Исправник заметил в рюкзаке книгу.

— Запрещенная?

— Что? Книга? Нет. Автор ее печатается в «Современнике», в «Восточном обозрении».

— А ну, Иван, проверь сию книжицу.

Помощник бесцеремонно полез в чужой вещевой мешок.

— Омулевский, — прочел он.

— Мулевский? Не слыхал. А ну, читай!

— «Дело святое за правду стоять», — начал казак и вопросительно взглянул на исправника.

— Так… — нараспев процедил тот, почесывая ухо. — А еще там про что писано?

— «Не думай, что труд наш бесследно пройдет, не бойся, что дум твоих мир не поймет, — монотонно читал казак. — Работай лишь с пользой, — продолжал он после паузы, — на ниве людей да сей только честные мысли на ней!»

— Будя, Иван, — остановил его исправник. Глаза его сузились. — А есть ли на ней государево дозволение к печати?

Иван внимательно оглядел первую страницу, но такого дозволения не обнаружил.

— Что-то не видать, господин колымский исправник.

— Изъять! — с наслаждением приказал тот. Составить протокол сей же час.

Богораз поставил на кожаный пол кружку с кипятком. Глаза его озорно блеснули.

— Пожалуйста! Я помню ее всю наизусть.

— Присовокупить! — взбешенный дерзостью, раздраженно скомандовал исправник и тут же велел проверить все, что имеется в мешке бывшего ссыльного.

Но там больше ничего любопытного для властей не оказалось. Коллекции же и записные книжки не интересовали исправника.

Иван составил акт, торжественно огласил его, поглядывая на своего начальника. Заставил Богораза расписаться.

— Куда теперь направляешься? — упорно обращаясь к нему на «ты», спросил исправник.

— В Уэном, потом — в бухту Строгую, затем — в Славянск, оттуда кораблем — разумеется, через Владивосток — в Петербург.

— Идешь откуда? — допытывался тот.

— Из тундры.

— Отца Амвросия встречал?

— Амвросия? Ах, да! Видел весной в стойбище Омрыквута.

— Весной, говоришь? — Исправник закрутил ус. — Но ведь теперь зима!

— Вы не ошиблись: сейчас действительно зима… — заметил Богораз, укладывая в дорожный мешок свои вещи.

Колымский правитель почувствовал издевательские нотки в его голосе и, не зная, чем бы еще досадить этому преступнику против самодержавной власти, спросил:

— А за что тебя, мил человек, в Колымский округ ссылали?

В глазах Владимира Германовича метнулись гневные огоньки.

— Представьте себе, вас это не касается!

— Как? — взревел тот. — С кем говоришь?

— Вам предписано министром, — спокойно, но очень серьезно продолжал свою мысль Богораз, — оказывать мне содействие, а не чинить допросы. К тому же я устал и хочу спать. Спокойной ночи, господа! — Он положил голову на вещевой мешок и не то притворился, не то действительно сразу заснул.

Исправник пытался задавать ему новые вопросы, однако убедился, что и в самом деле обращается к спящему…

Подобным непочтением к господину колымскому исправнику возмутился было и Иван. Он предложил свои услуги, чтобы растолкать «ссыльного», но исправник не решился применять физическую силу: не получилось бы неприятностей. Ведь в секретном циркуляре говорилось только о негласном надзоре, а он и так учинил ему целый допрос с обыском…

— Бес с ним, Иван! Пусть дрыхнет, — он махнул рукой. — Иди. Да утром — пораньше в дорогу.

…Утром, когда Богораз еще спал, помощник исправника явился с докладом. Нарты готовы, батюшка Энурмино проезжал, погода ладная, надо бы поспешать — до Узнома далече, кабы не заночевать в тундре: дни-то еще коротки.

Исправник был хмур.

— Спытай, нет ли у них лекаря.

Лекаря не было. Был шаман, но он, когда к нему обращались, вместо того, чтобы врачевать, с бубном носился по пологу, выкрикивая заклинания, вызывал духов-помощников, гремел побрякушками и амулетами, коими шаманы обвешивают свое платье. А исправнику был нужен лекарь…

— Прикажете подавать нарты, господин исправник?

Ройс спросил:

— Мистер Исправникофф болен? У меня есть медикаменты.

Больной безнадежно махнул рукой, покачал головой и начал облачаться в меховые штаны.

— Иди. Заболел, мол, ваш исправник. Не успеют к темну до жилья — зашибу чертовых детей!

Исправник уехал.

Тотчас проснулся Богораз.

— Доброе утро, Василий… как вас по батюшке?

— Отца Игнатом кличут.

— Вот и отлично. Значит, Игнатьевич. А фамилия?

— Устюгов.

— А ваш товарищ не знает русского?

— Нет. Норвежец он.

— Да? А сюда как попал?

— С Аляски. Мы вместе.

— Ах, вот оно что! Тогда он должен владеть английским, не так ли?

Ройс насторожился, водянистые зрачки его маленьких глаз застыли.

— Гуд морнинг, сэр![14]

— О! — радостно воскликнул золотоискатель. — Вы говорите по-английски?! — бритое лицо с тяжелым подбородком ожило.

Оказалось, что этот язык не диво и для Устюгова. Начались взаимные расспросы.

Вскоре возвратились изгнанные исправником владельцы яранги: Тэнэт и ее мать. Богораз заговорил с ними по-чукотски. Дочь и мать удивились, что таньг так хорошо знает их язык.

— Вот здорово! И чукотский знаете? — не менее женщин изумился Устюгов. — Значит, можете и по-русски, и по-английски, и по-чукотски?

— И по-эскимосски, и по-ламутски, по-французски, иттельменски, украински, — засмеялся Богораз, — и даже немного по-индийски.

На Устюгова это произвело огромное впечатление.

— Неужто? Где научились?

— Учусь всю жизнь, Василий Игнатьевич. В школе учился, в университете, в тюрьме, в Петропавловской крепости, в ссылке, в Америке — всюду.

— И в Америке, говорите, были? А отца Савватия знаете?

При слове «Америка» Ройс снова забеспокоился.

— Мистер Богораз, пожалуйста, говорите по-английски.

— Извините, ради бога. Я опять забыл, что вы не владеете русским. Знаете, в России как-то не думаешь о том, что тебя могут не понять. Да, — продолжал он, снова обращаясь к Устюгову, но уже по-английски, — бывал я в этой Америке. — Этнограф посмотрел на женщин и, не закончив, спросил: — А не лучше ли нам разговаривать по-чукотски, чтобы нас понимали и наши любезные хозяйки?

— Ноу, — запротестовал Ройс, замахав своими непомерно длинными руками.

Поддержал его и Устюгов, еще плохо освоивший чукотский язык.

— В таком случае извините меня: я временно прерву нашу беседу, — и Богораз снова заговорил с женщинами на их родном языке.

Из беседы выяснилось, что хозяйка яранги — вдова, дочь ее — девушка, а покойная сестра Тэнэт Тауруквуна была замужем за братом Тымкара.

— Тымкар? — переспросил Богораз. — Из Уэнома? Я знаю его, мы встречались. Хороший юноша, смелый, умный, настойчивый.

— Какомэй! — в один голос, удивленно и радостно воскликнули мать и дочь. — Откуда знаешь его?

Владимир Германович рассказал.

— А почему так рано умер твой отец, Тэнэт? — спросил он девушку. — Ведь ему, наверное, было совсем мало лет?

Дочь посмотрела на сильно постаревшую за последнее время мать, которая теперь, при упоминании об отце, показалась ей особенно немощной. Пожилая маленькая женщина молчала. На ее лбу собрались морщины.

Пользуясь наступившим молчанием, Ройс попытался заговорить, но Богораз жестом остановил его, указывая глазами на хозяйку.

— Да, мало, однако, живем, — как раз в это время заговорила мать Тэнэт, покачивая седеющей головой. — Раньше чукчи жили долго.

— Это верно, — подтвердил Богораз.

— Голодаем. Распугали зверя люди с того берега. От огненной воды также многие умирают. Плохо теперь хорошим охотникам, — вздохнула она. — Много, Тэнэт, отец твой добывал песцов. Однако приучили его американы пить дурную воду. Загорелась в нем огонь-вода Не затушил шаман. Умер твой отец, Тэнэт…

Василий участливо посмотрел на девушку, и Богораз догадался, что он понял рассказ ее матери.

Хотел было Владимир Германович и в этой яранге, как он это делал почти всюду, попытаться раскрыть глаза людям, рассказать, в чем их несчастье, что делать, как сохранить свой народ от вымирания, но передумал: кто его знает, этого Ройса. Да и Устюгова видит он первый раз. Разнесут того и гляди повсюду… Годы тюрьмы и ссылки научили его осторожности. Но женщин он все же утешил: