По улицам Киева Оду везли, перебросив через луку седла. При этом дружинник, ехавший на одном коне с Одой, несколько раз заголял у неё зад и похлопывал по нему под дружный хохот своих подвыпивших товарищей.

К счастью для Оды, уже начинало темнеть, поэтому прохожих на улицах было мало, да и те при виде буйных Изяславовых гридней предпочитали свернуть куда-нибудь в переулок.

В великокняжеском дворце Оду заперли в небольшой светлице с одним оконцем, утонувшем в нише толстой каменной стены. Кроме скамьи и грязного ложа ничего не было. Судя по доносившимся громким мужским голосам, где-то поблизости находилась караульная дворцовой стражи.

Ода поначалу мерила комнатушку шагами из угла в угол, прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за двери, обитой железными полосами. Потом долго смотрела в окно на закатное небо, на громаду Десятинной церкви, на тесовые крыши и маковки боярских теремов. Безнадёжное отчаяние сменилось бессильной яростью.

Когда совсем стемнело, за дверью послышались шаги, голоса, бряцанье оружия. Звякнул замок, дверь со скрипом отворилась и в светлицу вступил Изяслав, наклонив голову в низком дверном проёме.

Сопровождавшие гридни внесли в комнату небольшой стол, на который поставили горящий светильник, блюдо с фруктами, блюдо с копчёным мясом, две серебряные чаши и сосуд с вином.

После чего гридни удалились, обмениваясь многозначительными взглядами и ухмылками.

Изяслав придвинул к столу скамью и сел.

- Выпей со мной, княгиня, - сказал он, наливая в чаши темно-красное вино. - Это немецкое вино из подвалов короля Генриха.

Видя, что Ода продолжает стоять, Изяслав силой посадил её рядом с собой.

- К чему это упрямство, княгиня? - недовольно спросил он. - Ты же в полной моей власти, и я волен сделать с тобой, что пожелаю. Ну, за что будем пить? - добавил Изяслав, увидев, что Ода покорно взяла со стола чашу.

Не отвечая, Ода осушила чашу до дна и поставила её обратно на стол, перевернув ножкой кверху.

Изяслав нарочито громко и торжественно провозгласил:

- За восстановленную справедливость и за Божье провидение, которое всегда на стороне обиженных. - Затем залпом выпил вино.

Ода не смогла удержаться от презрительной усмешки после этих слов, а также при взгляде на перемазанные жиром рукава Изяславовой свитки[68], на крошки хлеба в его бороде. Раньше извечная неопрятность Изяслава вызывала в Оде лишь жалость к нему, но теперь это не вызвало у неё ничего, кроме презрения. И этот человек, неряшливый и пьяный, ныне великий князь!

- Я рада, что твои скитания наконец-то закончились, княже, - сказала Ода, однако тон её голоса выдал истинные чувства.

Изяслав набычился, его голос зазвучал совсем по-другому:

- Супруг твой постоянно строил козни против меня, полагая, что мне не к лицу великокняжеская власть. Он токмо себя считал достойным стола киевского, меня же ни во что не ставил! Ну и где ныне наш гордец? Сдох и гниёт в земле. А я, ненавидимый и гонимый, жив и здравствую! Сыновья Святослава в моей воле ходить станут, а со вдовушкой его я в постельке баловаться буду. Так-то!

Изяслав протянул к оторопевшей Оде руки и резко рванул на ней платье. Ткань с треском разошлась, обнажив грудь и плечи княгини.

- Это же не дело, чтобы такая пава томилась на ложе одна без мужских ласк, - молвил Изяслав, с похотливым смехом гладя Оде грудь. - Уж я тебя приласкаю, голуба моя. Останешься довольна! Хе-хе.

Ода влепила Изяславу пощёчину, потом вцепилась ему в бороду. Она бросилась к дверям, но Изяслав настиг её и, схватив за волосы, поволок к ложу.

Ода стала звать на помощь, оказавшись на грязной вонючей постели. Склонившийся Изяслав рвал на ней одежды, яростно приговаривая:

- Кричи громче, паскудница! Может, до чего и докричишься… Может, муженёк твой из могилы встанет и прибежит сюда из Чернигова. Вот потеха-то будет! Да не дрыгай ногами, а не то…

Изяслав с такой силой ударил Оду кулаком по голове, что у неё потемнело в глазах и она на какое-то время потеряла сознание.

Очнувшись, Ода обнаружила, что лежит на постели совершенно нагая, а рядом стоит голый Изяслав.

- Всегда я завидовал Святославу, что жёнка у него такая пригожая, - ухмыляясь, промолвил Изяслав, увидев, что Ода пришла в себя. - Наконец-то, вкушу я сего плода. Хвала Вседержителю, что прибрал Святослава и даровал мне его супругу.

Ода попыталась вскочить с кровати, но Изяслав крепко схватил её за волосы. При этом он весело называл княгиню необъезженной кобылицей, а её густые длинные волосы - лошадиной гривой.

- Ну ничего, славная моя, я тебя живо объезжу! - Изяслав забрался на Оду сверху. - Вот только царапаться не нужно. И кусаться тоже. - Он стиснул её горло своими железными пальцами, устраиваясь поудобнее. - Вот так. Вот и славно!

Внезапно Одой овладело какое-то тупое безразличие. Когда утоливший свою похоть Изяслав опять сел к столу и стал звать Оду выпить вина, то она даже не пошевелилась, а лишь открыла глаза. Изяслав пьяно балагурил и смеялся над какой-то шуткой, услышанной от бояр. Потом он оделся и ушёл.

Ода продолжала лежать в той же позе на спине с бессильно раскинутыми в стороны руками. В ней жило ощущение какой-то раздвоенности, словно до сего случая она пребывала в чистоте и некоей возвышенности мыслей, которые ныне растоптал Изяслав, превратив в объект утоления похоти. У Оды было чувство, что теперь ей никогда не отмыться от грязи и не избавиться от чувства брезгливости при виде мужчин.

Она вела мысленный диалог сама с собой.

«Ты хотела помыкать мужчинами и использовать их в своих интригах. Кого-то обманывала, кого-то затаскивала к себе в постель. А ныне затащили в постель тебя. Изяслав не тобою упивался на ложе, но своею вседозволенностью, своею местью покойному Святославу».

Оде вдруг вспомнилась Ланка, как она рассказывала про свои невзгоды и про подобные же домогательства к ней Изяслава. Но Ланка не только пережила это, но и сохранила душевное благородство, не очерствела, не озлобилась на весь род мужской.

«Значит, Ланка душевно сильнее меня, - думала Ода, - а я слаба. К тому же я так одинока, за меня некому заступиться».

И Ода безмолвно разрыдалась. Проплакавшись, она не заметила, как заснула.

Наутро опять пожаловал Изяслав, протрезвевший и не такой развязный, как накануне. Он принёс Оде несколько роскошных платьев, из которых лишь одно пришлось ей впору. Ода терпеливо сносила руки Изяслава, когда он тискал её грудь и ягодицы.

Сидя за столом с Изяславом, Ода осторожно поинтересовалась, долго ли ей находиться в положении пленницы.

- От тебя зависит, голуба моя. Будешь ласкова со мною, получишь свободу. Да что свободу - будешь жить в этом дворце, а бояре киевские будут перед тобой спину гнуть.

Оде захотелось выплеснуть в лицо Изяславу содержимое своей чаши, но она сдержалась. Слушая разглагольствования о том, какой он Изяслав есть самовластец, Ода мысленно клялась отомстить при первой же возможности. И чем дольше продлится её заточение, тем изощрённые и страшнее будет месть.

Перед уходом Изяслав пожелал вновь возлечь с Одой, которая выглядела необычайно привлекательно с распущенными по плечам волосами и с ярким румянцем на щёках после выпитого вина. Ода не стала сопротивляться, но попросила взять её стоя.

- Не хочу я в этой грязи валяться! - Она брезгливо кивнула на постель. - Не пристало великому князю обладать мною здесь. У смердов постели и то чище.

Изяслава эти слова неожиданно смутили. Он кликнул гридней и велел им проводить Оду в его опочивальню.

Весть о том, что Борис Вячеславич ушёл с дружиной из Вышгорода, недолго радовала его дядей, пребывавших в Киеве. Спустя несколько дней он ворвался в Чернигов и объявил себя тамошним князем.

Всеволод Ярославич пребывал в унынии: сын его Владимир ушёл к себе в Смоленск, а без смоленских полков он не решался выступать против Бориса Вячеславича, которого, по слухам, черниговцы приняли с большой охотой. Изяслав тем паче не желал покидать Киев, опасаясь, что киевляне не впустят его обратно.