцов и лисиц.

Торговый день начался.

Гырголь подошел к прилавку последним. Он все присматривался, за какую шкурку что и сколько дает купец. Так научил его Омрыквут.

— Что надо? — спросил Джонсон, взяв поданную ему Гырголем шкурку песца.

Он разглядывал ее то вплотную, то на расстоянии вытянутой руки, пробовал прочность меха, дул на нее, наблюдал, как от хвоста к голове пробегала голубоватая зыбь.

Гырголь взял шкурку обратно, чем весьма озадачил мистера Джонсона, и по каким-то только ему одному заметным признакам на лапках зверя определил, что это песец Кутыкая. Он помнил, что Кутыкаю нужны табак и шкура морского зайца на подошвы. Он сказал об этом купцу.

Джонсон удивленно смотрел на парня, такого же невысокого, как и он сам.

— Шкуру морского зайца? Шкурами не торгую.

Гырголь растерянно смотрел на товары, разложенные на полках, развешанные на стене против входа. Действительно, среди них шкур не было. Но как же быть? Разве мог он привезти не то, что было нужно владельцу песца?

Купец пришел ему на помощь.

— Ты получишь за этого зверя пять плиток табаку и плитку чаю. Потом ты пойдешь к чукчам, и они за полплитки табаку дадут тебе шкуру лахтака на подошвы. — С этими словами он выложил на прилавок названные товары.

Благодарный за совет, Гырголь улыбнулся. Как ему самому это не пришло в голову?

Песец полетел в общую кучу мехов, наторгованных сегодня.

Молодой оленевод вынул нож и сделал пометки на чае и табаке: это было клеймо Кутыкая, таким клеймом помечены уши его оленей. Убрав чай и табак, Гырголь вытащил вторую шкурку, Джонсон вздохнул. Так торговал каждый чукча: поштучно, нудно, однообразно. Шкурка принадлежала Лясу. За нее надо было получить тоже табак, цветной бисер, красную материю.

Мартин быстро отмерил три ярда кумачу, набрал горсть разноцветного бисера, выложил плитку табаку. Гырголь пометил табак клеймом Ляса, бисер высыпал в свой кисет вместе с табаком и достал лисицу.

Купец поморщился.

— За этого зверя я могу дать только две плитки табаку и плитку чаю.

Оленевод опять взял шкурку, взглянул ей на лапы. Он согласился: лисица принадлежала пастуху Кеутегину, а он просил именно табаку и чаю. Мистер Джонсон пожалел, что так много предложил за обыкновенную огневку. Он выложил товар и сделал пометку в записной книжке о количестве товаров, отданных за все три «хвоста».

Начинало смеркаться, когда Гырголь приступил к обмену песцов Омрыквута. Он нарочно оставил их к концу торга, чтобы приобрести некоторый опыт и не путаться с клеймением товаров. После лисиц и средних по качеству песцов на прилавке вновь стали появляться серебристые, белоснежные, голубые песцы, черно-бурые и красные шкурки лисиц.

Джонсон почти не рассматривал их: качество слишком очевидно. Небрежно он швырял их в общую кучу, выкладывал товары, делал пометки в книжке (стоимость каждого «хвоста» не превышала 30–40 центов).

Только этот краснощекий привез ему сегодня тридцать семь «хвостов»; всего же за торговый день он купил более полусотни.

Становилось темно. Хозяин зажег фонарь. Он чертовски замерз и устал. А Гырголь выкладывал теперь шкурки молодых оленей.

— Доставай все сразу! Я заканчиваю торговлю.

Гырголь покрыл шкурками весь прилавок. Небрежным движением руки Джонсон сбросил их на пол и выложил взамен три папуши листового табаку. Оленевод и их убрал в тюк из-под пушнины.

— Все?

— И-и, — довольный, ответил Гырголь.

Мартин Джонсон зажег сигару, задумался, «Надо бы приручить этого щенка!»

— Ты откуда приехал?

— Из тундры, мы — оленеводы.

— Куришь?

— И-и, — запаковывая драгоценные товары, ответил Гырголь.

Джонсон протянул руку к полке и взял круглую полуфунтовую банку табаку в красной упаковке с портретом какого-то мужчины.

— Возьми. Подарок.

Гырголь недоверчиво оглядел банку.

— Какомэй! — удивился он.

— Возьми, возьми, тумга-тум[17]. Табак.

«Тумга-тум?» Щеки Гырголя совсем раскраснелись.

Он взял банку, любовно ощупал ее и бережно сунул за пазуху, жалея, что у него ничего не осталось, чтобы отдарить купца.

— Как тебя зовут? — опросил Мартин.

— Гырголь мое имя. У моего отца немалое стадо, — похвастал он. — Теперь еще женился я. Стаду Омрыквута нет числа. Однако, я буду самым сильным оленями человеком в тундре, — высказал он свою сокровенную мечту.

— Ты женился? — не без интереса переспросил Джонсон, смерив взглядом его фигуру. Ему показалось невероятным, что у этого юнца уже есть жена.

Краснощекий юноша самодовольно кивнул головой.

— Кайпэ взял я женой. Дочь Омрыквута.

«Да, да. Его стоит приручить!»

— Я совсем замерз и хочу есть. Пойдем ко мне, — Джонсои вылез из-за прилавка.

Гырголь заколебался, оглядывая товары. Не обманщик ли этот купец?

— Ты можешь до утра товары оставить здесь.

— Карэм! — и он нагнулся за тюком: — Ты долго спишь, однако… Мне нужно рано ехать. Все люди стойбища ждут чай и табак.

— Олл райт! Тогда возьми товары с собой.

Пошли.

В пологе, как требовал обычай, их приветствовала Амнона-Рахтынаут.

— Ты знаешь его? — спросил Мартин.