Есениус начинает лекцию.
Хотя книга перед ним и открыта, но он не заглядывает в нее. Рядом с ней лежит план; Есениус быстро пробегает его глазами. И вот он уже глядит на студентов, словно желая связать их с собой невидимыми нитями. Он как бы ждет от них согласия или возражения… А студенты должны лишь молча слушать. И только по прошествии часа задавать вопросы. Опытный лектор знает, когда его слова увлекают слушателей и когда они сидят молча лишь потому, что не смеют говорить. Так и сейчас. Когда Есениусу удается увлечь студентов, заставить их следить за ходом лекции, вдуматься в то, что он говорит, в аудитории наступает такая тишина, что слышны дыхание и биение сердец. Но, когда он утомительно читает бесцветным, невыразительным голосом, студенты думают о чем-то другом. Взгляды их устремляются к окну и блуждают по крышам соседних домов, они начинают ерзать, шептаться. Время от времени шум усиливается, и профессор вынужден энергично протестовать.
Есениус продолжает лекцию:
— Для того чтобы мы могли решить задачу, выпавшую нам на этом свете, и чтобы мы исполнили свой человеческий долг, мы должны быть здоровыми. Но здоровье — это не такой дар, который достается каждому новорожденному в равной мере. Здоровье — это нежное растение, оказавшееся в объятиях мороза. Некоторые растения выдерживают ледяные объятия, другие гибнут от одного прикосновения. И если бы мы могли уберечь все растения от студеного дыхания, мы бы сохранили многие из них. Так обстоит дело и со здоровьем человека. О нем надо проявить заботу. Беречь человеческое здоровье — задача врачей. Это серьезная задача, и профессия врача — благороднейшая из всех. Поэтому врачом может быть только такой человек, который беспредельно любит людей и который понимает, каким сложным творением является человеческий организм. Этот основной принцип поняли уже народы древности, давшие миру таких врачей, как Гиппократ, Гален, Эмпедокл[17] и другие. Огромное счастье, что большинство произведений этих великих мастеров древности сохранилось до наших дней. В них заложены основы врачевания, и мы, врачи, будем постоянно к ним возвращаться. Но, прежде чем мы приступим к подробнейшему изучению каждого из них, мы должны запомнить клятву, которую произносили последователи школы Гиппократа. Выучим эту клятву наизусть, будем всегда ее вспоминать и обращаться к ней за советом в минуты, когда совесть наша смутится и мы растеряемся, когда по той или иной причине пути, которыми нам надлежит следовать, сокроются от нас в непроглядной мгле…
Возвысив голос, Есениус медленно читает текст знаменитой клятвы:
— «Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигией и Панацеей[18] и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно с моими силами и моим разумением, следующую присягу и письменное обязательство: чтить научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своим достатком и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучить, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и все остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому. Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для воплощения подобного замысла… Чист и непорочен буду в жизни и в искусстве. Ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего неправедного и пагубного…
Что бы при лечении — а также и без лечения — я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же клятву да будет обратное тому».
Многим студентам текст клятвы уже знаком. Однако сейчас он звучит как-то иначе: настойчиво и предостерегающе. В устах Есениуса клятва звучит внушительней. Это не просто цитата из древней книги — это наказ, о котором им напоминает человек, постигший всю его обязательность.
Гиппократовскую клятву Есениус приберег на конец лекции.
И вот он встает, улыбается студентам, а те выражают свою признательность бурными рукоплесканиями. Он ждет. Ждет, когда схлынет этот водопад чувств, чтобы ответить на возражения или вопросы.
Но нет ни замечаний, ни возражений, ни вопросов. Только бурные рукоплескания. А потом откуда-то с дальней скамьи раздается возглас:
— Виват профессор Есениус!
Успех наполняет душу сладостным чувством уверенности, он придает ему силы для дальнейшей работы. А работы много. Профессор anatomicus — так именуется Есениус в отличие от других профессоров — читает курс анатомии и хирургии пять семестров. Учебная программа строго распределена по годам, а в пределах года — по периодам. Так, например, курс анатомии читается в зимние месяцы. Летом — лекции по хирургии и ее практическое применение при операциях. Все это программа первого года. На втором году продолжается общая хирургия и зимой проводятся практические занятия с трупами: лето отводится для лекций о лечении опухолей. Третий год — повторение анатомии, изучение переломов, а четвертый — снова анатомия и лекции о лечении ран. Пятый год посвящается лечению нарывов.
Возвращаясь из университета, Есениус ежедневно по нескольку часов работал дома. Он закрывался в своем кабинете и писал, писал до глубокой ночи. Сидя за тяжелым дубовым столом в просторной комнате с двумя окнами и высокими кафельными печами, почти достигающими потолка, он чувствовал себя очень хорошо. Рукопись «Пражская анатомия» быстро продвигалась, стопка исписанных страниц росла с каждым днем. Есениус описывал вскрытие так, как оно в действительности протекало. В сочинении он привел свою вступительную лекцию, а затем все девять приемов вскрытия.
Посвящение и предисловие он оставляет на конец. Ведь вместе с «Пражской анатомией» он собирается издать трактат «О костях». Трактат в основном уже готов, но перед сдачей в печать его надо еще раз внимательно просмотреть и кое-что добавить. Кроме того, ему хотелось бы издать и «Методику распознавания болезней», которую написал его падуанский учитель профессор Эмилий Камполонг. Это, конечно, не оригинальная работа, ибо в ней Камполонг опирается на сочинение другого падуанского профессора, Иеронима Капивачи, но это не так уж важно. Все-таки это ценный труд и для студентов-медиков необходимый. Обязательно надо издать!
И вот наступает самое приятное для него мгновение — он приступает к посвящению. Это означает, что все уже готово. Мозг, находившийся все время в напряжении, может теперь избавиться от всего, что тревожило его многие месяцы, и детище, доставлявшее ему столько горьких и вместе радостных минут, облекается наконец в праздничные одежды, в которых его можно показать миру, — посвящение и предисловие.
«Пражская анатомия» и трактат «О костях» подготовлены к печати.
Есениус испытывает чувство облегчения, выполненная работа успокаивает его, и он вздыхает полной грудью. Рука, судорожно сжимавшая гусиное перо и не раз немевшая от усталости, теперь покоится на столе, вялая и расслабленная. Лишь роженица, изнуренная родовыми схватками, но вместе с тем охваченная радостью и волнением при виде ребенка, могла бы постичь всю сложную гамму блаженства человека, который произвел на свет свое творение, ставшее частью его существа.
Есениус понимал, что такое состояние продлится недолго. Как только время сгладит остроту содержания его книги, словно ветер, заметающий следы на песке, его душа вновь начнет тяготиться наступившим бездельем, и свобода уже не будет свободой, а превратится в муки, еще более горькие, чем муки напряженного творчества. Что же тогда? Новый замысел, новая работа.
