— Еще одного секретаря? — удивленно переспросил он.

— Ну, я не совсем то хотел сказать… Я имел в виду Кристу Лундт, которая записывает все приказы фюрера…

— А сколько лет фройлен Лундт? — поинтересовался Гартман.

— Двадцать с небольшим. — Кейтель был удивлен и раздосадован. — А при чем тут ее возраст?

— Она слишком молода!

Офицер абвера сделал резкое движение, словно вычеркивая имя из списка, и закрыл блокнот. На самом же деле он зачеркнул шарж, изображавший Кейтеля с моноклем. Убрав блокнот, Гартман снова достал трубку.

— Не понимаю вашей логики! — возмутился Кейтель. — Какое отношение имеет возраст к поимке предполагаемого советского шпиона?

— Предполагаемого? — резко вскинулся Гартман.

— У вас нет доказательств его… или ее существования.

— Вы осмеливаетесь оспаривать утверждения фюрера? Я цитирую: «Советский шпион передает Красной Армии сведения о расположении наших частей».

Это был гениальный ход: сделать вид, что он хочет встать и направиться к двери. Гартман выбрал самый верный способ сломить сопротивление Кейтеля: допустить мысль о том, что Кейтель подвергает сомнению суждения фюрера. Гартман держал в руках незажженную трубку и, поглаживая ее, наблюдал за своей жертвой.

— Я не говорил ничего такого, что позволило бы вам сделать столь вопиющие выводы! — запротестовал Кейтель.

— Слова обладают странными свойствами, фельдмаршал, особенно если их передавать, что называется, «по испорченному телефону». Уж поверьте мне, ведь вести допросы — моя профессия. Кажется, Ришелье сказал: «Представьте мне любые шесть строк, написанные кем угодно, и я вздерну этого человека на виселицу»?

— Вы сами указали на фройлен Лундт! — рявкнул Кейтель.

— Нет… при всем моем уважении к вам я не могу с вами согласиться… Первым упомянули про эту девушку вы!.. Теперь, что касается ее возраста… видите ли, моя организация уверена, что шпион, пробравшийся в столь высокие сферы, должен быть гораздо старше. Его, очевидно, заслали много лет назад в надежде на то, что когда-нибудь он достигнет головокружительных вершин. Вы не боитесь высоты, фельдмаршал?

— Разумеется, нет! И этот наш разговор…

— Еще не окончен, — быстро вставил Гартман.

Он поднялся со стула и снял с вешалки шинель и фуражку.

— В должное время я, конечно же, извещу фюрера о нашей беседе, — продолжил он, одеваясь. — Разрешите откланяться.

Гартман завершил разговор на весьма подходящей ноте и, выйдя на холод, прикрыл за собой дверь. Его загадочная фраза, брошенная на прощанье, непременно должна врезаться в память Кейтеля. Такие фразы обычно бросаются, чтобы нарушить покой людей с нечистой совестью.

— Мой фюрер, — сказал Борман, — ваш предшественник распорядился прислать сюда абверовского офицера, чтобы проверить здешнюю систему безопасности. Офицер прибыл, это майор Гартман. Он уже осматривает военный городок…

— А система безопасности действительно нуждается в проверке? — уточнил Гитлер.

— Я считаю, что мы должны немедленно отправить этого Гартмана обратно в Берлин, — заявил Борман. — Он может представлять для вас опасность. Гартман — самый толковый агент абвера.

Был час ночи. Гитлер какое-то время молча расхаживал по комнате, прибегая к своей излюбленной тактике: ждал, когда его посетитель выговорится полностью. Затем фюрер обычно излагал свою точку зрения, причем теперь уже он говорил, не закрывая рта.

— Ходят слухи, будто бы в Волчье Логово проник советский шпион, — продолжал Борман. — Ваш предшественник интуитивно чувствовал что-то неладное…

— Ага! И однако же, вы предлагаете немедленно отправить Гартмана обратно? А англичанина Линдсея передать в руки гестапо, да? Выходит, я, едва успев приземлиться на аэродроме, должен отменить два важнейших решения фюрера и создать тем самым благоприятную почву для всяческих сплетен? А ведь мы вроде бы стараемся, чтобы все выглядело нормально?

Борман был поражен и напуган. Напуган своей собственной недальновидностью. А поражен реакцией Хайнца Куби, который мыслил точь-в-точь как фюрер, недавно погибший при взрыве самолета по пути из Смоленска. Произнося свой монолог, Куби по-прежнему расхаживал по комнате, словно маятник.

— Нет, мы сделаем прямо противоположное тому, что предлагаете вы! Линдсей останется здесь, и пусть ему оказывают почести, пока я не подготовлюсь к беседе с ним. А до этого я хочу повидаться с Гартманом… может, я встречусь с ним завтра, когда отдохну после обеда. Он же, пока суд да дело, пускай продолжает расследование…

— Фюрер снабдил его бумагой, которая дает ему неограниченные полномочия. Он может допрашивать любого. Даже таких людей, как Йодль!

— Так это же прекрасно! Пусть допрашивает всех, и как можно пристрастней! Неужели вы не понимаете, Борман: такой поворот событий отвлечет внимание людей, а тем временем они будут потихоньку ко мне привыкать. Все, разговор окончен! Я высказал свое мнение. Таков приказ фюрера.

— Я немедленно приступаю к его выполнению.

— Но если Гартману даны неограниченные полномочия, Борман, — на лице Гитлера заиграла лукавая усмешка; он взглянул на толстенького, маленького человечка, и тот с изумлением узнал усмешку, характерную для фюрера, когда он бывал в лукавом настроении и любой мог стать жертвой его остроумия, — если так, то абверовец может допросить и вас? Если сочтет нужным…

— Чему я вынужден буду противодействовать, ведь я — кладезь ваших тайн.

— А в бумаге, выданной Гартману, оговаривается, что вас нельзя допрашивать?

— Н-нет…

— Тогда будем надеяться, что он вас все-таки не арестует!..

Борман сник, потрясенный тем, как самозванец использует буквально все возможности, лишь бы выдать себя за настоящего фюрера.

«Выясните местоположение ставки фюрера…» «Определите, кто управляет немецкой военной машиной…»

Такой сценарий разработал для Линдсея полковник разведывательной службы Браун, когда Линдсей покидал Райдер-стрит в Лондоне. Линдсей употребил слово «сценарий», поскольку атмосфера в Волчьем Логове была несколько театральной. Казалось, все основные персонажи играют строго заданные роли.

Спустя две недели после своего приезда он уже мог ответить на оба вопроса, которые так интересовали Лондон. Волчье Логово притаилось в ужасных сосновых чащах Восточной Пруссии, где туман, похоже, вообще никогда не рассеивается, и день из-за этого кажется ночью.

Из разговоров с Гюнше, адъютантом фюрера, и таинственной Кристой Лундт, из некоторых фраз, оброненных Мартином Борманом, а также из подобострастного поведения Кейтеля и Йодля явствовало, что Гитлер принимает важнейшие решения самостоятельно.

— Когда вы раздобудете эту информацию, — ласково посоветовал ему перед отъездом Браун, — доберитесь до Мюнхена и свяжитесь с нашим агентом. В любой понедельник ровно в одиннадцать утра вы должны подойти к собору Божьей Матери. Прикурите сигарету и сунете ее в рот ЛЕВОЙ рукой. Сделаете несколько затяжек, выбросите окурок и загасите его ЛЕВОЙ ногой. Агент даст понять, что это он — или она, — назвав свое имя — Пако. Вы ответите: «Когда я был в Риме…» Пако будет руководить вашими действиями и переведет вас через швейцарскую границу…

— А если меня схватит гестапо? — спросил Линдсей.

Браун ответил не сразу, он довольно долго молчал и бесцельно теребил предметы, лежавшие на столе. Полковник, конечно, не сбрасывал со счетов и такой возможности, однако предпочитал говорить о неприятных вещах как можно туманнее. Он ни разу в жизни не был на поле боя.

— Мы учли и такой поворот событий, — наконец сказал он, не глядя на Линдсея.

Браун понимал, что, сколько бы ни продлилась война, его все равно не забросят в тыл врага и он не окончит свои дни в медленных муках где-нибудь в застенках гестапо. А перед человеком, который сидел напротив него за столом, маячила именно эта перспектива.

Браун откашлялся и продолжал: