- У меня такое ощущение, что я угодила в монашескую келью, - заметила Ода.

- А у меня такое ощущение, что ты пожаловала ко мне неспроста, - в тон мачехе промолвил Давыд, развалясь в кресле и похотливо улыбаясь.

Ода приблизилась к Давыду и села к нему на колени.

- Твоей проницательности можно позавидовать, - с кокетливой улыбкой проговорила она, одновременно слегка теребя Давыда за ухо. - Я умираю от скуки в постылом Муроме.

- Я же предлагал тебе остаться у меня в Ростове, - сказал Давыд. - Ещё в позапрошлом году.

При этом его руки с жадным нетерпением гладили грудь и бедра мачехи сквозь ворсистую тёплую парчу. На Оде было длинное платье вишнёвого цвета с темны ми узорами на рукавах и по нижнему краю подола. И тщательно прибранных волосах посверкивали заколки, украшенные драгоценными камнями.

- Мы можем где-нибудь уединиться? - прошепчи ла Ода.

Давыд словно ждал этого. Вскочив, он потащил Оду за собой в соседнюю светёлку, где царил беспорядок и витал запах пролитого вина. Лучи бледного зимнего солнца, с трудом пробиваясь сквозь разноцветные оконные стекла, разгоняли по углам душный полумрак. В центре светлицы стоял длинный стол, застеленный белой скатертью и уставленный блюдами с объедками. Вокруг стола были расставлены стулья, о которые Давыд дважды запнулся, таща за собой Оду.

За печью находилась дверь в небольшую комнатку. Там стоял сундук с книгами, небольшой стол, два стула, ларец с письменными принадлежностями на полке у окна. Там же было ложе за занавеской.

Эта комната была хорошо знакома Оде. В прошлый свой приезд она несколько раз уединялась здесь с Давыдом.

Княгиня брезгливо оглядела мятую постель:

- Я вижу, ты частенько балуешься тут с рабынями. Я в такую грязь не лягу.

Давыд смутился:

- Я немедленно велю служанкам застелить чистую простынь, принести другое одеяло и подушки.

Он метнулся было к двери, но Ода удержала его.

- Ладно, не суетись, - промолвила она с небрежной усмешкой. - Попробуем все сделать стоя. Помнится, у нас это получалось. А постель велишь обновить ближе к ночи.

Давыд запер дверь на засов.

Он быстро разделся и помог раздеться Оде. Сначала они целовались, стоя обнажёнными на полу среди разбросанных одежд, возбуждая друг друга прикосновениями рук. Едва дело дошло до главного, как в дверь неожиданно постучали.

- Кого там черт принёс? - рявкнул Давыд.

Из-за двери прозвучал голос челядинца, сообщившего, что к князю пожаловал его тесть, боярин Ингварь.

Давыд выругался и крикнул слуге, чтобы тот проводил покуда гостя к княгине.

- Я приду чуть попозже.

Челядинец также сообщил, что супруга Давыда желает видеть Оду, но не может нигде её найти.

Давыд опять выругался и велел слуге убираться.

- Нам надо идти, - прошептала Ода. - Закончим в другой раз.

- Хорошо. - Давыд принялся торопливо одеваться. - Надеюсь, ты не уедешь скоро?

- Время покажет, - неопределённо ответила Ода.

Боярин Ингварь при встрече завёл разговор о том, что после смерти Олега и Романа было бы неплохо посадить князем в Тмутаракани Давыда или Ярослава.

- Всеволод Ярославич уже взял Тмутаракань под свою руку, - сказала Ода. - Там ныне сидит посадником его воевода.

- Не по закону это, - проворчал Ингварь.

- Ныне Всеволод Ярославич сам себе закон. - Ода вздохнула.

- Мне эта Тмутаракань и даром не нужна, - заявил Давыд. - Неужели Ярослав туда рвётся?

Он посмотрел на Оду.

- В том-то и дело, что не рвётся. Ярославу и в Муроме хорошо.

Ингварю же хотелось видеть своего зятя на тмутараканском княжении, поэтому он стал уговаривать Давыда бить челом Всеволоду Ярославичу, а Оду просил посодействовать. Но Давыд наотрез отказывался менять Ростов на Тмутаракань и даже рассердился па тестя, который возжелал лишить его спокойного житья и отправить на юг в обиталище воинственных племён.

Ода подзадоривала Ингваря, говоря, что тмутараканский князь сидит на злате-серебре, собирая мыту[93] с купцов иноземных, коих съезжается в Тмутаракань каждое лето видимо-невидимо. Боярин продолжил убеждать Давыда, а тот упирался, твердя своё: мол, ему Ростов милее и за златом он не гонится.

Находившаяся тут же Любомила в разговоре не участвовала. Ей было чуждо всякое честолюбие, было ясно, что она целиком на стороне мужа. Родной край был Любомиле дороже тёплого моря и богатств, которые скапливаются на его берегах.

Ода незаметно присматривалась к этой миловидной двадцатишестилетней женщине с немного грустными глазами и длинной русой косой. Она старалась представить её в гробу, находя в этом странное удовольствие. Задуманное зло грело душу. Она с большим удовольствием отравила бы самого Давыда, но ей хотелось сначала помучить его за то, что он не встал на сторону Олега и Романа, за то, что не может скрыть своей радости по поводу гибели родных братьев.

Яд постоянно был у Оды, которая каждый день выжидала подходящего момента, чтобы подсыпать его в питье Давыдовой супруге. И вот наконец такой случай представился.

Служанка принесла чаши с медовой сытой[94] для Оды и Любомилы, которые сидели за пяльцами одни.

Любомила зачем-то вышла из светлицы. Ода вынула медальон, висевший у неё на шее, и уже протянула руку к чаше, но тут какая-то неведомая сила остановила её.

Она вдруг вспомнила про детей Давыда, которых видела каждый день и которые так и тянулись к ней, особенно семилетняя Варвара. А Любомила носила под сердцем третьего ребёнка.

В смятении Ода встала и стремительно вышла из светлицы. Она пришла к себе и, упав на постель, залилась слезами.

На другой день Ода уехала из Ростова, ничего не объясняя Давыду, который был очень огорчён внезапным её отъездом.

После Рождества в Муром пожаловал посол из Киева - боярин Богуслав, отец Бажена. Всеволод Ярославич требовал выдать ему Людека, на котором была кровь Изяслава Ярославича.

Богуслав передал требование великого князя Ярославу в присутствии Оды, являвшейся главным советником своего сына.

- Коль не выдашь ты Людека, княже, то не быть тебе князем в Муроме, - добавил в конце Богуслав. - Зело сердит на этого ляха Всеволод Ярославич. Людек подговаривал Регнвальда и Инегельда умертвить Ратибора, но не уступать Тмутаракань киевскому князю.

Сидевший на троне Ярослав побледнел, его беспокойный взгляд метнулся к матери, восседавшей чуть в стороне на стуле с высокой спинкой.

- Этого и следовало ожидать, сын мой, - с холодной торжественностью произнесла Ода. - Я думаю, что Людек - это лишь предлог, чтобы изгнать тебя из Мурома.

- На Ярослава Святославича великий князь зла не держит, токмо на Людека, - поспешно сказал Богуслав. - Выдайте этого ляха и вся недолга.

- Людек не один к нам из Тмутаракани прибыл, - проворчал Ярослав. - С ним больше тридцати Олеговых гридней и слуг. Они стеной за него встанут.

- Может, хитростью как-нибудь скрутить иль опоить чем, - неуверенно проговорил Богуслав, поглядывая то на Оду, то на Ярослава.

- Покумекать надоть, боярин, - задумчиво сказал Ярослав. - Ступай покуда. Да держи язык за зубами!

Однако Богуслав не спешил уходить.

- Просьба у меня к тебе, князь, - промолвил он, комкая в руках соболью шапку. - Сыночек мой в твою дружину затесался, в своё время сбежав от Изяслава Ярославича. Позволь моему непутёвому Бажену домой воротиться, княже. Я не столько из-за Людека, сколько из-за чада своего в эдакую даль притащился.

Ярослав хмуро кивнул на мать:

- О Бажене с ней толкуй, боярин. Я тут ни при чем.

Богуслав повторил свою просьбу.

- Я не держу Бажена, - сказала Ода. - Коль захочет вернуться в Киев, пусть едет.

- Вот и славно! - заулыбался Богуслав. - Вот и столковались…

Ярослав согласился выдать Людека великому князю, но этому решительно воспротивилась Ода.