Святополк долго колебался, опасаясь вторжения полоцкого князя, который мог нагрянуть к Новгороду, узнав, что войско оставило город. Наконец, когда он решился покинуть Новгород, пришло неожиданное известие: Глеб убит в Заволочье.

О том, как погиб Глеб, Ода узнала от Гремысла, который оказался в Муроме с большей частью дружины, держа путь в Тмутаракань.

В одном из городищ чуди случилась вооружённая стычка, когда лесные охотники не пожелали отдавать добытую за зиму пушнину.

- Мы ведь просто отнимали у чуди меха, ничего не давая взамен, - Гремысл, сокрушённо качал седеющей головой. - Вот и дошло дело до драки. Наши молодцы уложили на месте троих наиболее ретивых, да подожгли дом тамошнего князька, да идолов ихних порубили малость. И вдруг такое началось! Чуди этой из леса выбежало видимо-невидимо, окружили нас и давай бить стрелами. Хорошо, щиты у нас были, а то вся дружина полегла бы в той стычке.

Гремысл помолчал и продолжил:

- Не знаю, как это случилось. Дружинники прикрывали Глеба щитами со всех сторон, но все же одна стрела угодила ему прямо в горло навылет. Расстояние- то было невелико. Оттащили мы его подальше в лес. Глядим, уже не дышит, сердешный. Жизненную артерию та стрела проклятущая перебила. В Белоозере уложили мы тело князя нашего в гроб и водным путём отправили в Чернигов, чтобы, значит, упокоился Глеб Святославич рядом с прахом отца своего.

На радость Изяславу, - не удержавшись, обронила Ода.

Она слушала Гремысла с суровым лицом, не уронив ни слезинки. Нелепая смерть Глеба рассердила Оду, ибо это было на руку Изяславу Ярославичу и Святополку. Все шло не так, как ей хотелось. Словно злой рок преследовал сыновей Святослава Ярославича!

- Не долго радоваться Изяславу, - с угрозой в голосе произнёс Гремысл. - Мстители за Глеба придут на Русь с Тмутаракани. Вот тогда и посчитаемся за все! Коль пособит мне Господь, то своею рукой прикончу злыдня Изяслава. Костьми лягу, но отомщу!

Прощаясь с Одой, Гремысл оставил ей молитвенник Глеба, с которым тот никогда не расставался. Перелистывая молитвенник, Ода наткнулась на строки, помеченные рукою князя. Читая, она не смогла сдержать слез, узрев то жизненное правило, коего самый старший из Святославичей придерживался всю жизнь. И благодаря которому так разительно отличался от своих братьев.

«Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесёт мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей. На всякий час и день грядущий наставь и поддержи меня. Господи, дай мне силу достойно перенести все события моей жизни. Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить. Аминь».

Когда тело Глеба привезли в Чернигов, Всеволода Ярославича там не было. В ту пору он был в Киеве.

Изяслав Ярославич собирался обсудить с братом, когда и где сподручнее в очередной раз начать войну с полоцким князем, дабы покончить с ним раз и навсегда. При этом Изяслав не совсем к месту добавил: «…как с Глебом».

Тут Всеволода прорвало:

- Чему ты радуешься, брат! Тому, что избавился от своего племянника и моего, между прочим, зятя. Дочь моя места себе не находит от горя. Надо же, удумал! Согнал Глеба со стола новгородского, а мне про то молчок. Ладно бы перевёл Глеба с одного стола на другой, а то ведь спровадил его к Давыду в Залесскую Русь. Мол, ищи сам себе доли в братнем уделе. С родней так не поступают. Не по-христиански это.

- А старшего в роду лишать власти великокняжеской, это по-христиански? - поддел Изяслав Всеволода. - Я подлости и жестокости у своих же братьев научился, кои на Бога не оглядывались, когда за выгодой гнались. Особливо Святослав. Так что, брат, не тебе бы говорить, не мне бы слушать.

Всеволод помрачнел и насупился.

- Та несправедливость мною уже искуплена, брат, - молвил он. - Ты ныне опять великий князь. Зачем прошлое ворошить. А может, изгоняя Глеба из Новгорода, ты тем самым мне старался досадить? Неужто ты до сих пор не простил меня за прошлое?

- Брат, я на тебя зла не держу, - примирительно проговорил Изяслав. - Пойми, по закону мой старший сын должен в Новгороде сидеть.

- Однако ж был уговор у тебя со Святославом, - возразил Всеволод.

- Святослав сам тот уговор нарушил, изгнав меня из Киева. А сыновья его слишком много о себе возомнили! Думают, коль побывал их отец на столе киевском, так и лествицу княжескую следует ломать им в угоду.

- И все же с Глебом ты поступил не по чести, брат, - сокрушался Всеволод. - Из Святославичей он был, пожалуй, единственным, с кем можно было полюбовно столковаться. Вот от братьев его всего ожидать можно, эти договариваться не станут, живо за меч схватятся. Особенно, Олег и Роман. Опять же через Глеба можно было бы принудить к миру сорвиголов этих. А теперь как их унять? Они будут мстить за Глеба. И Борис Вячеславич мстить будет.

- Брат, ещё гром не грянул, а ты уже испугался, - беспечно бросил Изяслав. - Вот управимся со Всеславом, тогда и за изгоев возьмёмся. Я хочу Тмутаракань тебе во владение отдать. Ведь по закону земли тамошние Чернигову принадлежат.

Ничего не сказал на это Всеволод. Но от Изяслава не укрылось: в душе он доволен таким намерением старшего брата.

По возвращении в Чернигов Всеволод столкнулся со столь явной неприязнью к себе со стороны Янки, что все размолвки с Изяславом показались сущим пустяком по сравнению с теми душевными муками, какие он испытывал, видя, что ненавидим родной дочерью.

Годовалая дочь Янки увидела вошедшего в светлицу деда и спросила у матери: «Кто это?»

Янка с жестоким спокойствием ответила:

- А это, Оленька, убийца твоего таты.

Присутствовавшая при этом нянька маленькой княжны пришла в такое замешательство, что едва не выронила из рук кружку с молоком.

Всеволод на миг лишился речи, потом стал выговаривать Янке, чтобы она не бросалась такими словами в присутствии дочери и слуг. Мол, вина за смерть Глеба не на нем и даже не на Изяславе, но на безбожных язычниках, обитающих в лесах за Белым озером.

- И я скорблю по Глебу не меньше твоего, доченька.

Сидевшая на лавке Янка стала хохотать безумным смехом все сильнее и сильнее. Всеволод велел няньке унести княжну в другую комнату, а сам бросился к дочери, желая её успокоить. Янка продолжала хохотать, хотя у неё по щекам катались слезы. Всеволод брал дочь за руки, тряс за плечи, говорил ласковые слова, но ничего не помогало. Наконец прибежавшие служанки обрызгали Янку водой и кое-как успокоили.

Отец и дочь теперь трапезничали отдельно. Им было тесно вдвоём в просторном тереме: если Всеволод входил в покой, где находилась Янка, та тут же скрывалась за дверью. Постепенно отчуждение распространилось и на челядь. Никто из слуг не смел в присутствии Янки заговаривать со Всеволодом. Дружинники Глеба, вернувшиеся в Чернигов вместе с телом своего князя, неизменно сопровождали Янку в её прогулках за городской стеной. Всеволодовы гридни не смели приближаться к Янке и даже громко разговаривать при ней.

Каждое утро и каждый вечер Янка приходила в Спасо-Преображенский собор к могиле мужа, подолгу стояла там в одиночестве и беззвучно плакала.

Однажды ко Всеволоду Ярославичу пришёл взволнованный архидьякон[79] Богоявленской церкви, что на Третьяке, и сообщил:

- Дочь твоя, княже, вчерась заказала молебен за упокой души супруга своего. А после молебна заплатила священникам и певчим, чтобы те каждый день Бога молили о скорейшей кончине Изяслава Ярославича и сына его Святополка. Вместо одной свечи поставила на канун две. Я спросил её, по ком вторая свеча, а она в ответ: мол, по отцу моему. Я так и ахнул! Говорю ей, что отец-то живой-здоровый. А она мне: «Для меня он все равно что мёртвый».

Поэтому Всеволод Ярославич с большой охотой покинул Чернигов, когда узнал, что близ Переяславля объявилась половецкая орда.