Вспомнил Чехов и еще об одной пожилой вдове, имевшей прекрасную дачу. С этой вдовой, утверждал Антон Павлович, дело было совсем на мази, к даче ее Куприн был весьма неравнодушен. Чехова, видимо, забавляла тема о вдовах, которую он подробно развивал, и то, что Куприн явно конфузился.

Я чувствовала себя очень неловко. Принимать участие в этом разговоре я не могла, так как шутки эти не казались мне особенно остроумными и при мне уместными. Сидела я молча, с безучастным видом. Это заметила Мария Павловна (мы раньше встречались у Елпатьевских) и предложила пойти осмотреть сад и новые посадки редких растений, сделанные совсем недавно. Растения я всегда очень любила, и мы более получаса провели в саду.

Когда мы вернулись, то Ольги Леонардовны и Евгении Яковлевны уже не было на крыльце. Там сидели Елпатьевский, доктор Алексин и Гарин-Михайловский. Антон Павлович громко говорил:

— Я против посвящения чего бы то ни было живым людям. В молодости я сам этим грешил, о чем теперь жалею. Некоторые любят посвящать родным. Какой в этом смысл? Мои родные знают, что я их люблю и без того, чтобы я расписывался в этом в своих книгах и рассказах. А друзья не всегда остаются друзьями. Горький просил моего разрешения посвятить мне «Фому Гордеева». Конечно, я выразил согласие и поблагодарил его за честь, хотя, по правде говоря, удивился, что он остановился именно на вещи, которую сам же считает слабой.

На прощание Антон Павлович внимательно расспрашивал меня о здоровье Лидочки, о ее весе, о том, как она переносит жару, и не советовал начинать на юге прикармливание. Осенью, когда жара спадет, Антон Павлович звал нас приехать с Лидочкой.

Когда мы возвращались в Мисхор, то Александр Иванович спросил меня:

— Как тебе понравилось у Чеховых?

— Не понравилось мне одно: ты вначале очень конфузился — не знаю кого, а потом разошелся и стал занимать общество военными анекдотами. И мне хотелось сказать тебе словами ефрейтора Верещаки: ^{60} «Вижу я, что ты уже начинаешь старацца». А когда ты это делаешь в обществе, то мне это неприятно.

Через три дня Мария Павловна и Ольга Леонардовна приехали ко мне в Мисхор с ответным визитом.

В это лето в Мисхоре Александр Иванович увлекался писанием шутливых стихов. Они ему хорошо удавались и часто были очень смешны. Неисчерпаемыми темами его вдохновения были дядя Кока и наша дачная жизнь. Стихов было очень много, но я, к сожалению, их не помню. Особенно забавно было содержание одной поэмы, которая называлась «Дядя Кока и кухарка Кульчицких», сводилось оно к описанию попыток моего брата завязать романические отношения с кухаркой соседей.

Некоторые поэмы Александр Иванович сочинял в комнате брата при его деятельном участии, причем в комнате присутствовал также служащий брата Макар Петрович, и оттуда раздавались оглушительные взрывы хохота. Но эти поэтические опыты были такого содержания, что мамаше и мне Александр Иванович читал только в выдержках.

— Отчего ты, Саша, не пишешь настоящих стихов? — спросила его однажды мать, прослушав эти упражнения. — Ведь раньше ты писал прекрасные стихи. Тетя Катя говорила, что ее друг, мнение которого она высоко ценила, Лиодор Иванович Пальмин, сам очень большой поэт, предсказывал тебе большое будущее.

Александр Иванович рассмеялся.

— Стихи мои, мама, никуда не годились. К счастью, я вовремя понял, что надо бросить это утлое занятие. А сам Лиодор Иванович был хороший, честный, душевный человек, но поэт и писатель вообще бездарный. Сейчас о нем совсем забыли.

Любовь Алексеевна продолжала с горячностью ссылаться на авторитет тети Кати, о существовании которой я услышала впервые. В разговорах со мной Александр Иванович раньше о ней не упоминал.

Из рассказа Любови Алексеевны я узнала, что ее двоюродная сестра княжна Екатерина Александровна Макулова была немногим старше ее. Князья Макуловы так же, как и их родственники Кулунчаковы, когда-то богатые пензенские помещики, давным-давно разорились. Катеньку захватило настроение шестидесятых годов^{61}. Каким образом это случилось, Любовь Алексеевна объяснить не умела. Она знала только, что Катенька поехала в Петербург учиться. Приехала она туда из глубокой провинции, без всяких средств к существованию. Кто-то посоветовал ей обратиться к писателю Слепцову, и он действительно принял в ней участие. Его рекомендации доставили ей несколько хороших уроков. Приезд Макуловой совпал с временем, когда Слепцов организовал женскую коммуну — общежитие для трудящихся женщин. Одной из первых она поселилась в коммуне и стала деятельным ее членом. Большинство живших там женщин не имело понятия о практической стороне жизни, и только княжна Макулова оказалась в хозяйственных делах наиболее умелой, сведущей. Устроиться учиться на медицинские курсы ей не удалось.

У себя на родине Макулова не появлялась, и в течение ряда лет Любовь Алексеевна ничего не знала о ней. Когда, овдовев, она жила в Москве во Вдовьем доме, ее неожиданно разыскала Макулова, в то время уже немолодая женщина. Подробно о себе она не рассказывала, но можно было догадаться, что она была близка к революционному движению. Она возмущалась, что Любовь Алексеевна готовит своего сына к военной службе. Саша умный, способный мальчик, а она толкает его в ряды «царских опричников», душителей свободы.

Любовь Алексеевна доказывала, что ей невозможно дать Саше другое образование, кроме казенного. Если даже удастся устроить его бесплатно в какую-нибудь гимназию, то жить ему все равно негде.

После каждого такого разговора с Макуловой Любовь Алексеевна плакала и говорила: «Что же мне делать, когда мы нищие».

Сестры ссорились и снова подолгу не виделись.

Когда Саша учился в последних классах кадетского корпуса, Макулова, приехав в Москву, снова стала навещать Любовь Алексеевну. Тут она старалась повлиять на Сашу. Она уговаривала его не переходить в военное училище, а поступить в университет, жить уроками, учиться и быть среди передовой молодежи своего времени. Она всячески пропагандировала свои революционные идеи. От нее Саша в надлежащем освещении узнал о декабристах, о деятельности революционных организаций, о революционном терроре.

Любовь Алексеевна была в отчаянии, она считала, что сестра не имеет права сбивать с толку Сашу, который с детства был неуравновешенным, вспыльчивым мальчиком. Эти разговоры только возбуждали в нем протест против жесткой дисциплины, которая царила в корпусе.

В то время Саша увлекался писанием лирических стихотворений, которые он показывал тете Кате. Она считала их талантливыми, но несодержательными и решила повести его к Лиодору Ивановичу Пальмину, с которым была в хороших, дружеских отношениях. Пальмин не видел в стихах Куприна настоящего поэтического дара и посоветовал ему попробовать себя в прозе.

По словам Любови Алексеевны, ни с кем другим из семьи Куприных Пальмин знаком не был и не встречался.

Из этого рассказа мне стало ясно, что впервые симпатии к революционному движению пробудила в душе Александра Ивановича его тетка, княжна Макулова, шестидесятница и, по-видимому, народоволка, поскольку ее хорошо знали И. К. Михайловский и А. И. Иванчин-Писарев.

Как-то раз, когда Куприн был в редакции «Русского богатства», Иванчин-Писарев сказал ему: ^{62}

— А ваша тетушка, княжна Макулова, в свое время была прекрасным конспиратором, ее княжеский титул служил отличным прикрытием нашего революционного кружка.

Александру Ивановичу было очень неловко сознаться, что он ничего не знает о тете Кате.

В послеобеденное время, около двух часов, заходили к нам на дачу иногда бродячие артисты — старик с шарманкой, лет тринадцати мальчик Сережа, акробат, и с ними дрессированный белый пудель. Как только раздавались звуки шарманки, к нашей даче стягивались зрители — турки-каменщики, работавшие на соседней даче, няньки с детьми с других дач и просто случайные прохожие.